Александр Наумов - Спецзона для бывших
– Все равно на воле вы будете чем-то заниматься…
– Хотел бы обратно в милицию.
– В самом деле?
– Да нет, это шутка. Понимаете, я столкнулся с тем, как относится государство к тем людям, которые защищают его интересы. Если человек немножко оступился, тут же дается команда: «Посадить!» И никаких шансов для человека не оставляют. Вот у меня за пять лет работы в милиции не было ни одного взыскания. Одни благодарности были. Денежные премии были. Вот если бы меня не посадили, то в 2000 году меня признали бы лучшим по отделу охраны. У нас раз в полгода проходил конкурс на лучший экипаж, который больше других раскроет преступлений. Я вам более того скажу, что, когда я был в хозобслуге больницы, мне приходилось общаться со смотрящими за зонами. И я для себя сделал шокирующий вывод: такой смотрящий за зоной, то есть уголовник, он намного грамотнее тех же сотрудников милиции, с которыми я работал в отделе. Смотрящий за зоной всегда культурно выражается. Он не позволит себе ни ругаться, ни материться. Он начитанный. Очень хорошо знает психологию. У вольного человека нет времени читать. Ему надо работать, кормить семью, одевать, обувать. А в зоне времени много. Они читают, просвещаются. Очень грамотные люди.
– Сколько времени вы пробыли в хозобслуге при больнице?
– Год. Потом меня отправили в эту колонию.
– В связи с чем отправили?
– Это я оставлю при себе.
– Что-то произошло?
– Не со мной. С моей женой. Я – бывший сотрудник милиции, а она – действующий сотрудник милиции. Связь? Надо было подальше нас развести.Глава восьмая Боги позволяют
Страх
Сотрудник пенитенциарной системы Ю. по ночам промышлял разбоем, а днем исправно нес службу в колонии.
– Угрызений совести потом не было? – спрашиваю его.
– Нет, было совсем другое ощущение. Страх!.. Адреналин в кровь очень сильно выбрасывается.
Осужденный Ю.
– Я служил в войсках КГБ. В погранвойсках. Когда пришел из армии, учился в техникуме. Потом в колледже, в институте. Получил образование инженера связи систем коммуникации. Мне предложили работать в исправительном учреждении. В должности старшего инженера ТСО и связи. После испытательного срока, через шесть месяцев, мне присвоили звание младшего лейтенанта. Работу я выполнял, все были довольны. Предлагали повышение. Через год после того, как я устроился в колонию, я попал, будем так говорить, не в ту компанию. Просто сам сломался. Я задним числом анализировал все, что произошло со мной, и понял, что я просто не выдержал той психологической нагрузки. Нужна была разрядка. И я нашел ее в водке. Начал пить. И даже злоупотреблять. Уже доходило до того, что я искал любой повод выпить. И вот на одной из таких встреч с друзьями затронулся разговор о деньгах. Денег-то не хватало, как обычно. У меня семья. Двое детей… было. На тот момент. Мне предложили совершить преступление. Хотя это я сейчас говорю – преступление – а тогда-то это все было хихоньки-хахоньки. Ребячество. Серьезно-то никто об этом не думал. Просто поговорили, предложили: «Пойдешь?»
– Друзья тоже были из правоохранительной системы?
– Нет.
– Что произошло дальше?
– Поначалу я никак не воспринял их предложение.
– То есть отказались?
– Нет, понимаете, предлагается не так конкретно, мол, вот, всё, пойдем… Как это обычно делается, подводят тебя красиво к этому. Слово за слово, обыкновенный разговор, во время которого вылетит неосторожное слово. И вроде получается, что ты уже дал согласие. А о том, чтобы вот прямо сейчас идти и совершать какое-то преступление, об этом даже речи не было. Поначалу. А на следующий день ко мне приехали и уже конкретно предложили участвовать. Так я пошел на свое первое преступление. Мы совершили разбойное нападение.
– На кого вы напали?
– Павильон ограбили.
– На какую сумму?
– Мизерную. Семь тысяч на двоих. Я же говорю, что это было больше ребячество.
– Ну и как это происходило? Мы знаем, как в кино грабят: надели маски, ворвались, забрали деньги и скрылись.
– А вот, кстати, мое первое преступление как в кино и происходило. Мы сделали из чулок маски, зашли в павильон. У нас были два газовых пистолета. Мы достали их, продавщице показали. Она прекрасно все поняла. Мы связали ей руки скотчем. Потом затолкнули ее в подсобку. Забрали деньги из кассы и ушли.
– Угрызений совести потом не было?
– Нет, было совсем другое ощущение. Страх!.. Адреналин в кровь очень сильно выбрасывается.
– Чего именно вы боялись?
