Евгений Добренко - Сталинская культура: скромное обаяние антисемитизма
Наиболее интересный аспект книги — историко–политическая контекстуализация «еврейского вопроса» в СССР. Так, Люстигер развенчивает миф о «еврейском засилье» среди большевиков, показывая, что, хотя социал–демократия родилась в России фактически из Бунда, еврейской социалистической организации, ставившей своей целью прежде всего решение национальных задач освобождения еврейского пролетариата и возникшей до РСДРП, именно с бундовцами Плеханов и Ленин вели непримиримую борьбу.
Если где и доминировали евреи в революционном движении России (помимо, разумеется, Бунда), то как раз среди злейших врагов большевиков — меньшевиков. Среди самих большевиков, как показывает Люстингер, оказались в основном евреи, не только потерявшие всякую связь с еврейством, но и вовсе чуждые какой бы то ни было национальной среды и боровшиеся за «классовые интересы», не признавая за евреями даже права называться нацией. Еврейское происхождение большевистских лидеров или руководителей советской тайной полиции вовсе не мешало им отправлять на смерть своих политических противников — евреев или игнорировать, а то и использовать в политических целях широко распространенный в стране антисемитизм. Таким сугубо политическим было и «юдофильство» Ленина: когда речь шла о еврейских погромах, учиняемых царским режимом, петлюровцами или махновцами, он шумно выступал против «черносотенства» и «контрреволюционного антисемитизма», однако описанные позднее в «Конармии» Бабеля еврейские погромы, учиненные славными буденновцами в их «победоносных походах», вызывали у вождя мало интереса.
На этой коллизии большевики/евреи и строит свою историю ЕАК Люстигер, показывая, как истончался поверхностный интернационализм большевиков, к сердине 1930–х гг. оказавшихся обычными оппортунистами, ради власти пожертвовавшими всем. Приход Сталина к союзу с нацизмом был не случайностью, не тактикой, он был порожден самой сутью большевизма, явно вырождавшегося в одну из форм популистского антилиберального агрессивного тоталитаризма. Люстигер прослеживает антисемитские обертоны Большго террора, усиление «патриотической истерии» в 1930–е гг., ведшей в многонациональной стране к риторике «старшего брата», торжеству русского шовинизма и возврату к прежней политике национального ассимиляторства. Именно в годы Большого террора появляются первые дела «еврейских заговорщиков», а подписание советско–германского пакта, массовые депортации на оккупированных Советским Союзом территориях и прекращение антинацистской пропаганды в СССР привели к фактическому игнорированию немецких преступлений против евреев.
ЕАК, во главе которого оказались практически все ведущие еврейские поэты, писатели, актеры, деятели науки и искусства, возник в начале войны как «новый Бунд» — явно национально ориентированная институция, большевикам совершенно чуждая и созданная Сталиным в сугубо политических и пропагандистских целях (не говоря уже об экономических — материальная помощь американских евреев советским собратьям была реальным вкладом в Победу). Эта институция была для советского руководства так же противоестественна, как и временный союз с либеральными демократиями Запада, — сугубо политически вынужденный поворот. Прямо апеллируя к западным демократиям и зарубежным евреям (без всяких «классовых барьеров») и вступив по указке ЦК в прямой контакт с лидерами сионизма, ЕАК, в сущности, возрождал идеологию, с которой большевики боролись с момента своего основания как политического движения. Как только необходимость в том отпала, Сталин немедленно принялся за демонтаж ЕАК, резко ужесточив прежнюю политику в отношении евреев.
Восторженный прием евреями в Москве первого посла Израиля Голды Меир в 1948 г. показал, что после трех десятилетий интенсивной ассимиляции симпатии евреев к сионизму отнюдь не искоренены и после страшных испытаний, выпавших на их долю в ходе Второй мировой войны, их национальное сознание лишь окрепло. Выступление Эренбурга в «Правде», инспирированное Сталиным и призванное снизить накал еврейского национализма, фактически констатировало основную проблему, с которой сталкивались все тоталитарные режимы в своих попытках «решить еврейский вопрос», — повторив старый большевистский тезис о том, что сионизм — ложная альтернатива, что раздираемые классовыми противоречиями евреи друг другу вовсе не «братья и сестры», никакого еврейства как единой нации не существует и единственный путь еврейства — полная ассимиляция, Эренбург заключил: «Мало общего между евреем–тунисцем и евреем, живущим в Чикаго, который говорит, да и думает по–американски. Если между ними действительно существует связь, то отнюдь не мистическая: эта связь рождена антисемитизмом…»
Иными словами, именно антисемитизм формирует еврейское национальное самосознание, являясь дрожжами сионизма. Ассимилируемые евреи именно с усилением антисемитизма «открывают заново» (вернее, им открывают!) свое еврейство. В том, что, стремясь к разрушению еврейства, антисемитизм вновь и вновь воссоздает его, не только ирония истории, но и указание на то, что антисемитизм — лишь маркер более глубоких социальных проблем: демократизация в ХХ в. выявила экономическую, политическую и культурную несостоятельность многих наций перед лицом неизбежной модернизации, что привело к утверждению национальных мобилизационных проектов, опиравшихся на популизм и архетипы массового сознания, где образ врага играл одну из ключевых ролей. Поскольку исторически еврей был инкарнацией Другого, именно в нем фокусируется «негативная идентичность» формируемых наций.
