Гаральд Граф - Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906–1914 гг.
Самым тяжелым периодом службы было отбывание должности старшего офицера. Они съезжали на берег не чаще двух раз в месяц, когда их только отпускали командиры, которые в их отсутствие должны были оставаться на корабле. Старшие офицеры не могли часто съезжать на берег и потому, что были обременены непрерывным руководством всей жизни корабля. Корабль – живой организм, и за правильность его функционирования ответственен старший офицер. На больших кораблях ведь живут до полутора тысяч человек, за жизнью которых надо постоянно наблюдать, иначе эта жизнь потеряет организованность и корабль не будет в состоянии выполнить свое боевое назначение.
Но Морской устав рекомендовал и командирам как можно реже покидать корабли. Особенно не ночевать на берегу, так что в плавании они тоже редко съезжали на берег.
Такое положение выдерживали не все, особенно если жены выражали слишком большое недовольство. В таких случаях офицер стремился временно устроиться на какую‑либо должность не на Действующем флоте.
Но, как ни тяжела была личная жизнь морских офицеров, большинство было привязано к ней и к своим кораблям. Ее своеобразность затягивала, и совсем не хотелось стать береговым жителем. Мы бы ни за что не променяли свою службу на службу сухопутных офицеров, которые почти всю жизнь проводили в одном полку, расположенном все в том же месте.
Моя свадьба была назначена на конец октября, и, к величайшему неудовольствию командира, он был вынужден мне дать двухнедельный отпуск. Однако оговорил, что если в это время будет назначен поход, то я немедленно вернусь на корабль. Командир был глубоко уверен, что он мне этим оказывает величайшую милость, а я ведь не пользовался отпуском даже после заграничного плавания, на что имел право.
Офицеры императорского флота мало задумывались о своих правах и денежных выгодах. Они служили идейно – любя службу на флоте и гордясь своим званием морского офицера. Это не есть красивые слова, а подлинная психология офицеров русского флота была на этом построена.
Свадьба состоялась в церкви при Инженерном училище в Кронштадте. Все на свадьбе было красиво – сама церковь, обряд венчания, пение хора, морские мундиры и туалеты дам. Молодые красиво вступали в свою новую жизнь. Теперь, в современной России, этого уже нет – красота уничтожена, как буржуазный предрассудок. Поэтому и жизнь течет там серо и беспросветно.
Когда я через две недели явился на заградитель, то мне сразу же сообщили, что отряд будет зимовать в Гельсингфорсе. В сущности, меня это совсем не огорчило, так как Гельсингфорс несравнимо лучше Кронштадта, а в Петербург все равно не пришлось бы ездить. Да и не все ли равно, где было жить вдвоем. Правда, жене приходилось расставаться со своими родителями, а мне со своими. Но это всего лишь на каких‑нибудь шесть месяцев.
Начальником отряда был уже не капитан 1‑го ранга Курош, который получил в командование крейсер «Адмирал Макаров», а капитан 1‑го ранга Иванов[241]. Он был героем защиты Порт‑Артура и тогда командовал старым заградителем «Амур» (однотипным нашему). На нем он поставил минную банку, выбрав по своему расчету ее место, и на ней взорвались броненосцы «Хацузе» и «Яшима». За это он был награжден Георгиевским крестом. Капитан 1‑го ранга Иванов был на очень хорошем счету у высшего начальства и считался специалистом по минам заграждений. Таким образом, сам Бог ему велел командовать нашим отрядом, и мы только должны были радоваться такому назначению.
Первое впечатление Иванов произвел очень приятное, казался мягким человеком и большим барином. К подчиненным он относился любезно и вежливо. Можно было предполагать, что под его командованием будет приятно служить, и мы надеялись, что он своей личностью уравновесит неприятные стороны командира.
Как и капитан 1‑го ранга Курош, он свой брейд‑вымпел поднял на «Амуре».
Вместе с капитаном 1‑го ранга Ивановым на корабле появились два очень породистых белых фоксика, неотлучно ходившие за своим хозяином, который их страшно любил. Появился и его вестовой, служивший при нем еще в Артуре. Это все были хорошие признаки, так как свидетельствовали о его доброте.
Бедному командиру опять было много хлопот. Только что он успел добиться расположения бывшего начальника отряда, как приходилось добиваться расположения нового. Отчего он считал это столь важным, было совершенно непонятным, так как его образцовая служба должна была быть оценена по заслугам, а не по приятности его личности. К тому же он был уже старым капитаном 2‑го ранга и в ближайшем году ожидал производства в следующий чин и получения корабля первого ранга. Но, по‑видимому, он считал, что начальство «все может» и если понравишься ему, то и наградит получше. В этом он глубоко ошибался, но, в конце концов, это было его частным делом, да горе было в том, что его усердие тяжело отражалось на нас.
