Бенгт Янгфельдт - Ставка жизнь. Владимир Маяковский и его круг.
Хотя Маяковский пытался оправдать поэму «Про это» тем, что она — о борьбе против быта, критику, обвинявшую его в тематическом отступлении от канонов учения, он признал. Отныне он отдавал почти всю свою энергию сочинению «производственных стихов», став в известном смысле поэтическим журналистом. Это соответствовало теории «Лефа», согласно которой журналистика считалась образцовым жанром в борьбе за повышение уровня народного сознания и образования. До конца года Маяковский сочинил около сорока стихотворений — исключительно на злободневные темы. В связи с Пасхой он агитировал против церковных — за коммунистические — праздники («Коммуны воскресенье — / 25 октября. / Наше место не в церкви грязненькой»), написал не менее трех первомайских стихотворений, обрушивался на Англию и Францию за их враждебную по отношению к Советам политику, сочинял сатиры на политических лидеров этих стран, восхвалял недавно созданный советский Воздушный флот. Когда в марте 1923 года в печати появились первые бюллетени о болезни Ленина, Маяковский выступил с отчаянным комментарием в стихотворении «Мы не верим!».
Несмотря на то что Маяковский пытался приспособиться в плане тематики, он оставался непоколебим в том, что касалось лабораторной работы над языком. Новое содержание требует новой формы! Одно из трех первомайских стихотворений — напечатанное, соответственно, в «Лефе» — представляет собой развернутое размышление о формах поэтического языка: в то время как большинство первомайских стихотворений состоят из истертых клише, Маяковский задается целью воспеть Первое мая «хотя б без размеров, хотя б без рифм». Однако и в плане содержания стихотворение несет в себе сюрприз: в этот Первомай Маяковский хочет воспеть декабрь: «Да здравствует мороз и Сибирь! / Мороз, ожелезнивший волю». Не весенний месяц май, а ссылки в холодную Сибирь заставили когда-то рабочий класс восстать. Прием оригинальный, но по-настоящему новым в этом первомайском стихотворении было нечто иное: здесь, впервые в творчестве Маяковского, проступает большевистская непримиримость:
Долой нежность!
Да здравствует ненависть!
Ненависть миллионов к сотням,
ненависть, спаявшая солидарность.
Был ли агрессивный слог попыткой приспособиться к тому уровню, который могли понять «массы», попыткой выразиться «понятно»? Независимо от мотива выбор слов свидетельствует о том, что даже такой поэт, как Маяковский, не был в состоянии обороняться от ужесточения политики и языка, происходившего после захвата власти большевиками.
Попытка сочинять нерифмованные стихи была бы естественной для поэта, который постоянно экспериментирует с формой, но поскольку мастерство Маяковского выражалось, в частности, и в тонко оркестрованных и структурированных рифмах, она стала исключением в его творчестве. Тематически, однако, он продолжал борьбу за реализацию идей «Лефа». Наиболее яркое выражение его антилирических настроений мы находим в поэме «Рабочим Курска, добывшим первую руду, временный памятник работы Владимира Маяковского». Название отсылает к Курскому рудному месторождению, которое начали разрабатывать в 1923 году. Написанная осенью поэма вышла в четвертом номере «Лефа» в январе 1924-го. От названия веяло XVIII веком, и поэма действительно являлась своеобразной одой, одой нового типа — к шахтерам и рабочему классу в целом. Как и поэма «Про это», произведение посвящено Лили, что можно считать еще одним подтверждением того, что Лили служила источником вдохновения для всех его стихов.
В поэме «Рабочим Курска» противопоставляются ориентация на будущее, характерная для тогдашней добывающей промышленности, и застой, господствующий в литературе. Луначарский только что призывал писателей «учиться у классиков» — однако ни у кого не возникла бы идея призвать шахтеров оставить железо и вернуться вспять к «слоновой кости, / к мамонту»! Поэтому Маяковский иронизирует по поводу писательских юбилеев и писательских памятников, украшающих бульвары Москвы, — против той судьбы, которая, подразумевалось, ожидает и его самого.
Как выглядел бы памятник 30 тысячам рабочих Курска? «На бороды домов, / на тело гулов / не покусится / никакой Меркулов», — пишет Маяковский, насмехаясь над ведущим скульптором того времени. Рабочим не нужны традиционные восхваления, памятник в их честь — это скорый поезд, построенный из добытой ими руды и мчащийся вперед с такой скоростью, что на него не успевают нагадить вороны. Сладкозвучные юбилейные речи рабочим также не нужны; в их честь «разгромыхает трактор» — самый убедительный оратор из всех.
