Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №5 (2003)
Не только либеральный индивидуализм сегодня препятствует большим совместным инициативам и развитию коммуникативных способностей современного человека. В этом сомнительном деле с ним неявно сотрудничает и его видимый антипод — национализм. Во многих случаях современный национализм представляет собой превращенную форму нигилистического индивидуализма, отказывающегося от всех социальных обязательств и социального видения как такового. Категория “народ” в ее современном применении возвращает нас в картину мира, открытую модерном и Просвещением. Все помнят литературную повесть о “маленьком человеке” из народа, достойном сострадания и сочувствия. Но демократический модерн, взятый в его социально-политическом измерении, не довольствовался традиционным христианским сочувствием. Он предложил способ категориальной организации “маленьких людей”, наделения их коллективной социальной волей и коллективным самосознанием. И как только это произошло, “маленькие люди” из объекта господской политики и господской истории стали превращаться в субъектов, кующих собственную судьбу. Так был открыт способ массового социального производства истории — проектирования желаемого будущего!
Нынешнее старательное разложение категории “народ”, производимое постмодернистскими “деконструкторами”, отнюдь не всем открывает перспективу свободного индивидуалистического самоутверждения. Для большинства оно открывает перспективу нового превращения в беспомощных “маленьких людей”, только на этот раз уже не встречающих никакого сочувствия у общественности, прошедшей социал-дарвинистскую, “рыночную” выучку. Категория “народ” способна возвратить “маленьким людям” утерянный рычаг модерна — готовность коллективно объединяться и сорганизовываться для эффективного отпора узурпаторам. Более того, эта категория сообщает “маленькому человеку” способность видеть и узнавать себя в большой “глобальной” истории нашего времени. “Народ” как специфическая координационно-коммуникационная форма позволяет “маленьким людям” различных стран и континентов узнавать свое родство, общность своей судьбы, сходство встающих перед ними задач. “Народ” есть способ глобализации отверженных — превращения их в самосознающую интернациональную общность, способную преодолевать национальные, идеологические, культурные барьеры и сообща отвечать на вызов глобализирующейся элиты, связанной своей круговой порукой.
Говоря откровенно, главным препятствием на пути осознания общности судеб и задач народов Евразии, к которым принадлежит и наш народ, являются не столько барьеры национальной “ментальности”, различия культурного словаря и верований, сколько собственно социальный барьер. Русским случается эгоистически интерпретировать этот барьер в терминах своей индустриально-урбанистической развитости: мы, русские, принадлежим к городскому просвещенному обществу, тогда как некий “Восток” или “Юг” — ближнее зарубежье — к аграрной архаике. Украинцы, в свою очередь, склонны выделять себя по надуманному признаку особой “принадлежности к Европе”, тогда как в чертах своего бывшего старшего брата разглядывают компрометирующие признаки угро-тюркской “ублюдочности”.
Примеры этого рода можно множить. Все они свидетельствуют о неадекватности восприятия народами своего действительного положения. Массовое обыденное сознание оказалось зараженным снобистскими предрассудками, тогда как никакого повода для снобизма у него давно уже нет. Когда народы Евразии оказались покинутыми своими элитами, решившими сепаратно устроиться за их спиной “вполне по-европейски”, пространство народного большинства стало на удивление быстро выравниваться по стандартам “третьемировского” “Юга” — это пространство покидаемого модерна, стремительного погружения в допромышленную и допросвещенческую архаику, и скорость этого погружения и сами его формы все более явно выравниваются в масштабах огромной Евразии. Словом, народ — это некая планетарная общность, стремительно выталкиваемая организаторами планетарных огораживаний с развитого “Севера” в нищий и бесправный “Юг”. Эта новая, “третьемировская”, или “южная”, идентичность ныне проступает поверх всех национально-государственных, географических и этноконфессиональных барьеров. Для этой интернациональной общности все либеральные обретения “демократической эпохи”, все ликования по поводу “политического плюрализма”, “свободы слова” (то есть права журналистов поливать грязью национальную историю и государственность), свободы сексуальных меньшинств и т. п. буквально являются пустым звуком. При ближайшем рассмотрении все эти “права и свободы” оказываются карт-бланшем для разрушителей государственности, морали, культуры как способов самозащиты континента от атлантических агрессоров, требующих “открытого общества”, то есть свертывания всякой законной обороны. Народ здесь не найдет для себя никаких новых шансов — напротив, это шансы для своих и чужих узурпаторов всех его былых социальных и государственных завоеваний.
