Петр Краснов - Служба в мирное и военное время
И к этому так привыкли.
Но когда пошла война, начальство во многих местах осталось где-то далеко позади. Ворчливый голос старого генерала слышался только в трубку телефона, да жестокие слова разноса или приказаний холодно и бесстрастно выстукивались перед чиновниками почтово-телеграфного ведомства на ленте полевого Юза или Морзе. В окопы старшее начальство жаловало редко. Надеялось на полковых командиров, а те на ротных…
В ноябре 1915 г. сменял я некую пехотную, с крупным номером, дивизию. Позиция была лесная и болотная, глушь и топь Полесья; длина участка была немалая — около 30 верст. Сверху от нас требовали еженедельного представления отчетных карт позиции, на которых должно было быть изображено, что сделано в смысле инженерной подготовки позиции за неделю. Особыми линиями и красками обозначились окопы, доведенные до нормальной профили в рост, особыми — коленная профиль и особыми — только трассированные. Из штаба корпуса получил я такую карту, составленную моим предшественником. На ней позиция была изображена в полной готовности. В двух-трех местах, вероятно из приличия, были показаны окопы коленной профили. Порадовались мы в штабе, что получаем такие позиции. Теперь отдохнем на готовеньком!
Смена, как полагается, происходила ночью. Пришли проводники от рот, разобрали назначенные на позицию сотни и по им ведомым лесным тропинкам повели казаков в окопы.
На другой день сели мы с нач. штаба, пол. ген. шт. Денисовым, на коней, взяли вестовых, карту и поехали на позицию. На позицию вела только одна дорога, подходившая почти к самому правому ее флангу. От нее вправо и влево дорог не было, были только тропы, натоптанные солдатами.
Мы слезли с лошадей, передали их вестовым, приказали вести их за ними по тропам, а сами пошли по окопам.
Идем, не нарадуемся. Окопы — загляденье! Внутренняя крутость оплетена плетнем, на бермах доски, амбразуры выделаны деревом. Впереди — проволока, девять рядов кольев; позади — землянки, «лисьи норы», ходы сообщения — все отделано, что называется «на ять». Так прошли мы с версту. Дальше — жалкие окопы, проволока в три ряда жиденьких кольев… Еще дальше одиночные окопы и никакой проволоки, вместо землянок — шалаши из веток. Словом — ничего. Смотрим на карту — там показана готовая позиция. Уже не сбились ли мы с дороги? Да нет… Вот и сотни наши стоят в пространстве, жмутся по одиночным окопам.
— Как же вы принимали такую позицию? — спрашиваю сотенного командира.
— А видите, ваше превосходительство, тут дело выходит деликатное. На позиции на автомобиле не проедешь, надо пешочком, а то начальство из автомобиля не вылезало. Рассказывали нам ротные командиры. Приедет по дороге, пройдет шагов сто по окопам, спросит: «у вас все так разделано?» — ну ему и ответят: «так точно, все готово, сами видите». Он дальше никогда и не ходил. Ну, сами знаете, если сверху не смотрят, снизу не исполняют. Ротные, или прапорщики, или из запаса. Солдатня спать здорова. Участок тихий, лесной. Ну, на авось и жили.
Пришлось нам с Денисовым перерисовать всю карту. Там, где была готовая позиция — и трассировки не оказалось. Было пустое место. Представил я эту карту, не объясняя, по понятным причинам, почему она такая, и получил нагоняй за то, что за истекшую неделю не только не подвинул инженерные работы вперед, но еще запустил и привел к разрушению сделанное раньше. Выпросил я себе батальон ополченцев и принялся за работы. Провозился с работами почти всю зиму, а по весне сдал позицию снова, но уже другой пехоте.
Почему же так вышло?.. А ротные?.. А полковые?.. Но и те и другие в мирное время заучены были быть под постоянным надзором начальственного ока и, когда его не оказалось, то отдались той апатии и лени, какие так незаметно на войне овладевают всеми сверху донизу.
Не слышал я, чтобы на войне ежегодно опрашивали претензии… Если и бывали когда смотры, то чисто парадного свойства… Высшее начальство было далеко. Это вызывалось, отчасти, условиями современной войны. Телефонная и телеграфная связь — все это было сложно и громоздко, штабы требовали для своей работы некоторого комфорта, поэтому искали «господских домов», большие села, железнодорожные станции. Как-то незаметно к концу 1914 г. удаление даже корпусных штабов стало доходить до десятков верст. Не везде и не всегда дороги были удобопроездны. Автомобили избаловали начальников. Штабы «закисали» в обстановке повседневной работы, сводок, донесений снизу, разговоров по телефону, докладов наверх, переговоров по проводу, черчения схем, ответов на запросы. Телефон и телеграф играли все большую роль и постепенно заменяли глаз и личный спрос. Да и на самом верху не очень любили, когда на вызов к проводу вдруг получался ответ: «нач. дивизии или ком. корпуса нет в штабе, он уехал на позицию»… Многие участки были таковы, что на них можно было проехать только ночью, на другие надо было идти несколько верст пешком… Ну и явилось соблазнительное предложение: вот я уйду, а там что-нибудь случится, нет, уже лучше как-нибудь в другой раз… И месяцами оставались части без начальственного посещения.