Поэма развивает одну из постоянных тем творчества Маяковского: памятниккак символ застоя и реакции, символ старого общества. «Эти новые стихи с такой верой в грядущее молодежь восприняла бурно-восторженно», — вспоминала Наталья Брюханенко, которая присутствовала при чтении Маяковским поэмы в студенческом клубе. «Рабочим Курска» представляла собой полную противоположность поэме «Про это» и знаменовала отступление от лирики и переоценку значения литературы как таковой, в том числе теорий «Лефа». При сравнении вклада шахтеров в строительство коммунизма со вкладом лефовцев преимущество отдается первым: «Лучше всяких „Лефов“ / насмерть ранив / русского / ленивый вкус, / музыкой / в мильон подъемных кранов / цокает, / защелкивает Курск». Созвучная антипоэтическим лозунгам Лефа формулировка добавила еще один камень в фундамент той саморазрушающейся постройки, которую в борьбе с собственным лирическим началом уже начал возводить Маяковский; таких камней будет немало.
Нигде кроме, как в Моссельпроме
Порожденное нэпом издательское многообразие позволяло литературным группировкам спорить и бороться друг с другом цивилизованным способом, то есть словом. Атмосфера была относительно свободной, и, если не считать высылки философов осенью 1922 года, коммунистическая партия держалась от литературы на некотором расстоянии. Подобный плюрализм был положительной стороной новой экономической политики. Еще одним следствием стало быстрое восстановление экономики после хаоса военного коммунизма. Однако отмечались и менее позитивные явления: нэп породил новую буржуазию, которая в своей беспечности и вульгарности часто превосходила буржуазию дореволюционную. Водка и шампанское текли рекой в частных ресторанах и клубах, в то время как большая часть населения по-прежнему влачила нищенское существование. Для тех, кто верил в возможность создания новых, некапиталистических производственных форм, время было трудное. «Немало людей с революционным прошлым очутились за его [корабля революции] бортом, — так выразил дух времени Николай Асеев. — Немало жизней сломалось, не осилив напряженности противоречий».
Именно на этом фоне нужно рассматривать следующий шаг Маяковского в сторону производственного искусства — летом 1923 года он приступил к работе над рекламными стихами и рисунками. В этой области он тесно сотрудничал с другими художниками, такими как Александр Родченко и его жена Варвара Степанова.
Реклама Моссельпрома. Текст Маяковского, оформление Родченко.
По мнению Маяковского, реклама являлась важным оружием в борьбе против частного производства, за государственные и кооперативные товары. В течение двух лет он сочинил сотни разнообразных рекламных текстов — о сосках и сигаретах, конфетах и галошах. Главными заказчиками были ГУМ и Моссельпром, а лозунг Маяковского «Нигде кроме, как в Моссельпроме!» стал официальным девизом предприятия.
Маяковский любил каламбурить и производил замысловатые рифмы со скоростью и продуктивностью конвейера. Но многие относились к этой его деятельности критически, считая, что он растрачивает талант на пустяки. Однако, по словам самого Маяковского, рекламные стихи были естественной частью его поэтической лаборатории, и пресловутые стихи о Моссельпроме он называл «поэзией самой высокой квалификации». Скептическую реплику Романа Якобсона он парировал словами: «После поймешь и их»; и действительно некоторые темы рекламных стихов преломлялись потом в «настоящей» поэзии Маяковского.
На самом деле рекламные тексты были логическим продолжением работы с плакатами в период мировой войны и военного коммунизма: это были стихи на злобу дня. Кроме того, как и плакаты, работа над рекламой имела большое значение для семейного бюджета.
Человек из Чернобыля
В письме, которое Лили писала Эльзе во время разлуки с Маяковским, она уверяла: «Романов у меня — никаких. С тех пор, как не бывает Володя — все пристают пуще прежнего. Но я непоколебима!»
Это была неправда. Годом раньше Лили познакомилась с человеком, соответствовавшим ее требованиям в плане ума, образованности, стиля и уровня. Это был Александр Михайлович Краснощеков, бывший руководитель правительства Дальневосточной республики, человек исключительной — даже для той исключительной эпохи — судьбы.
