Гаральд Граф - Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906–1914 гг.
Несмотря на такое опустение, пыль и бесконечные ремонты домов и мостовых, город имел свою прелесть. Он приобретал слегка легкомысленный характер, и пропадали его обычная чопорность и вылощенность. Петербург как бы сам отражал летнее настроение оставшихся в нем жителей, которые, закончив службу, заполняли сады или ехали за город на острова.
Мы с мичманами тоже любили иногда совершать вечерние экскурсии. Они впервые наслаждались свободой, обретенной после производства в офицеры. Раз даже был сделан «большой выход». Один из строителей, инженер Мальчиковский, пригласил весь судовой состав к себе на обед. На корабле остались только командир и старший офицер. Мальчиковский нас угостил прекрасным обедом, и, выпив кофе с коньяком, мы решили ехать в луна‑парк. Там испробовали все аттракционы и изрядно дурачились. Но и после луна‑парка не хотелось разъезжаться, и наш милый хозяин легко убедил ехать опять к нему – допивать коньяк. Это допивание так затянулось, что незаметно наступил рассвет и мы решили, что уже теперь нет смысла ехать спать, когда до подъема флага оставалось каких‑нибудь три часа. Поэтому вернулись на корабль к 8 часам.
Командир нас встретил весьма нелюбезно, а когда еще заметил, что старший механик после бессонной ночи пошел в каюту прилечь, то отправился к старшему офицеру изливать душу нашему об офицерах, которые, несмотря на штаб‑офицерский чин, позволяют себе манкировать службой. По его уверению, он сам, даже будучи мичманом, этого никогда себе не позволял. Но все же старшему механику он отчего‑то не решился высказать свое неудовольствие.
В конце августа «Амур» покинул завод и перешел в Кронштадт. Надо было принимать различные материалы, шлюпки, учебные мины и снаряды. Нам предстояло выйти в учебное плавание в Биоркэ.
Начался совсем трудный период. Новых офицеров все не назначали. А командир заставил стоять на четыре вахты. Мне же, как минному офицеру, было много и других работ.
Закончил постройку и наш «систер‑шип»[240] – «Енисей» и тоже перешел в Кронштадт. Его командиром был назначен мой старый знакомый – капитан 2‑го ранга Порембский.
Из заградителей «Амур», «Енисей», «Волга» и «Ладога» был сформирован отряд, и его начальником назначен капитан 1‑го ранга Курош, который поднял свой брейд‑вымпел на нашем заградителе.
Это еще больше осложнило жизнь. Наш командир, и так проявлявший невероятное усердие, стал служить, выражаясь фигурально, как пудель, и это всецело отразилось и на офицерах. Командир желал, чтобы все сразу шло безукоризненно, а команда еще не освоилась с кораблем, так как была сборной с разных судов.
Странный был человек Степанов. Он совершенно не умел ладить с людьми и обычно портил настроение себе и подчиненным. Его системой было вмешиваться во все мелочи службы и лишать всех всякой инициативы. Он вмешивался в распоряжения старшего офицера и вахтенных начальников, и это, конечно, было весьма надоедливым, и терялось желание проявлять старание.
Поднимается ли шлюпка – командир тут как тут и начинает давать указания. Прекращаешь распоряжаться, чтобы не перебивать его распоряжений, и сейчас же получаешь выговор – «отчего вы не распоряжаетесь».
Раз даже вышел совсем забавный случай. Молодой матрос шел по выстрелу (бревно, отходящее от борта корабля, к которому привязываются шлюпки), чтобы сесть на шлюпку. Шел он с опаской, крепко держась одной рукой за леер, чтобы не упасть. Вдруг слышит окрик командира: «Как ты идешь, чего боишься, иди прямо, не сгибайся – слышишь». – «Так точно, ваше высокородие», – гаркнул матрос, попытался отдать честь и полетел в воду. Командир испугался и стал распоряжаться, чтобы его скорее вытащили из воды, что моментально и было сделано.
Все же лучше всего ладил с ним старший офицер, который его знал по прежней службе. Да и ко мне он относился с известным уважением как к минному офицеру, а молодые мичмана попали в серьезную переделку и скулили, что хотят списаться, да не так‑то просто было это сделать.
Начальник отряда был совсем другим человеком, и, хотя считался очень строгим командиром, но не был мелочным и придирчивым. Да он и не вмешивался в судовую жизнь. К тому же он не знал, будет ли утвержден в этой должности, так как не откомандовал судном первого ранга, а его настоящая должность была адмиральской.
Заградитель раза три в неделю выходил на учебные постановки мин, чтобы проверить все приспособления, и после этого мне приходилось вылавливать мины с плотика. Была уже осень, и довольно‑таки холодная, так что эта работа становилась все более неприятной.
