Секретное задание, война, тюрьма и побег - Ричардсон Альберт Дин

Гранту так хотелось заверить Борегара в том, что в его извинениях за его отступление нет никакой необходимости! Тем не менее, он просто ответил в учтивой записке, что он отклоняет его просьбу и что мертвые уже погребены.

Официальные данные о потерях обеих сторон таковы:

Союз: Убито — 1 614, Ранено — 7 721, Пропавших — 3 963, Всего — 13 298.

Мятежники: Убито — 1 728, Ранено — 8 012, Пропавших — 959, Всего — 10 699.

Необычно большое число раненых мятежников объясняется более качественными ружьями, которыми пользовались федеральные солдаты, а пропавших среди солдат Союза — захватом дивизии Прентисса.

Глава XX

Много времени прошло после битвы при Шайло, прежде чем все мертвые были погребены. Многих похоронили в общих могилах. Мой друг, который был привлечен к этой отвратительной работе, сказал мне, что через три-четыре дня он обнаружил, что он отчитывает тела так же равнодушно, как и поленья для костра.

Вскоре приехал генерал Халлек. Он принял командование над объединенными силами Гранта, Бьюэлла и Поупа. Это была огромная армия.

Номинально Грант возглавлял свой корпус, но реальной власти не имел. Он был в опале. О его поведении у Шайло по всей стране ходили злобные и клеветнические небылицы. В армии Халлека находились корреспонденты всех ведущих газет. На своих ежедневных встречах они гневно обсуждали Гранта. Журналистская профессия имеет тенденцию делать людей излишне самонадеянными и чересчур критичными.

Некоторые из этих авторов убедительно утверждали, что хотя Грант и не справляется, но, тем не менее, он счастливчик, и что, несмотря на серьезные военные промахи, он все же одержал великую победу при Донелсоне.

А виновник всех этих дискуссий находился в состоянии безмятежного спокойствия. Шерман, постоянно заявляя, что ему плевать на мнение прессы, тем не менее, невероятно расстраивался из-за каждого слова критики. Но Грант, которого они действительно серьезно затравили, обращал на эти бумажные пули не больше внимания, чем на снаряды противника. Он молча курил и ждал. Единственный протест, о котором я знаю, что он его выразил, был адресован корреспонденту газеты, которая с особой суровостью осуждала его:

«Ваша газета весьма несправедлива ко мне, но со временем все уладится. Я хочу, чтобы меня судили только по моим действиям».

В тот день, когда армия вновь начала продвигаться вперед, вместе с начальником штаба я сидел в палатке Гранта, и в окружении вечерних лагерных костров я видел истинного генерала. Он редко произносил хотя бы слово о политических аспектах войны, он вообще мало говорил. Дымя своей неизменной сигарой и слегка наклонив голову, он часами сидел молча перед костром, или прохаживался туда и сюда, а иногда посматривал наш столик для виста, время от времени высказывая свое мнение об игре.

Большинство его портретов очень идеализируют его полное, довольно тяжелое лицо. Журналисты называли его глуповатым. Один из моих коллег говорил:

— Как должно быть сильно удивилась миссис Грант, когда однажды проснувшись, она узнала, что ее муж великий человек!

Он впечатлял меня своей исключительной искренностью, честностью и любезностью, невероятной справедливостью и потрясающей храбростью. Но я никогда не считал его военным гением. И, действительно, почти каждый полководец, которому я в начале войны пророчил блестящую карьеру, оказался посредственностью, и наоборот.

Похоже, военные, более завистливы, чем представители любой другой профессии, за исключением врачей и люди искусства. Почти в каждом штабе можно было услышать, как один командир поносит другого. Грант был выше этого «тяжкого греха осужденья» [120]. Я никогда не слышал, чтобы он в чем-то несправедливо обвинял коллегу. Тем не менее, военная служба несколько отравила его. Ему очень не нравился Роузкранс, и он принял командование нашей объединенной армией только при условии, что его сразу же отставят.

Хукер однажды похвастался, что у него лучшая в мире армия. Точно так же можно было провозгласить, что Грант — худший из командиров. В очень немногих частях можно было увидеть такой порядок и выучку, гордость и пышность, как в войсках Бьюэлла и Потомакской армии. Но простые и суровые солдаты Гранта сражались великолепно, и их очень непросто было деморализовать. Если их позиции прорывали, каждый солдат, спрятавшись за деревом, камнем или пнем, продолжал свою личную битву с врагом. При виде своего генерала они свои шляпы в воздух не подбрасывали, а просто с мрачной усмешкой замечали:

— Вон, старик пошел. Он молчалив, но, тем не менее, для Джонни Ребба он слишком крепкий орешек.

В отличие от Халлека, Грант не засиживался над военными учебникам. Он не умел так красиво перемещать свои войска, как Макклеллан, но его понтоны всегда были на месте, а обозы с боеприпасами никогда не пропадали.

Хотя он и не занимался мелочами, но ему приходилось уделять им должное внимание, в частности, если у других командующих генералов в распоряжении имелось от сорока до пятидесяти штабных офицеров — великолепных своими сверкающими пуговицами и золотым шитьем, Грант позволял себе лишь шесть или семь.

Спустя 10 дней после битвы при Шайло, 19 больших, переполненных ранеными, пароходов, отправились вниз по реке. На кроватях, которые стояли повсюду, бок о бок лежали и мятежники, и федералы, и за всеми ними ухаживали совершенно одинаково.

Военным хирургам помогали и врачи добровольцы. Сотни добровольцев-медсестер, многие из которых были женами, сестрами и матерями, все из разных слоев общества, пришли, чтобы присоединиться к делу милосердия. Сосредоточенные и усталые лица, руки — и огрубевшие от постоянного труда, и белые холеные — от непрерывного досуга, обмывали ужасные раны и расчесывали грязные и окровавленные волосы.

Шепча нежные слова сочувствия, они сидели рядом с больными по ночам, а когда все заканчивалось, их мягкие руки закрывали неживые глаза и разглаживали волосы на их лбах. Тысячи бедняг унесли в свои дома, как на Севере, так и на Юге, благодарные воспоминания о тех героических женщинах, тысячи сердец, мучившихся от вести, что их родные пропали без вести, нашли немалое утешение, узнав, что их последние часы они провели в покое и в заботливых руках.

Один из солдат, получивший несколько пулевых ранений, восемь дней пролежал незамеченным в маленькой роще, без всякой еды, кроме дождевой воды. После того, как его нашли, он прожил почти две недели. В некоторых местах трупы лежали так тесно, что между ними было почти невозможно пройти. Один из мертвецов лежал на спине и остекленевшими глазами смотрел на зажатый в его руке дагерротип женщины и ребенка. Это ужасное зрелище неизбежно наводило на размышления об опустевших домах и кровоточащих сердцах и почти согласиться с одним из изречений Цицерона, что любой мир лучше самой справедливой войны.

Глава XXI

Генерал Шерман очень сурово относился к прессе. Некоторые газеты очень несправедливо оценивали его в начале войны. Будучи командующим в Кентукки, он прославился своей эксцентричностью, а когда один из журналистов назвал его сумасшедшим, это мнение получило широкое признание. В его безумии, по крайней мере, была система, его якобы безумное заявление, что Правительству на Западе требуется 200 000 солдат на Западе, несмотря на то, что над ним смеялись и потешались в то время, доказало его мудрость и способность предвидеть будущее.