Анатолий Левандовский - Первый среди Равных
Бабёф и Буонарроти хорошо понимали, что только единство всех левых сил может обеспечить успех заговора и полную победу над правительством. Однако после длительных прений общую основу так найти и не удалось.
Первая встреча практически оказалась безрезультатной.
Не больший успех имели несколько других подобных же попыток.
Тогда Бабёфу пришла в голову мысль опубликовать основные идеи, рожденные в тюрьмах Боде и Плесси: их нужно было превратить в достояние возможно большего числа людей, а сделать это могло лишь печатное слово.
И, отдавая полный отчёт в опасности, которой он себя подвергает, публицист тем не менее решается: следующий номер «Трибуна народа» он посвящает изложению своей программы.
9№ 35 «Трибуна народа», второй по счету номер после выхода Бабёфа из тюрьмы, стал знаменитым.
Большую часть его составил «Манифест плебеев» — великий манифест восстановления подлинного Равенства.
«Самое пагубное и жестокое заблуждение, в которое впали Учредительное собрание, Законодательное собрание и Национальный Конвент, рабски следуя по стопам предшествовавших им законодателей, — напоминает Бабёф, — состоит в том, что… они не обозначили границ права собственности и оставили народ без защиты от жадных спекуляций бездушного богача».
В лучшем случае они декретировали равенство перед законом. Но это обманчивое «равенство»: голодному нужен хлеб, а не юридическое уравнение с богачом. Сейчас, утверждает журналист, время политических софизмов окончилось. «Пора, давно пора народу, попираемому и истребляемому, выразить свою волю, чтобы были уничтожены не только побочные стороны нищеты, но и само её существование.
Пусть народ провозгласит свой Манифест».
И Гракх Бабёф провозглашает его, он разворачивает свой Великий план, продуманный, обсуждённый и отработанный в тюрьмах Арраса и Парижа. Он излагает всё, оставив за рамками газетной статьи лишь пункты, касающиеся тайного «Заговора Равных», способов и средств его проведения в жизнь.
«Народ! Пробудись к надежде, стряхни с себя оцепенение и упадок духа… Да будет это произведение сигналом, да будет оно молнией, которая оживит и возродит всех, преисполненных некогда пылом и мужеством!.. Смело пойдём к Равенству!..»
10Бабёф не сомневался, что правительство не простит ему этого призыва.
И он был прав.
Однако Директория не сразу вступила на путь репрессий.
Рождённая вслед за вандемьерским мятежом, дрожавшая перед роялистами ещё больше, чем перед «террористами», она сначала пыталась идти по линии компромисса и «умиротворения».
Она попробовала, и не безуспешно, подкупить нескольких прогрессивных журналистов; подобный же трюк поначалу хотели проделать и с Бабёфом.
Когда вышел столь беспощадно разоблачавший суть нового правительства 34-й номер «Трибуна народа», политический двурушник Фуше от имени Директории сделал обличителю Гракху весьма выгодное предложение, единственным результатом которого стало опубликование этого факта в № 35 и яркая отповедь провокатору.
Только после этого власти отважились на решительный шаг.
1114 фримера (5 декабря) Бабёф собирался уходить из дому, когда вдруг в дверь постучали. Стук был резкий, враждебный, это не могли быть свои.
Бегло оглядев пустую комнатушку и поздравив себя с тем, что не держал здесь важных бумаг, он открыл дверь.
На пороге стоял сутулый человек в чёрном, типичный полицейский агент.
— Могу я видеть гражданина Роша?
Бабёф усмехнулся. «Рош» было вымышленное имя, под которым он принимал подписку на газету,
— Гражданина Роша здесь нет.
— А когда он будет?
— Видимо, не скоро.
— Всё равно, я подожду его. Сутулый уселся на единственный стул.
— Но я сейчас ухожу, — сказал Бабёф, застегивая сюртук.
Агент пристально посмотрел на него.
— А может быть, вы и есть Рош?
— Нет, я не Рош, — ответил трибун. — Но если бы я был Рошем, что бы вы мне сказали?
— Я бы предъявил вам это. — Сутулый протянул сложенный вчетверо лист бумаги.
То было предписание гражданину Рошу немедленно явиться к мировому судье секции Елисейских полей.
«Это ордер на арест», — подумал трибун. Стало тоскливо. Не хотелось верить, что сейчас, когда разворачивается такое дело и когда его участие совершенно необходимо, опять многомесячная отсидка со всеми сопутствующими прелестями… Они, правда, даже не удостоверились в его личности, назвали его «Рошем», несуществующим именем… Постараться использовать эту их ошибку…
Пожав плечами, Бабёф возвратил повестку, заметив:
— Как хорошо, что я не Рош!
