Секретное задание, война, тюрьма и побег - Ричардсон Альберт Дин

Когда доложили, что все готово для атаки батарей, коммодор Фут сказал мне:

— Вам и другим корреспондентам лучше бы перейти на другое судно, подальше отсюда. Если с вами что-то случится, я никогда не смогу себе этого простить.

Преследуемый безжалостным любопытством точно узнать, каково оно быть под вражеским огнем, я убедил его оставить меня.

Два других броненосца. «Сент-Луис» и «Цинциннати», с двух сторон подошли к «Бентону». За защиты котлов перед ними уложили снятые подвесные койки. На тот случай, если сближение будет полным, к резервуарам с горячей водой подсоединили эластичные шланги. Хирурги проверяли остроту своих инструментов, в то время как наша тройная плавучая батарея медленно двигалась по реке, а другие броненосцы на небольшом расстоянии следовали за нами. Мы открыли огонь, и шары врага вскоре запрыгали по нашей обшивке.

От оглушительного грохота с «Сент-Луиса» вздрогнула каждая доска нашей палубы. Секунду спустя дюжина мужчин бросилась на его палубу, их лица были черны от пороха, так что их можно было свободно принять за негров. Двое несли абсолютно безжизненное тело своего товарища, еще несколько получили ранения. Пытаясь преодолеть грохот канонады, один из членов его экипажа, высунувшись из люка, кричал нам, что рванул сорокадвухфунтовый, убив и искалечив нескольких человек.

С штормового мостика «Бентона» мы могли прекрасно все рассмотреть и осколки нам причинить вреда не могли. Пока мы стояли там, один из членов команды постоянно вглядывался вдаль, и, видя, как от батареи мятежника вверх взмывает облачко дыма, кричал:

— Еще один!

И тогда мы все тотчас спрятались за железной рубкой, возвышавшейся над палубой, словно купол гигантского зонтика. Визжащие ядра иногда ударялись о нос нашего судна, но, как правило, падали в воду позади нас.

Пока мятежники стреляли из одной батареи, нам хватало духа и азарта, воспринимать их выстрелы с юмором, но после того, как они добавили еще две других, наша рубка полностью очутилась в их зоне досягаемости. Прячась за ней спереди, мы тотчас открывались для других орудий. Коммодор приказал нам стать ниже, и мы спустились на палубу.

Корреспондент «The Chicago Times», случайно оказавшийся на этом судне, стал на корме, думая, что это самое безопасное место. Через секунду он сбежал оттуда с бледным лицом и в насквозь вымокшей одежде. Ядро ударило в трех футах от него, прокатилось по поверхности реки и окатило водой все, что оказалось в непосредственной от него близости.

Длинная пушечная палуба кипела действием. Старший помощник капитана, лейтенант Бишоп, галантный молодой человек, только что вышедший из военно-морского училища, руководил всеми. Загорелые артиллеристы заряжали пушки, а «пороховые мальчики» носясь туда и сюда, подносили боеприпасы.

Вдруг прогремел страшный звук — треск стекла, грохот железа и треск дерева слились в один ужасный аккорд! 8-дюймовый снаряд, пробивший железную полудюймовую броню и пятидюймовую деревянную обшивку, словно лист бумаги, ударил в палубу и отскочил в потолок. Так он протанцевал по всей длине судна — через рубку, кают-компанию, машинное отделение и кладовую, в которой он перебил большую часть посуды, пока, в конце концов, он не приземлился на письменном столе коммодора, в широкой созданной им вмятине на его столешнице.

За мгновение до того, как появился этот шумный и прыткий посетитель, на палубе находилось множество людей. Через секунду я снова посмотрел туда. Бесстрашные парни аккуратно выплевывали попавшие в рот щепки и очищали от них свои бороды, волосы и лица, но лишь по счастливой случайности, ни один из них не пострадал.

После того, как этот снаряд так близко прошел мимо меня, мое любопытство резко уменьшилось. У меня вдруг возникло весьма смутное ощущение, что ничто из того, что я видел на этой канонерке, не сможет убедить меня покинуть ее. Маленький слуга — мальчик-мулат, лицо которого почти побелело, когда снаряд промчался через все судно, поделился со мной своими мыслями.