Несколько раз мы также совершали небольшие переходы для проверки судовых машин и других механизмов.
В общем, в техническом отношении все шло вполне гладко, и нельзя было не признать, что Балтийский завод добросовестно выполнил все работы. Этим командир мог быть вполне удовлетворен. Быстро наладилась бы и служба на корабле, если бы не его мелочность, которая деморализовала весь экипаж.
Простояв с «Енисеем» месяц в Биоркэ, «Амур» вернулся в Кронштадт, чтобы закончить некоторые мелкие работы, необходимость которых выяснилась в плавании, а затем перейти на зимнюю стоянку. Где эта стоянка предполагалась, мы еще не знали. Ходили разговоры, что начальник Действующего флота настаивал, чтобы отряд зимовал в Гельсингфорсе, который гораздо раньше открывался от льда, но начальник отряда, поддерживаемый командирами заградителей, просил на эту зиму отряд оставить в Кронштадте, мотивируя это тем, что заградители «Ладога» и «Онега» еще не готовы и переход их в Гельсингфорс задержит работы. Да и у двух наших заградителей всегда могла явиться нужда в заводе.
В конце концов адмирал Эссен решил, что заградители, работа на которых будет закончена до замерзания, должны будут перейти на зимовку в Гельсингфорс, а те, на которых не будет закончена, пусть остаются в Кронштадте. Этим вопрос был разрешен, но все же нельзя было знать, успеем ли мы быть готовыми до замерзания – рейд мог замерзнуть в конце октября, а мог и в конце ноября.
Для меня лично это имело то значения, что в октябре должна была состояться моя свадьба. А все не знал, где устраиваться.
Такая неопределенность зимней стоянки для кораблей Действующего флота в те годы была хронической. Все происходило оттого, что еще не были вполне оборудованы главная и вспомогательные базы флота. Главная база, с сухими и плавучими доками, верфями и ремонтными мастерскими, должна была быть оборудована у Ревеля. Этот огромный порт, защищенный сильной крепостью, предполагалось назвать портом Императора Петра Великого. Вспомогательными базами должны были быть Гельсингфорс и Либава.
Но это все были проекты. А пока что приходилось считаться не только с дислокацией кораблей, которую требовали военные соображения, но и с техническими средствами портов. Например, большие корабли, требующие серьезных ремонтов, должны были их производить в Кронштадте, где были сухие доки и мастерские Пароходного завода, или становиться в Неве у Балтийского или Адмиралтейского заводов. Миноносцы могли ремонтироваться в Либаве или в Гельсингфорсе.
Таким образом, для офицеров вопрос зимовки выяснялся только после летнего плавания, то есть глубокой осенью, а до этого был в полной неопределенности. Но именно зимовка была единственным временем, которое они могли проводить с семьей. В кампании это уже было труднее и неопределеннее.
Вообще надо признать, что в те времена начальство совершенно не заботилось о семьях офицеров. Никаких квартир для семей плавающего состава офицеров не было, и никаких денежных пособий на переезды не полагалось. Вопрос жизни семьи офицеров был их частным вопросом, и им предоставлялось действовать, как заблагорассудится. Во всех флотах других наций отношение к этому вопросу было совершенно другим, и к тому же морские офицеры там были гораздо лучше обставлены денежно.
Многие наши адмиралы держались мнения, что вообще морские офицеры не должны рано жениться, так как только холостые могут отдавать все время службе. Семья обременяет и связывает моряков. С одной стороны, это было правильно, так как женатые, зная, как трудна жизнь семейного офицера боевых кораблей, стремились устроиться в учебные отряды или на береговые места и этим терялись для боевого флота. С другой стороны – холостые офицеры, не имея никаких интересов, кроме службы, часто слишком увлекались кутежами и вином.
Офицеры в своих семьях были своего рода гостями. Служба на кораблях давала им возможность проводить дома лишь редкие вечера и часть праздников, а иногда по месяцам они отсутствовали. Поэтому все хозяйственные заботы и заботы о детях всецело ложились на жен. Может быть, такое редкое нахождение мужа в семье дольше поддерживало чувство взаимной любви, но часто случалось и обратное.
Самым тяжелым периодом службы было отбывание должности старшего офицера. Они съезжали на берег не чаще двух раз в месяц, когда их только отпускали командиры, которые в их отсутствие должны были оставаться на корабле. Старшие офицеры не могли часто съезжать на берег и потому, что были обременены непрерывным руководством всей жизни корабля. Корабль – живой организм, и за правильность его функционирования ответственен старший офицер. На больших кораблях ведь живут до полутора тысяч человек, за жизнью которых надо постоянно наблюдать, иначе эта жизнь потеряет организованность и корабль не будет в состоянии выполнить свое боевое назначение.
