Иннокентий Анненский - Письма
Простите мне ненужную желчность этих страниц… Боюсь их перечитывать, боюсь их посылать… Никогда не говорите мне об этом письме, пожалуйста.
Ну прощайте, дорогая… Екатерина Максимовна… Поклон Вашим. Вы знаете, что Анна Влад Бородина смотрит тоже на Тунское озеро из Беатенберга?
Ваш И. А.
Е. М. МУХИНОЙ
Villa Eberman 16. VI 1905
Ma chere et douce amie
Votre lettre ma a fait du bien — je la lis et la relis, et elle me donne plus de «Vous», de votrc «Moi», que vous ne pretendiez peut etre m'y faire parvenir. Je la combine mentalement a la pivoine rose et mystiquement ensoleillee qui s'epanouit tout pres de mon balcon et je pense a Vous… et tout enfoui dans la salete de mes bouquins je ne fais que penser a Vous, si entouree et pourtant si seule et si mystiquement ensoleillee du feu de ma pensee solitaire…
Mais je vous vois madame tout en vous plaisant un brin a ces preciosites, au fond de Votre «Moi raisonnable» me reprocherma faineantise sans nom… «Il m'a promts pourtant de travailler»… Si fait, chere dame, Euripide va toujours son petit train, et je suis a Theramene[58] deja cet октябрист unpayable et «fin desiecle». Ma barque a deja noye Ie dandysme scelerat d'Alcibiade[59] dans l'eubli prochain de ma nouvelle oeuvre, et Aristophane attend son tour en causant «en enfant de bonne maison» avec Euripide[60] son ennemi personnel, que j'ai eu la maladresse d'entasser avec lui dans Ie desordre de mes feuilles ecrites au crayоn.[61] Mats je me vois oblige de leur donner quelque jours de treve a tous sur l'appel sinistre du Ученый Комитет[62] dont j'ai manque oublier la queule de
Moloch inassouvi.
C'est dimanche aujourd'hui — ennui fatal de… jeu de preference et de causeries fades et languissantes.
Je Vous entends, mon amie, me demander de mes nouvelles.
On, je suis toujours a la surface, — mais c'est tout ce que j'ai pour me consoler. Le coeur est faible, — et la pensee fievreusement agitee, me travaillant… sans avantage meme pour les generations a venir.
A vous de coeur… pas si faible alors — non
I. A.[63]
А. В. БОРОДИНОЙ
14. VII 1905
Ц<арское> С<ело>
Дорогая Анна Владимировна,
Лето быстро идет к концу; для нас оно идет так себе, скорее дурно, по крайней мере для меня, так как я довольно долго был болен. Дина Вам писала уже, конечно, о нашем режиме и прогулках, которым перестали удивляться гимназисты и городовые. Лето у нас стоит теплое, но дождливое, а жизнь, про которую впрочем нельзя сказать стоит, так как дней прибавляется, движется довольно регулярно. Никуда я не съездил и очень мало покуда сделал. Есть, однако, у меня и хорошая новость. Я нашел издателя для Еврипида, и с августа мы приступаем к печатанию. Издает Т<оварищест>во «Просвещение»[64] на очень скромных условиях: их печатанье и распространение, расходы по которым и уплачиваются прежде всего, — все остальное делится пополам. Нет опасности, чтобы Еврипид прославил меня, но еще меньше, кажется, может быть опасения, что он развратит меня приливом богатства…
Часто-часто за последнее время останавливал я свои мысли на Вас, дорогая Анна Владимировна, и чувствовал, что мне недостает Вас: в разговорах именно с Вами мне не раз приходили мысли, которые потом я обдумывал для своих сочинений, и никогда не утомляло меня — как утомляет почти все на свете — сидеть под огромным абажуром, — и я только жалел, что стрелка идет слишком быстро. Вы не думаете, не правда ли, что я рисуюсь перед Вами? Нет, нет и нет! Я совершенно убежден, что работал бы лучше, если бы Вы были теперь в Царском. — Вы переживаете лето, богатое впечатлениями и смотрите на красивую панораму. Наша летняя картина бедна красками, но зато в ней есть особая трогательность. «Забвенность» Царскосельских парков точно немножко кокетничает, даже в тихий? вечер, с своим утомленным наблюдателем. Царское теперь просто — пустыня, и в тех местах, где можно бы было, кажется, ожидать особого движения, напр<имер>, у памятника Пушкина, царит какая-то жуткая тишина; редкие прохожие, чахлые белобрысые детишки — все это точно боится говорить даже. Все открыто, выметено, нарядно даже, если хотите, — и во всем какая-то «забвенность», какое-то жуткое отчуждение. Мне почему-то кажется, что нигде не чувствовал бы я себя теперь так хорошо, как здесь. — Боже, как бы Вы это поняли и зачем Вы не здесь! Поклон всем Вашим,
Ваш И. Анненский
А. В. БОРОДИНОЙ
2. VIII 1905
Ц<арское> С<ело>
Дорогая Анна Владимировна,
Как давно я собирался ответить на Ваше милое и сочувственное письмо, но все не приходит минута, когда бы я был бодрее и тем исполнил бы Ваше желание не допускать в себе душевной усталости. Да, эта минута что-то не приходит. А вот уж и лето на исходе. Меньше, чем через неделю, берусь за лямку. Сказать, что весной я еще был почти уверен, что к ней не вернусь![65]
Помните, у гоголевского чиновника украли его шинель, и тогда его «капот» выглядит еще плачевнее. Вот и я похож теперь на Акакия Акакиевича с моими несбывшимися надеждами. Поработать за это лето, впрочем, я успел. Написал еще очерк — о «Прохарчине» Достоевского[66] и огромную статью для «Еврипида» о сатировской драме. Теперь привожу в порядок I том, который на днях начнет печататься.