– Просто страшно было. Неосознанный страх. Ну, как это объяснить… например, в «горячих точках» это обычно происходит. Попадаешь в незнакомую ситуацию, чувствуешь, что сейчас начнется бой. Пойдут «духи», будут накрывать. А может, и не будет этого. А может, будет. И в такой ситуации происходит выброс адреналина в кровь… это такое чувство, его невозможно описать. Волнуешься очень сильно.
– А вам приходилось бывать в «горячих точках»?
– Официально – нет. Неофициально – да. Я был на срочной службе, и мы выезжали в командировку в «горячую точку». Это было в 1992 году. Командировка была неофициальной. По документам, я находился в воинской части.
– Я правильно вас понял: совершив нападение на павильон, вы испытали сильное волнение?
– Да, уже совершив преступление, я осмыслил, что нарушил закон. Хотя это громкие слова… в момент совершения преступления я вообще ни о чем не думал. Там я просто знал, что надо пойти и сделать вот это и это.
– А когда наступило осмысление?
– Когда я напился. Рано утром мы ограбили павильон, а в десять утра я уже был никакой.
– А что за повод был напиться?
– Я же говорю, выброс адреналина. Мне надо было снять напряжение. Ну и вливание спиртного состоялось. Довольно-таки большого количества. Я не помню, как добрался до дома. Меня посадили в такси, я поехал, заснул. Проснулся я только вечером, уже дома. И вот тогда я в первый раз задумался, что до добра это все дело не доведет. Было такое чувство, как будто я совершил что-то нехорошее, и теперь на душе оставался осадок. Было как-то неспокойно. Это преступление я совершил в декабре 1998 года. А второе преступление совершил через месяц. Тоже разбойное нападение. Только там мы ехали в одно место, но потом отказались и поехали в другое. И уже там совершили нападение стихийно.
– Как так «стихийно»? И почему отказались от первого места? Не доехали, увидев по пути другой павильон?
– Нет. Мы доехали до того места, где должны были совершить преступление, и потом отказались туда заходить.
– Наверное, увидели охрану?
– Не было охраны. Я вообще смутно помню сейчас тот эпизод. Просто у нас появилось чувство, что не стоит в этот павильон входить вообще. И мы поехали в другое место.
– Ваши домашние догадывались, что в течение двух месяцев вы занимались разбоем?
– Вряд ли. Не догадывались. Дело в том, что днем я работал на зоне. А вечером я трудился еще на двух работах. Разгружал по ночам вагоны и охранял школу. В общей сложности, я ночевал дома раза два-три в неделю. Получалось, что я дома-то и не был. Мне нужны были деньги, у меня в то время как раз родилась дочка. И вот два месяца я был в смятении, жил с чувством неприязни к самому себе, что совершил плохой поступок. Подельников арестовали раньше меня. Еще месяц я ходил на свободе, догадывался, что и меня арестуют, приедут за мной рано или поздно. Не было и мыслей сбежать, потому что куда бежать – семья здесь! А вот самое трудное было уже потом, когда срок дали. После суда пришло осмысление, что пострадал не столько я, сколько пострадали близкие мне люди. Я-то ладно, должен был знать, на что шел. И к чему это приведет в конечном итоге. А вот больше пострадали мои близкие. Меня до сих пор это гложет. Я видел, как мои родители резко сдали. Жена ушла. Сначала четыре года писала письма, а потом перестала. И вот недавно я получил письмо, из которого узнал, что она живет гражданским браком. Со мной развелась. И моя дочь, получается, своего отца знать не будет. А теперь я все проанализировал и пришел к выводу, что я сам прямой дорогой шел в тюрьму. И если бы я не сел за эти два эпизода с разбоем, то попал бы в тюрьму за что-то другое.
– Почему?
– Я же говорю, что сломался психологически, когда устроился в эту систему, на зону. Начал пить. На работе была большая психологическая нагрузка. Сказывалось влияние спецконтингента, да и самой зоны, территории. И очень сильное влияние. Даже воздух в зоне и на свободе различается. Я целый год адаптировался, пока привык к воздуху в зоне и уже вроде бы не замечал такой большой разницы.
– А в этой колонии, где вы сейчас отбываете наказание, какой спецконтингент подобрался? В плане влияния на других людей.
– Да какой контингент? Какой привезли, такой и подобрался.
– Может быть, есть у осужденных чувство некой общности людей из одной системы – силовых структур?
– В основном здесь живут так, чтобы не лезть друг к другу. Потому что все на нервах. Все в ожидании чего-то. Это тоже очень сильная психологическая нагрузка. Хотя, конечно, общаемся. Но чтобы такое чувство общности присутствовало… вряд ли, этого нет.