«Амур» покинул Кронштадт в начале ноября, когда рейды уже стали покрываться тонким слоем льда, а на Неве появилось сало. Больше задерживаться было нельзя, так как лед мог быстро начать крепнуть.
Степанов был неважным моряком, так как все больше служил на учебных кораблях и на должности минного офицера. Поэтому переход в Гельсингфорс в зимнее время, когда уже плавучие маяка были убраны и вехи могли быть снесенными, его чрезвычайно беспокоил. Весь переход он‑таки и не спускался с мостика и бедного мичмана Сокольникова, который исполнял обязанности штурмана, заставлял беспрерывно определяться. Когда мы подошли к месту, где должны были ложиться на курс, ведущий ко входу на Свеаборгский рейд, он усомнился в правильности прокладки Сокольникова и решил встать на якорь, чтобы осмотреться.
Плавучий маяк Эренсгрунд был убран, и, следовательно, место поворота надо было определить по своей прокладке. Степанов долго колебался, совещался со страшим офицером, с Сокольниковым, и сверялся с картой. Пока наконец решился сняться с якоря и идти дальше. Сокольников, хотя и совершенно неопытный штурман, оказался вполне правым, и «Амур» благополучно вошел на рейд и встал на якорь, в северной гавани у Скатуддена.
Постепенно подошли и другие заградители, которым начальник отряда предоставил идти по способности. Всего сосредоточилось четыре заградителя: «Амур», «Енисей», «Волга» (капитан 2‑го ранга Чеглоков[242]) и «Ладога» (капитан 1‑го ранга Криницкий[243]).
Командир порта, флота генерал‑майор Протопопов[244] возбудил вопрос, что отряду нельзя зимовать близко от города, так как он имеет около 1500 мин заграждений и в случае несчастного случая может пострадать город.
Со своей стороны, начальник отряда выражал опасение, что, если мы будем стоять близко от города, то будет трудно охранять отряд от возможных попыток злоумышления, так как по льду у города бывает большое движение.
После долгих обсуждений было решено, что отряд встанет на зимовку вблизи Свеаборга. Может быть, и даже наверно, это было правильным, но наше сообщение с городом и портом становилось очень неудобным. Пока еще льда не было, это брало полчаса на паровом катере; когда же должен был начаться период замерзания, то пришлось бы поддерживать сообщение на ледоколе, а это брало бы час времени, а то и больше. Наконец, когда образуется прочный лед и можно будет по нему ходить, то сообщение будет поддерживаться пешком и возьмет 1 ½ – 2 часа и в метели будет трудным и опасным.
Таким образом, наша зимовка предвещала не слишком много приятного.
В ближайшие дни отряд перешел к Свеаборгу, и заградители встали на якорь, образовав четырехугольник. К середине декабря начались холода и появился лед. Катера уже не могли ходить, и из Ревеля был вызван маленький буксир‑ледокол «Карлос». Он и начал поддерживать сообщение заградителей с берегом. Пока лед был слабый, это было удобно, но рейсы не могли быть частыми, и поэтому офицеры были сильно стеснены съездами на берег. Например, съехав в 6 ч вечера, можно было вернуться только утром, к 8 ч. Когда лед стал крепнуть, то ледокол стал часто застревать, и ему приходилось, особенно во время первого утреннего рейса, пробивать себе канал, а на это иногда тратилось часа два.
Начальник отряда с приходом в Гельсингфорс сильно изменился и стал проявлять большую строгость, точно было военное время, а не мирное. Хотя корабли встали в резерв, но, основываясь на том, что они стоят с боевым грузом, он приказал продолжать нести офицерские вахты. Хорошо, что к нам назначили еще одного офицера, лейтенанта А.А. Бошняка[245], а то нас было всего трое[246]. Командир же шел еще дальше – несмотря на зимнее время, он запрещал даже заходить в штурманскую рубку погреться. Приходилось по четыре‑пять часов находиться на верхней палубе, часто под снегом, дождем или на сильнейшем ветру.
В то же время было приказано вести регулярные занятия с учениками‑заграждателями и привести запас мин в полную готовность. Это представляло очень серьезную работу, которая отнимала все время. Поэтому командир приказал меня освободить от дневных вахт, и я нес только ночные, то есть с 7 до 12 ночи, или с 12 до 4 («собаку»), или с 4 до 8 утра. Выдерживать такую нагрузку было чрезвычайно трудно, но за неимением достаточного числа офицеров другого выхода не было. На все просьбы начальника отряда о назначении еще офицеров штаб флота неизменно кормил обещаниями, а офицеры не появлялись. И все же, если бы наше ближайшее начальство, видя трудность нашего положения, как‑то подбадривало нас, мы бы не роптали, а оно, наоборот, своими все новыми требованиями обескураживало.