Относительно «Клары Милич» и прочих статей по русской литературе; я решил объединить их в одну книгу, и вот Вам ее проспект.[67]
И. Ф. Анненский «Книга отражений».Проблема гоголевского юмора. — Достоевский до катастрофы. — Умирающий Тургенев. — Три социальные драмы. — Драма настроения. — Бальмонт-лирик.
Теперь отдельные главы переписываются. Навертывается и издатель.
Вот и все обо мне, — если не заглядывать глубоко, что и не рекомендуется в виду очень смутного состояния пишущего эти строки.
Очень мне жаль, что ничего не могу Вам сказать об <1 нрзб.>, которого никогда не читал. — Les grands inities[68] тоже только собирался прочесть. Но меня очень интересует «голова Еврипида»,[69] о которой Вы пишете… Откуда Вы ее достали? Парижская она или Брауншвейгского музея, или с двойной гермы (вместе с Софоклом). Разрешите мои сомнения. Простите, что не пишу о себе больше. Твердо хочу сегодня не вдаваться а лиризм… Будем, если не веселы, то хотя бодры.
Вот Вам, однако, одно из моих лирических стихотворений.
(Расе) Статуя мираСредь золоченых бань и обелисков славы
Есть в парке статуя, — а вкруг густые травы.
У девы тирса нет, она не бьет в тимпан
И беломраморный ее не любит Пан;
Одни туманы к ней холодные ласкались,
И раны черные от влажных губ остались.
Но дева красотой по-прежнему горда,
И травы вкруг нее не косят никогда.
Не знаю почему, но это изваянье
Над сердцем странное имеет обаянье.
Люблю поруганность и этот жалкий нос,
И ноги сжатые, и грубый узел кос…
Особенно, когда холодный дождик сеет,
И нагота ее беспомощно белеет.
О, дайте вечность мне, и вечность я отдам
За равнодушие к обидам и годам.[70]
И. А.
А. Ф. КОНИ
1 X 1905
Ц<арское> С<ело>.
Глубокоуважаемый Анатолий Федорович! Только сейчас узнал я из газет о Вашем юбилее:[71] мы, провинциалы, всегда запаздываем.
Примите же мое запоздалое, но оттого не менее искреннее поздравление, а к поздравлению позвольте прибавить несколько слов.
Есть у меня имена — их немного, и среди них Ваше, — что стоит мне написать или сказать которое-нибудь из них, и тотчас возникает у меня желание поделиться с его носителем возникающими в связи с этим именем мыслями.
Тяжелый цеп истории принялся не в шутку колотить по нашим снопам, которые казались нам такими золотыми и поэтическими. Полетели во все стороны зерна Истины, но при этом нас слепят и целые тучи трухи и мякины.
Учите нас, дорогой Анатолий Федорович, отличать эти зерна истины. Вам, литературному критику и общественному деятелю, предлежит тяжелая, но и благодарная деятельность. На Вас, которому русская душа открывалась не только в прозрениях поэтов, но и в жизни, в круге своих правовых идей и мистических мечтаний, в задушевной речи русских людей, лучших русских людей, с которыми Вы были близки,[72] и в «мире отверженных», искалеченных, протестующих, падших и возрождаемых, устремлены наши ожидания.
Твердо верю в то, что Вы скажете нам и о Чехове, и о Горьком, и о скольких еще, где столькие русские читатели не научились видеть «зерен истины» и жатвы будущего.
Искренне Вам преданный
И. Анненский.
Е. М. МУХИНОЙ
16. IV 1906
Ц<арское> С<ело>
Дорогая Екатерина Максимовна,
Во вторник я не могу быть у Вас вследствие одной, совершенно случайной задержки. Постараюсь заехать как-нибудь на неделе, когда буду на Вас<ильевском> остр<ове>. Теперь начинается для меня очень хлопотливое время — а сердце, как на грех, отказывается работать — между тем этот подневольный работник — сердце, положительно, не имеет права бастовать ни на день, ни на минуту.