Для государственников–националистов, и в этом, несомненно, были и остаются едины они все — от Сталина и Гитлера до современных краснокоричневых и исламофашистов, — еврейство ассоциируется с разлагающими эти националистически–изоляционистские, консервативно–патриархальные, трайбалистские, коммунально–иерахические, милитарно–мобилизационные режимы интернационализмом, либерализмом, персонализмом, цивильностью, ценностями демократичной, ненасильственной, основанной на социальных компромиссах политической культуры, модернизации, культурного многообразия, плюрализма и духа свободной критики. В этом смысле интеграция и ассимиляция евреев в той или иной мере означали и принятие этих глубоко чуждых подобным режимам ценностей.
Однако, согласно утвердившемуся мнению, целью Сталина была полная ассимиляция евреев. Было бы странно, если бы деятели еврейской культуры, входившие в ЕАК, вдохновлялись ею. Для них еврейская культура — язык, литература, театр, печать, школа — была самоценной реальностью. Но после 1948 г. политическая, идеологическая и культурная ниша для такой институции, как ЕАК, отсутствовала.
Дело ЕАК, антикосмополитическая кампания и «дело врачей» выглядят в этом свете единым финальным аккордом сталинского антисемитизма. В сущности, каждое из них выполняло свою политическую функцию:
разгром ЕАК и уничтожение ведущих деятелей и институций еврейской культуры были адресованы прежде всего самой еврейской интеллигенции в СССР, демонстрируя то, насколько далеко власть готова пойти в борьбе с возрождением еврейского национального самосознания;
антикосмополитическая кампания была, напротив, ориентирована вовне, легитимируя государственный антисемитизм, вводя его в публичное пространство и превращая в фактор дополнительного давления на еврейскую интеллигенцию;
«дело врачей» было настоящей кульминацией сталинской политики в отношении евреев: обращенное как вовне (антисемитская истерия в стране накануне смерти Сталина достигла пика), так и вовнутрь самой властной пирамиды (Сталин сделал предельно ясным для своих старых соратников, что страна находится накануне новой большой чистки), оно должно было окончательно деморализовать еврейскую интеллигенцию и стать прелюдией к некоему сталинскому варианту «окончательного решения еврейского вопроса».
Итак, каждая акция имела свою политическую цель, своих адресатов и своих исполнителей (в одном случае — ЦК, в другом — художественная среда, в третьем — МГБ). Однако проблема состоит в том, что все эти акции вместе вели к результатам, друг друга нейтрализующим или вовсе противоположным задуманным. Ясно, что подобно тому, как результатом Холокоста стало создание государства Израиль, события в СССР в 1948— 1953 гг. навсегда сорвали процесс ассимиляции российских евреев, начавшийся в 1860–е гг., фактически усилили еврейский национализм и в конце концов привели к практическому исходу евреев из СССР/России. Если в этом состояла цель большевиков, вряд ли бы они на протяжении всей своей истории боролись с сионизмом и еврейской эмиграцией.
И здесь возникает вопрос: верно ли, в самом деле, что целью сталинской политики была полная ассимиляция евреев? Ведь удар 1948—1953 гг. пришелся как раз по наиболее ассимилированной, обрусевшей, часто «полукровной» еврейской интеллигенции, которая в 1930–е годы показала себя наиболее лояльной режиму (куда более лояльной, чем, к примеру, многие «титульные нации», питавшие не только националистические, но куда более опасные сепаратистские настроения!) и после войны в значительной свой части была полностью деэтнизирована. Поэтому широко распространенный тезис о том, что сталинская политика государственного антисемитизма была якобы направлена на форсированную ассимиляцию евреев, должен восприниматься с осторожностью: будучи мастером интриги, Сталин обычно просчитывавал свою политику на много ходов вперед, поэтому трудно предположить, что он не понимал последствий своих действий, которые вели не столько к ассимиляции, сколько, наоборот, к разжиганию еврейского национализма.
