Миле Белаяц - Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны
Описывая работу комиссии, С. Йованович указал, что она в первую очередь установила, что Германия стремилась к войне и намеренно ее спровоцировала. «Превентивная война», упреждающая «вероятное нападение, которое, неизвестно, произойдет ли в отдаленном будущем, – такая война заслуживает самого решительного осуждения». Комиссия также констатировала, что сразу после начала военных действий Германия, напав на Бельгию, нарушила международный договор, гарантировавший ее нейтралитет. Одним из гарантов выступала Пруссия. Это следовало считать «тяжким нарушением международного права». Комиссия сочла, что ни развязывание войны, ни нарушение бельгийского нейтралитета не могут считаться основанием для установления уголовной ответственности, так как наказание за это не предусмотрено международным правом. В то же время комиссия обнаружила состав преступления в том, как Германия и ее союзники вели военные действия, а именно варварски и противозаконно, вопреки всем нормам и вне всяких границ дозволенного. По некоторым вопросам мнения членов комиссии разошлись. В конце концов Верховный совет принял отчет комиссии, скорректировав те его положении, которые касались судебного преследования глав государств. Так, было решено, что перед судом предстанет лишь германский кайзер. Однако не за преступления, совершенные во время войны, а за «неуважение международной морали и святости договоров». Другими словами – за развязывание войны и нарушение нейтралитета Бельгии[32].
Возглавляемая Робертом Лансингом Комиссия по установлению виновников войны, как назывался этот орган, подытожила представленный 29 марта 1919 г. доклад следующим выводом: «Война была спланирована Центральными державами, а также их союзниками и представляет собой результат действий, осуществленных умышленно и с намерением сделать оную неизбежной. В согласии с Австро-Венгрией Германия сознательно отвергала многочисленные предложения посредничества Антанты и препятствовала ее усилиям по предотвращению войны». По мнению Лансинга, разжигатели войны заслуживали того, чтобы быть заклейменными перед историей[33].
Выводы комиссии были зафиксированы в мирных договорах как непреложные факты, с которыми пришлось согласиться и проигравшим, поставившим под ними свою подпись. Этот момент стал отправной точкой кампании за ревизию вышеприведенных оценок, которая безостановочно продолжается уже сто лет.
В этом отношении межвоенному времени присущи свои черты, как, впрочем, и периоду холодной войны, когда на первый план вышли интересы сплачивания западного блока (НАТО), образованного из бывших военных противников. Особый характер развитию вопроса придавало то, что оно протекало в общем контексте пересмотра роли Германии в развязывании Второй мировой войны. Традиционная немецкая «школа умалчивания» столкнулась с новым бесстрашным направлением, что привело к оформлению некоторых приобретших широкую известность противоречий («Контроверсия Фишера»). Однако этого бы не произошло без открытия ранее неизвестных или намеренно «укрываемых» архивных материалов.
В 1990-е гг. новый подход к «Балканам» с присущей ему интерпретацией сербского фактора снова вернул нас во времена, когда большее внимание уделялось проблеме «вины за начало войны», а не историческому ходу событий, глубоким корням глобальных конфликтов, которые однажды переросли в Великую войну. Ярчайшим примером политической спекуляции на историческом прошлом последнего времени можно считать речь американского президента Б. Клинтона, автор текста которой написал, что обе мировые войны начались на Балканах. В конце ХХ в. новое зловещее звучание приобрело старое австро-венгерское клише о «нецивилизованных» Балканах, на которых некая «цивилизованная» великая держава должна установить порядок. Даже если ситуация не была на самом деле столь «нецивилизованной», ее следовало такой представить. Одновременно возродились прежние антибалканские предрассудки, культивировавшиеся в Германии и имевшие очевидную расистскую подоплеку[34].
