Михаил Задорнов - Поцелуй ведьмы. Часть 1
Да, ему приходилось зверей убивать. В том числе медведей. Одному медведю, который шёл прямо на него, раскинув лапы, Сысоев выстрелил в сердце. С пробитым сердцем медведь может пробежать ещё метров пятьдесят и успеть задрать стрелявшего. Шатун сделал несколько прыжков в сторону охотника, но силы его кончились примерно в двух метрах. С тех пор Сысоев перестал охотиться на медведей. Он всегда помнил, какими глазами смотрел на него мишка вблизи: за что ты меня? Ведь у меня, как и у Серого, семья есть!
Через много лет Сысоев признается мне, что, молясь Богу, каждый раз просит простить его за убитых зверей.
Его хорошо знали представители власти как местной, так и столичной. Когда приезжал какой-нибудь арабский король, шейх, шахиншах, далай-лама или очередной президент заглядывал в Хабаровский край, а то и член Политбюро, Сысоева просили сопроводить высочайших гостей в тайгу, показать, похвастать нашими северными «джунглями». К нему приезжали и Солженицын, и Шолохов…
Всеволода староверы уважали, потому что по духу и отношению к природе он был для них истинным православным. Славил правду!
Сысоев очень сердился, когда слышал хвастливые речи советских учёных о том, как они, доблестно постигая науки, побеждают природу. Особое негодование вызывало в нём желание вождей при помощи таких «учёных» повернуть сибирские реки в обратную сторону: «Как они не понимают, что человек — это часть природы! Как же часть может победить целое? Только если эта часть — раковая опухоль!»
Метастазы человечества.
* * *
Стоя по другую сторону от калитки, Куприян Кондратьевич довольно долго и внимательно читал письмо. Я смотрел на него. Ему было лет от семидесяти до ста пятидесяти.
Дочитав письмо, старикан посмотрел мне в глаза, будто пытался своим взглядом, как рентгеном, просветить меня насквозь — что там затаилось в извилинах столичного мозга? Что есть силы я старался не отвести глаза от этого бородатого «детектора лжи».
— Журналист, говоришь, так?
— Так.
— И в какие ж ты пишешь журналы?
— В разные.
— В какой теперь хочешь написать?
— В «Юность».
— Не знаю. Не слыхал. А ещё где-то печатался?
— Иногда. Но вообще-то… я не совсем журналист.
— А кто?
— Скорее юморист.
Эта честная, как мне тогда думалось, фраза оказалась явно лишней. Куприян Кондратьевич нахмурился:
— Это ещё что такое — юморист?
— Тот, кто сочиняет юмор.
Более нелепого разговора у меня в жизни раньше не было.
— Сочиняет? — переспросил он с прокурорским недоверием. — Чего его сочинять? Вон сколько твоего юмора в округе… Бери — не хочу! На БАМ сходи — малёхо не покажется — дармоедов развелось.
— Я бывал на БАМе семь раз! — похвастался я и хотел добавить: со студенческим театром, которым руковожу, но вовремя сдержался, понял, что у старосты старообрядческой деревни может произойти перегрузка его природной матрицы.
Агиттеатр МАИ «Россия» Репетиция вечернего концерта на берегу речки в посёлке Тында.
Поэтому лишь промямлил: — Я даже очерк написал о мостостроителях.
— А каких мостостроителях?
— О тех, что строили мост через Амур в Комсомольске.
— И напечатали?
— Да… но сильно сократили.
Мой очерк о мостостроителях, которые строили самый большой в Советском Союзе мост через реку Амур, действительно напечатали в журнале «Дальний Восток», а отрывки из него в «Юности» и… в «Крокодиле»! Как юморист я не мог не вставить в очерк какие-то весьма забавные «наблюдашки». Редакторам «Крокодила» это показалось свежаком. Юмор с комсомольских ударных строек никто раньше не предлагал. Некоторые из моих записей даже взяли в «Литературную газету». Однако хвастать «Литературкой» или премией «Золотого телёнка», которую я как раз к тому времени впервые получил, перед Куприяном Кондратьичем было бесперспективно. Словосочетание «золотой телёнок» могло его сильно напрячь — от него явно попахивало «золотым тельцом». А он всё-таки был человеком истинно православным. Журнал «Дальний Восток» читали мало, «Юность» Куприян Кондратьевич не знал, поэтому единственное, что мне осталось ему ответить:
— Мои очерки о мостостроителях напечатали в «Крокодиле»!