Сутулый всё более подозрительно присматривался к нему.
— Нет, ты Рош! — выпалил он наконец. — Если бы ты не был Рошем, ты не спросил бы у меня бумагу!
— Говорю тебе, я не Рош!
— Тогда предъяви документы.
«Так я и предъявил тебе документы!» — усмехнулся Бабёф.
— У меня нет при себе документов.
— Тогда пойдёшь со мной.
— И не надейся. Я пойду по своим делам, ты и так отнял у меня уйму времени. А Роша тебе придётся подождать на улице.
Пропустив полицейского, Бабёф запер дверь и стал спускаться с лестницы. У выхода из подъезда он попытался обогнать сутулого, но тот, готовый к этому, схватил его за воротник. Бабёф резко оттолкнул шпика, дал ему подножку и, оставляя в руках преследователя ворот своего камзола, рванулся вперёд.
Предместье Оноре выглядело безлюдным.
«Это хорошо», — подумал Бабёф и припустился бежать.
Ошарашенный полицейский не сразу опомнился.
— Стой! — наконец закричал он и сломя голову бросился за убегавшим.
Бабёф нёсся, не чувствуя под собою ног; расстояние между ним и его преследователем всё увеличивалось.
— Держи его! Держи вора! — надрывался полицейский. «Некому держать, не поймаешь». Бабёф уже чувствовал себя спасённым, как вдруг на пути его показалась группа бедно одетых людей; то были грузчики, возвращавшиеся с рынка.
«Всё, — подумал Бабёф, — на этот раз мне, видно, не уйти».
И правда, несколько дюжих рук вцепились в его платье.
— Друзья, — воскликнул он, — не верьте этому негодяю. Я не вор. Я — журналист, Гракх Бабёф.
— Бабёф? — удивился один из санкюлотов. — Ты Гракх Бабёф?
— Да это же редактор «Трибуна народа», наш защитник, — крикнул второй. — Он всегда выступает за нас! А ну, быстрей, прикроем его!
Преследователь приближался. Он был уже рядом. Но санкюлоты, пропустив Бабёфа, сомкнулись перед полицейским.
— Не так быстро!
— Сам ты, как видно, вор!
«Спасён», — подумал трибун. Он бросился в открытую калитку, пробежал через проходной двор и очутился в тихом, хорошо знакомом переулке.
И правда, он был спасён. Но не это особенно взволновало и обрадовало его. Он вдруг понял, что его знают, любят и готовы защитить чужие, незнакомые люди.
А это говорило о многом.
Прежде всего о том, что можно начинать готовиться с надеждой на успех.
12Беглец укрылся на квартире Дарте. Потом друзья нашли ему более безопасное убежище в бывшем монастыре Успения.
Итак, трибун Гракх недолго пользовался благами легальной жизни: всего сорок шесть дней.
Но эти полтора месяца он использовал с предельной полнотой.
Нет, Бабёф не горевал, что опять начиналось подполье: он шёл на это с открытыми глазами.
И он верил: дальше пойдёт всё как надо, заговор будет организован, и Равные добьются победы.
13Как и предвидел Бабёф, его статьи всколыхнули патриотов. Все те, кто создавал первые ячейки борьбы в тюрьмах Франции, все прежние активисты народных обществ потянулись к факелу, зажжённому «Трибуном народа». И хотя сам факельщик временно выбыл из боевых рядов, Буонарроти и Дарте удалось организовать новое собрание.
Патриоты собрались на квартире у Буэна.
Среди участников встречи находился весь цвет политических заключённых III года. Здесь были Буонарроти, Жермен, Дарте, Массар, Жюльен, Бертран, Треншар, Бодсон и многие другие.
Бывшие арестанты Боде и Плесси вспоминали свои мечты и клятвы, вновь пели революционные песни, которые когда-то звучали в тесных камерах; сердца проникались надеждой на прежнее единство. Было решено провести более многолюдное собрание в месте, достаточно подходящем по размерам и свободном от бдительного полицейского надзора.
После упорных поисков нашли заброшенный сад прежнего монастыря Женевьевы на холме того же имени. Один патриот, арендовавший часть монастырских зданий, предоставил своим единомышленникам бывшую трапезную; позднее они стали собираться в подвале монастыря.
Шутники, последыши «мюскаденов», обыгрывая имя патриота — Кардино и название площади, где утвердилось Общество, — Эстрапад,[25] не раз зубоскалили:
