Паскаль Киньяр - Ладья Харона
— Я уже очень стар. Возвращайтесь в город Рим. Я должен наложить на вас новую епитимью до того, как душа моя отлетит в иной мир. Но в Риме не ходите к папе, а продолжайте вести такой образ жизни, чтобы всем и каждому хотелось возненавидеть вас, избить, втоптать в грязь и проклясть. И продолжайте хранить молчание. Продолжайте ходить на четвереньках. Продолжайте воздерживаться от любой пищи и от любого питья, коль скоро их не извергли собаки или куры.
В Риме его пропитанием были экскременты животных, грязь дорог и берегов реки, кровь женских месячных, кал с детских пеленок, овощная кожура, истоптанный войлок подошв, коровьи легкие и очески волос. Когда сарацины, при поддержке господ турок, напали на Рим, явился ангел на псарню, где Роберт (так на латыни звучало имя Говтельд) спал, прижавшись к суке. Ангел этот был совсем невелик, всего-то с вершок ростом (нынче мы сказали бы «два дециметра»), Он привел Говтельду белого коня высотою два метра в холке, вручил белое копье четырехметровой длины, белый щит (правда что крошечный — три на четыре сантиметра) и серебряный меч. С этим вооружением Говтельд разбил мусульманские войска. Трижды он одерживал победу над неверными. И после каждого сражения у врагов не оставалось ни одного неповерженного воина, ни одного живого коня. Однако по окончании каждой победоносной битвы никто не мог найти героя, сотворившего все эти подвиги. Живя в стенах Рима, он оставался незамеченным и по-прежнему ползал на четвереньках по тесным городским улочкам, вырывая зубами кости у собак прямо из пасти, питаясь пометом животных, смиренно перенося насмешки и побои людей, не стирая с себя их плевки и блевотину и никогда не вставая на ноги. Случилось, однако, так, что дочь короля римлян стала очевидицей его договора с маленьким ангелом, но, к несчастью для этой принцессы, она была немой от рождения. И по означенной причине ни словом не могла поведать о таинственных встречах человека с ангелом, за которыми наблюдала с высоты своей башни. Но в последний день, после третьей победы, она спустилась с башни. И подошла: к крепостной стене. Она шла между собаками, подобрав повыше юбки и подол плаща, какие подобает носить принцессе. Девушка подошла к юродивому, лежавшему в канаве, и предложила ему себя, показав знаками, что ей известно, кто совершал невиданные подвиги в битвах с неверными. Но он безмолвно отверг ее предложение. Тогда принцесса, которая желала зачать от него сына, презрев стыдливость, разделась перед ним донага. Он отвел глаза. Тогда римская принцесса раздвинула пальцами губы своего лона, дабы победитель турок проник в нее и дал ей зачать маленького ангела. Но Говтельд, так и не вымолвив ни слова, отвернулся и не медля покинул вечный город. Он умер в лесной чаще, после того как вернулся в хижину своего наставника-анахорета и стал глодать его кости, ибо тот за это время успел отдать Богу душу. Зубами он дробил эти кости, высасывал из них мозг и так хоронил учителя в своей душе.
Глава XV
Лa Вальотт
Лa Вальотт была самой красивой женщиной века барокко. А также самой великой актрисой Парижа. На самом деле ее звали Элизабет Диспанэ. Одной ее красоты было достаточно, чтобы собирать полные залы. В течение семи лет она играла в труппе принца Оранского, а затем, начиная с 1626 года, поступила в труппу Королевских актеров. Она отдавалась всем знатным вельможам. К концу ее карьеры на ней женился аббат д’Армантьер, который вынудил ее бросить театр. И хотя она была уже далеко не молода, он заставлял ее ложиться с ним в постель обнаженной. Когда она умерла, он, сходивший с ума по телу своей супруги, сохранил для себя ее череп, приказав очистить его от плоти и выкрасить черной краскою. Затем установил этот череп на секретер с резными столбиками подле своей кровати, дабы по-прежнему спать рядом с женой. Он рассказывал, что может шептаться с нею ночами, когда сон не шел к нему, перебирая воспоминания об их жизни, о былом счастье.
Глава XVI
Череп Анны
В 1640 году Анне де Ланкло[21] исполнилось двадцать лет. Она виртуозно играла на виоле и теорбе, отличалась приветливым нравом, идеально белым цветом лица, красивым голосом, изящным сложением, даром что при очень маленьком росте, и большими черными глазами; вдобавок она прекрасно танцевала, а также говорила и читала на двух языках — итальянском и испанском. Анна де Ланкло предпочитала, чтобы ее звали Нинон. Она говорила:
— Любовь — это чувство, которое не предполагает никаких достоинств в особе, ее возбудившей. Она не обязывает ни к какой благодарности и не требует никакой награды от тех, кто не зависит от нашей воли. Вот что такое любовь: нежданная страсть, обреченная на отвращение; рабыня времени.