«Боже, что я брякнул?!» — я представил себе сатирические «крокодильские» иллюстрации к моему очерку о мостостроителях — этакие в виде израильской хунты или разжиревшего, с крючковатым носом дядюшки Сэма.
«Крокодил» в то время особенно упражнялся в изображении уродов, коими он настойчиво пытался представить капиталистические страны советским «летариям». Что ни страна, то некий монстр, рождённый от соития Змея Горыныча с Медузой Горгоной. Сейчас пишу эти строки и вспоминаю одну незабываемую «крокодильскую» обложку — жирный дядюшка Сэм с туловищем-мешком, на котором нарисован $, за рулём «линкольна», а за ним на телеге русская ядрёная баба погоняет лошадь, и подпись-лозунг: «Обгоним Америку по мясу и молоку!»
Однако, как ни странно, мой ответ про «Крокодил» Куприяну Кондратьевичу понравился. Какие же всё-таки они непредсказуемые, эти староверы. Никогда ничего у них не угадаешь.
— «Крокодил»? Знаю! Несколько раз даже читал. Забавный журналец. Израиль с Америкой верно изображают! — он открыл калитку. — Заходи!
Так благодаря моему отцу, Сысоеву и журналу «Крокодил» я на несколько дней попал совсем в другой мир, находясь в котором, уже на следующий день понял, что для их мира наш мир — антимир!
* * *
Вернувшись в Москву, я написал очерк, как и обещал отцу, о людях, которых совершенно неправильно понимали в нашем атеистическом обществе. Но цензура его не пропустила. Через год отец пытался об этой деревне снять телевизионный фильм, но его тоже не выпустили на экран. Советская власть староверов считала преступниками, сектой. Служивая чиновничья партийная мелюзга их бы наверняка изничтожила, если бы неизвестно кто там, наверху, чуть ли не на уровне Кремля их тайно не оберегал. До сих пор никому не известно, кто это был. Поговаривали, у кого-то из членов Политбюро предки были староверами.
Когда мой отец пытался уговорить начальство Первого канала показать фильм о многосемейных тружениках-староверах по телевидению, один из крайкомовских работников Хабаровска написал на отца донос: мол, Николай Задорнов — скрытый агент влияния Запада: он агитирует за людей, которые не хотят служить в армии и три раза прогоняли лекторов по атеизму! Что за люди? И почему они все бородатые? Это же нечистоплотно — а если вши заведутся? Советский человек не может быть вшивым.
Позже в Хабаровске у этого партийного никчёмыша с отцом произошёл весьма забавный спор.
— Я не понимаю, в чём ваша логика? — не без лукавства задал вопрос отец. — Вы обвиняете их, что они не бреют бороды, но вы же преподавали когда-то марксизм?
— При чём тут марксизм?
— Маркс тоже был с бородой. И Ленин!
— Это же было совсем другое время. И потом… потом, Маркс не был антисоветчиком… он был… марксистом! А у Ленина вообще маленькая бородка была, аккуратненькая!
Больше всего советского полувождя взбесило, когда отец ответил ему, что Маркс никогда не был марксистом, потому что он был Марксом! После этой фразы тот и написал на отца донос.
В семье отец не любил говорить на антисоветские темы, тем не менее даже я начинал понимать и чувствовать, что мы живём в неком антимире, где плюс с минусом поменялись местами. С одной стороны, партия призывала к увеличению рождаемости в стране, с другой — боролась против самых многодетных и добропорядочных семей в России — староверческих общин.
* * *
У Куприяна Кондратьевича, если мне не изменяет память, было двенадцать детей, пятьдесят шесть внуков и сто двенадцать правнуков! Полдеревни — его семья!
У староверов нет церкви, куда несёт деньги паства. Нет посредников с Богом. У них молельный дом. Они необычайно чистоплотны: каждый ест только из своей посуды. Встают на заре, работают весь день не покладая рук, ложатся вскоре после захода солнца. Если молодые девушки идут за водой, спрашивают разрешение у матери, свекрови… В семьях и в доме культ женщины! Старшая женщина — глава в доме, её все должны слушаться. Она — как министр внутренних дел: мужик вошёл в дом и должен ей подчиняться. Вышел из дому — там и командуй! Мужик — типа министра иностранных дел. Вот так на земле сохранились ещё остатки самого доброго устройства общества — матриархата.