Пространство “Юга”, в той мере, в какой оно достигает адекватного уровня самосознания, отторгает все “либеральные ценности” как заведомо социально пустые, оторванные от реального “жизненного мира” простых людей. Но это означает, что данное пространство взыскует империи — в старом, сакрально-мистическом смысле “государства-церкви”, имеющего сотериологические полномочия, относящиеся к идее спасения. Что такое идея народного спасения в ситуации глобальной гражданской войны, развязанной интернациональной “империей” богатых против бедных всего мира?
Во-первых, это идея сплочения — интернациональной солидарности гонимых, все более осознающих себя единым народом, осажденным одними и теми же силами мирового зла. Для адептов “морали успеха” референтной группой являются преуспевшие — невзирая на степень их территориальной, профессиональной и социокультурной отдаленности от тех, кому предстоит примерять к себе их “эталонный” образ жизни и систему ценностей. Для народов, кому господа мира сего уже отказали в праве на успех, референтной группой являются наиболее обездоленные и гонимые. Когда мы встречаем этих гонимых, наша интуиция должна подсказывать нам: они — воплощение уготованной нам участи, нашей судьбы. Эта способность идентифицироваться с наиболее униженными и гонимыми — способность, идущая от великой монотеистической традиции и радикально противоположная предвкушениям и вожделениям “вертикальной мобильности”, стала совершенно чуждой современному западному сознанию. Но именно на основе этой способности, противоположной индивидуалистической морали успеха, конституируется народ как воскресшая общность нашей эпохи.
Речь идет о векторе сознания, прямо противоположном тому, на что ориентирует современного человека либеральная идеология успеха. Если последняя учит горделивому (или неврастенически-паническому) дистанцированию от тех, от кого исходят “флюиды отверженности”, религиозно воспитанное народное восприятие учит узнаванию у них нашей собственной участи: “узри в нем брата своего”. Либеральная “школа успеха” учит идентификации, сориентированной на верхние этажи социальной лестницы даже вопреки свидетельствам здравого смысла и опыта. Монотеистическая школа смирения, напротив, формирует в нас способность к подлинной, нестилизованной идентификации с наиболее униженными. (Важно понять, что речь идет не о смирении перед поработителями и растлителями, а о смирении как категории, облегчающей идентификацию с “нищими духом”). Мораль успеха разъединяет, и в этом смысле она действительно “классово чуждая” в двояком отношении: в смысле того, что реалистическую перспективу имеет только применительно к кругу привилегированных, а также в смысле того, что осуществляет выгодное классовому противнику разобщение в рядах угнетенных и униженных.
Словом, наша общая — и тех, кто недавно причислял себя к модерни-зированным нациям, и тех, кто всегда страдал от отсталости, — причисляе-мость к “третьему миру” не есть процедура самоуничижения, связанная с игрой на понижение. Общая “третьемировская” идентичность народов Евразии относится, напротив, к стратегии сопротивления, для которой требуется, чтобы гонимые выступали не менее сплоченно, не менее “глобально”, чем гонители. Это, таким образом, есть движение не назад, а вперед, связанное со способностью выдвинуть эффективную демократическую альтернативу “глобализации по-американски”.
Во-вторых, идея спасения есть идея человеческого духовного возвы-шения. В эпоху постмодерна произошло странное перевертывание полюсов культуры. Как свидетельствует литературная классика, равно как и исторический опыт, описанный, в частности, в школе “Анналов” (Франция), чувственно полнокровные, живущие земной жизнью типы образца Санчо Пансы относятся к народной культуре. Господская же культура была, выражаясь языком П. Сорокина, скорее идеоциональной, чем чувственной, что, в частности, было заложено программой вытеснения языческих пережитков письменным христианским текстом. “Платонизм” господской культуры, ее тяготение к более или менее абстрактным универсалиям духа, контрастировал с “земными” тяготениями народной культуры, отражающей чувственный опыт бытовой повседневности. Это “разделение труда” отразилось в специфической семантике малой устной (народной) традиции и большой письменной (суперэтнической) традиции, опирающейся на императивы и презумпции монотеизма.