Так постепенно армия выпадала из рук своего высшего командования. Начальники становились далекими и незнаемыми. Два года я командовал дивизией и кроме своего ком. корпуса — ген. Гилленшмидта, приезжавшего очень часто и жившего почти на самой позиции, старших не видал. Когда перед Луцким прорывом попали мы в армию ген. Каледина, тот приезжал к нам два раза и даже делал смотры полкам. И как это всех освежило и подтянуло!..
Армия постепенно все более и более предоставлялась ротным и полковым командирам, а те уже были не те, которые готовили полки в мирное время. Армия как бы рассыпалась.
Вот почему так легко пришел к ней приказ N 1-й, уничтоживший армию. Почва была отменно подготовлена к восприятию вредных семян.
«Наш» командир и «отец-командир»
На войне выкристаллизовалось два основных типа начальников: — «наш» командир и «отец-командир».
«Наш» командир это — в Японскую войну — Гернгросс, Горбатовский, гр. Келлер, Кондратенко, Лечицкий, Леш, Мищенко, Рашевский, Ренненкампф, Самсонов и многие, многие другие. В Великую войну: Гилленшмидт, Гобято, Головин, Деникин, Каледин, гр. Келлер, Корнилов, Лохвицкий, Марков, А.А.Павлов, Скалон и многие, многие другие.
«Наш» командир — это тот, кто в страшную минуту боя — «с нами». Пулям он не кланяется, перед снарядами не сгибается. Придет на позицию, если на ней в это время начнется обстрел, — он не убежит по ходу сообщения незаметно, не исчезнет в блиндаже, но ходит по окопам, посмеивается, шутит с солдатами. Станет на бруствер, в бинокль неприятеля рассматривает. Все на нем ловко пригнано, коленка под шинелью не дрожит, голос не меняется. Поведет в атаку — сам приедет на главный наблюдательный пункт, смотрит в трубу, отдает приказания артиллерии. Понеслась с громовым «ура» атака, сбила, смяла, растоптала врага; глядишь — он уже тут, в передних рядах, благодарит, распоряжается преследованием.
«Наш» командир часто ранен (Каледин, Скалон и др.), убит (Кондратенко, гр. Келлер в Японскую войну и др.) — его память свято чтится. Любовь к нему солдат крепкая, и то, что с «нашим» командиром солдату бывает нелегко, — это ему охотно прощается, зато с ним всегда победа, а победа — это и есть столь желанный конец войны.
Совсем другое дело — «отец-командир».
Разговор ночью. Вдоль шоссе невидимым, густым стадом лежит отдыхающая на привале пехота. Людей не видно. Лишь часто вспыхивают огоньки папирос-крученок и «козьих ножек» да густо пахнет пехотным солдатом.
— Не-ет, наш… Ничего — жить можно…
Что и говорить — отец!.. Отца родного не надо. Он, ка-ак солдата жалеет… Ну и себя бережет… Не без того… Все норовит подальше… Не лезет, куда не спрашивают. Он над убитым-то плачет, как над сыном. Ему солдата вон как жаль, как сына родного. Он прямо сказал: «Мне эти кресты-награды — чисто наплевать… Мне вы, голубчики, живы бы были…» Отец родной — не командир!
И умеет этот «отец» командир увильнуть от боя, а не удастся — он при первых же потерях плачет в телефон, требует подмоги, а «солдатики» его тихо бредут с позиции с унылыми, плачущими лицами.
— Держаться прямо невозможно — ну, чистый ад!.. Так и засыпает, так и крошит. Живых, почитай, никого в полку и не осталось.
А дня через два, в глухом тылу, отведенный на «отдых» полк, глядишь, почти весь собрался. «Отец» командир с довольным видом ходит по кухням, пробует пищу, шутит:
— Нам, братцы, орлами не летать… Орлы пусть воюют, нам себя оберегать… Для России, для дома!
Любили таких солдаты? В большинстве — нет. Презирали немного. Но ценили: бережет солдата. Отец родной!..
Механизм армии
Та тема, на которую я пишу, бесконечна и разнообразна. О ней всего не переговоришь, всего не напишешь. Но говорить на эти темы надо всегда, даже и теперь, когда, кажется, и не видишь, когда же по-настоящему-то строиться будет Русская, не красная, армия, не классовая, не партийная, но Государственная — Русская. Надо говорить, потому что многим читателям придется принять участие в этом строительстве, в образовании и воспитании армии, и надо знать все слабые и сильные места старого, погибшего, знать и то, что, может быть, и способствовало самой гибели.