Многоуровневый характер дискуссии, приуроченной к столетию Балканских войн, служил провозвестником вероятных направлений полемики в связи с годовщиной Первой мировой войны. Бросалась в глаза абсолютно неисторичная трактовка того, что представлял собой национализм, идеи свободы и равноправия в конце XIX – начале ХХ в. Не признавался легитимный характер традиции борьбы за свободу, особенно если эта борьба протекала на территориях, находившихся в сфере интересов бывших империй. Наиболее безапелляционно в этом смысле высказывался профессор Тимоти Снайдер. По его мнению, наряду с националистическими движениями, по вине которых распалась Турция, «внутри сербского правительства действовали силы, стремившиеся присвоить часть территорий Австрии, то есть повторить то же, что они проделали с Османской империей». Русские и сербы обвиняются во многих злодеяниях, на которые не пошел бы цивилизованный мир. Как и Каплан, Снайдер полагает, что балканский национализм повлиял на формирование мировоззрения Гитлера и его программы[35]. Намеренно упускается из вида, что стремление к свободе, например в Боснии и Герцеговине, проявлялось не только во время восстания 1875–1878 гг., но и позднее – в период австро-венгерской оккупации. Ничего не говорится о восстании 1882 г., в котором совместно участвовали и сербы, и мусульмане. Игнорируется тот факт, что до того момента Сербия проводила лояльную политику в отношении Австро-Венгрии, что первые массовые депортации мусульман на Восток произошли именно с территории Боснии и Герцеговины, которые империя сначала, преодолевая сопротивление, оккупировала, а затем и полностью подчинила своей власти. Закрываются глаза на гнев сербского и мусульманского населения, вызванный состоявшейся в 1908 г. аннексией. Волшебным образом только в 1912 г. «начинается» исход мусульман с Балкан, который некоторые авторы даже называют «геноцидом»[36]. Сегодняшнее представление о «гуманных» формах глобализации проецируется на прежние империи, которые преподносятся как толерантные, мультиэтничные образования. Продвижению этой концепции служит и тезис, будто кризис и распад мультиэтничной Османской империи начались не ранее, чем в результате Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. и последовавшего Берлинского конгресса: «Договор (1878 г. – М. Б.), утвердив новый принцип унитарного национального государства, посеял семя будущих конфликтов – от Балканских войн 1912–1913 гг. и Первой мировой войны до современных гражданских войн и этнических чисток на территории бывшей Югославии. Тяжесть понесенного Турцией поражения… и территориальных потерь оказалась фатальной для проекта мусульманских либеральных реформ и модернизации, начатой Османской империей в середине XIX века». Вина за столь прискорбный ход событий, разумеется, лежит на преисполненных национализма малых балканских государствах, а также на их восточном покровителе. Под этими инсинуациями стоят подписи профессоров Юты, Индианы, Стэнфорда[37]. Следует, впрочем, отметить, что подобные и даже более оголтелые заявления не остаются без ответа и возражений, о чем свидетельствуют сборники, опубликованные за последние два года[38].
В том же ключе авторы многих работ, опубликованных в связи с годовщиной начала Первой мировой войны, отзываются и об Австро-Венгрии. Будучи «фактором стабильности», «цивилизационного развития и процветания», она не могла в конце концов не ответить на провокационное воздействие сербского национализма – «фактора дестабилизирующего». От авторов, сознательно формирующих «идеальный образ» Монархии, не стоит ожидать объективного компаративного анализа. На одной стороне – Сербия, которая после Балканских войн оказалась в ситуации «этнически сложной реальности» и которая повинна в преступлениях на обретенных территориях, воспринимаемых ею как к колонии. А на другой – Австро-Венгрия, представляющая собой «правовое государство», «ошеломляющее своей справедливостью», придерживающееся в своей политике принципа «постепенности и настойчивости», преисполненное «духа взаимного уважения и толерантности в отношениях между различными этническими и религиозными общинами». Государство с «совершенной администрацией», с верховенством «закона и порядка», с разветвленной транспортной сетью, связывающей воедино всю страну, с «государственным образованием», «социальной и гигиенической защитой» и т. д. При описании этого «рая на земле» абсолютно исключено употребление терминов «колониальная политика» или тем более «империализм». Если верить вышесказанному, у сербов в Боснии и Герцеговине не было ни единого рационального повода к недовольству. Восхваление достигает апофеоза в утверждении, что «к 1914 г. Босния и Герцеговина достигли уровня, сопоставимого с остальными областями Двойной монархии». Соответственно, быть противником всего вышеперечисленного мог только «иррациональный национализм»[39]. В своем недавнем интервью австрийский историк Манфред Раухенштайнер (Manfried Rauchensteiner) заявил: «По своей природе Австро-Венгрия (а Югославия? – М. Б.) была помехой для любого националистического государства. Между прочим, словенцы и хорваты воспринимали Австро-Венгрию не так, как сербы. Даже в Боснии и Герцеговине принимали Австро-Венгрию. Многие, кто смотрит в прошлое из 2014 г., говорят, что австро-венгерские многонациональные государственные рамки (а югославские? – М. Б.) оставались жизнеспособными»[40]. С вышеприведенными оценками диссонирует игнорируемая многими классическая работа историка Робина Оки, который рассматривал австро-венгерский режим в более достоверном контексте, а именно империализма того времени[41].