* * *Когда настал его смертный час, Анри де Ланкло призвал к себе Нинон и сказал:
— Дочь моя, послушайте меня, берите себе в союзники только время. Пусть никогда не смущают вас ни количество, ни возраст, ни ранг, ни цена, ни внешность, ни обстоятельства, — заботьтесь лишь о выборе предмета во времени, коим будете наслаждаться.
— Простите, что подхватываю вашу мысль на лету, батюшка. Вы и впрямь полагаете, что оба этих французских слова — я наслаждаюсь — имеют смысл, когда их произносят одно за другим?
— Я думаю, что надобно поступать по примеру облаков, — ведите себя так, будто хотите сказать: я проливаюсь дождем.
— Но вы, батюшка, вы, пожелавший пролиться семенем в лоно моей матери, дабы зачать меня, — неужто вы сами в это верите?
Ответа не последовало.
Умирая в возрасте восьмидесяти с лишним лет, Нинон де Ланкло сказала:
— Если бы кто-нибудь мне предсказал, хотя бы приблизительно, подобную жизнь, я бы предпочла повеситься.
Она сказала «повеситься». Она не сказала «дать себя обезглавить».
* * *Через пятьдесят лет после ее смерти при французском дворе стало модно держать подле себя череп. И когда затихали стоны сладострастия, а голос совести звучал слишком слабо, взгляд обращался к этой мертвой голове. Отцы иезуиты утверждали, что такое созерцание равнозначно покаянной молитве. И благоговейное прикосновение к черепу в равной мере помогало приобщиться к Богу. Эти черепа обставляли горящими свечами, украшали розетками, дабы сделать еще привлекательней. Королева Мария Лещинская велела поставить к себе на секретер череп Нинон де Ланкло. Маркиз д’Аржансон, военный советник короля, вспоминает, что время от времени королева поглаживала этот череп, приговаривая:
— Вот так-то, моя милая!
* * *Следовательно, одно из двух: либо Нинон после своей кончины, но перед погребением, была обезглавлена.
Либо ее могила была осквернена, труп вырыт, и то, что осталось в целости среди груды истлевших костей, а именно череп, отделили от них, отчистили, выбелили и преподнесли королеве Франции.
Тому, кто не жил в XVIII веке, неведома сладость жизни.
Глава XVII
Лишение созерцания Божия
Мобер — это мэтр Альберт. Мэтр Альберт — это Альберт Великий[22]. Альберт Великий говорил, что Лишение созерцания Божия есть самая страшная из адских мук. Существуют три адские кары — Телесные муки, пытка Вечностью и Лишение созерцания Божия. Телесные муки состоят в беспредельном страдании, коему подвергаются все пять чувств грешника. Пытка Вечностью заключена в нескончаемости этого страдания с того момента, как грешника обрекли на него. Лишение созерцания Божия есть утрата надежды на встречу с Богом, на рай, на милосердие, на присущность, на утешение, на передышку, на возврат к земной жизни.
Утрата надежды — вот проклятие всех проклятых.
«Мне не на что надеяться, я осужден навечно» — вот что может сказать проклятый.
В Иране лишение созерцания Божия называют словом duzokh. Что означает: «Время, остановившее свой бег». Предвечный изрек грешникам: «Три дня будут для вас как тысяча лет»[23]. Такова Божья кара — остановленное время.
Бывают болезни, при которых время перестает существовать. Вот старуха сидит на кровати, свесив ноги. Скомканная рубашка задралась до груди, и видна скудная серая поросль, не скрывающая дряблого лона. Глаза ее полны слез. Седые волосы растрепаны. Спина содрогается от беззвучных рыданий.
Нужно подойти к ней тихонько, чтобы не испугать. Сперва взять за руки и утешить, поглаживая ее руки. А уж после прикрыть ее наготу.
Глава XVIII
Беллерофонт[24]
Беллерофонт был первым меланхолическим героем в мире древних греков.
Гомер пишет о нем в «Илиаде»:
Став напоследок и сам небожителям всем ненавистен,
Он по Алейскому полю скитался кругом, одинокий,
Сердце тоскою круша, убегая следов человека,[25]
Вселенская меланхолия заключена в этих стихах, написанных или продиктованных Гомером. Страх преследования, тяга к уединению, агнозия, мизантропия. И, главное, тоска, пожирающая сердце, — так дикий зверь безжалостно пожирает свою добычу. Я никогда не мог оставаться глухим к нежданному зову одиночества и безмолвия, сулящему спасение от близости человеческих существ, с их криками и ревом, квохтаньем и топотом, марширующих стройными рядами вперед, чтобы убивать, или сбивающихся в буйную толпу, чтобы поглядеть, как убивают. И лишь в редчайших случаях я неосторожно медлил с уходом. Те, кто видел мои попытки внезапно скрыться от людей, ошибочно по лагали, что на это паническое бегство меня толкает страх. Увы, это хуже, чем страх — это ощущение близости человечества.