— Я бы очень хотел быть подальше отсюда, — искренне сказал он. — Но я вложил свою шею в это ярмо, и теперь я должен нести его.

Ближе к вечеру некоторые из батарей противника замолчали, и мы от нечего делать снова пошли к штормовому мостику, постоянно прячась за рубкой, когда над орудиями врага появлялся дымок. Один раз кто-то крикнул: «Летит!» И, как обычно, мы легли. Подняв голову, я заметил, что рядом со мной стоит второй инженер.

— Ложитесь, Блейкли! — резко сказал я.

Он же, заложив руки в карманы, рассмеялся:

— О нет, в этом нет необходимости, здесь тоже безопасно.

Но пока он говорил, очередное ядро мятежников, пролетев в 15-ти дюймах от его побелевшего лица, срезало вентилятор, прорвало дымовую трубу, разрезало большой кованый железный шток, ударило по палубе, пропахало широкую борозду в полудюймовой железной пластине — аккуратно разделив ее на две части — прошло под следующей пластиной, а затем вышло, и медленно полетело дальше. Судорожно глотая воздух, Блейкли согнулся почти вдвое, и после этого он стал одним из первых, кто искал убежища у рулевой рубки.

Из мортир и пушек обе стороны иногда производили по 50 выстрелов в минуту. После всех этих взрывов и грохота, голова болела несколько часов. Результаты дневной перестрелки не слишком огорчали. Наши броненосцы получили множество ударов, но мало кто из экипажа был ранен. Такие вот беспорядочные бои продолжались две или три недели.

Между тем генерал Поуп, покинув Кейро и весьма успешно двигаясь по территории штата, разбил мятежников и захватил несколько фортов у Нью-Мадрида, на берегах Миссури в Миссисипи, и в восьми милях ниже острова № 10. Таким образом, он овладел рекой прямо за спиной врага, тем самым, препятствуя их пароходам, но у него не было даже лодок или плотов, на которых он мог бы выйти на берег Теннесси и зайти в тыл их укреплений. Решить вопрос, как снабдить его лодками было очень трудно.

Поуп очень хотел, чтобы коммодор прислал ему один из своих броненосцев. Фут колебался, поскольку у его артиллеристов тогда еще было мало боевого опыта.

В распоряжении Поупа имелся активный и очень трудолюбивый Иллинойский инженерный полк, который начал копать канал, который позволил бы флотилии добраться до Нью-Мадрида. Мы ждали результатов.

Я увидел много нового для себя в жизни на «Бентоне». Более половины ее экипажа были старыми морскими волками, а дисциплина была такая же, как на настоящем морском военном судне. Время отмеряли склянки. Каждое утро палуба блестела немыслимой чистотой. Каждый день свисток боцмана перемежался его хриплыми выкриками: «Все по местам», «Строиться у коек!» etc.

Даже негритянские слуги заговорили по-морскому. Один из них, аккомпанируя себе на гитаре, во время пения взял слишком высоко и пустил петуха.

— Слишком высоко, — сказал он. — Надо немного стравить.

— Да, — отвечал другой. — Начни снова с пушечной палубы.

Вскоре перестрелка с противником утратила какой-либо интерес. Читая, записывая или играя в шахматы в кают-компании, мы небрежно подсчитывали залпы мятежников, а иногда с палубы приходил офицер и говорил нам:

— Вот и еще один!

— Где это громыхнуло? — спрашивал кто-то, ну совершенно равнодушно.

«Рядом с нами», или «Пролетел над нами и рухнул в лес», следовал ответ.

И мы снова продолжали свои занятия.

Моя собственная каюта находилась в шести футах от тридцати двух фунтовых, которые стреляли каждые пятнадцать минут в течение всего дня. И эти выстрелы никак не сказывались на моем послеобеденном отдыхе.

По воскресеньям, утром, после еженедельного смотра, люди в чистых синих рубашках и опрятной одежде, а также офицеры в своей полной сине-золотой форме, собирались на палубе для воскресной службы. С шляпами в руках, они полукругом стояли напротив коммодора, который находясь позади высокой конторки, на которой был укреплен национальный флаг, читал всеобщую молитву за всех тех «кто страдал — духовно, телом или имуществом», или утверждавшую, что «мы сделали то, чего не следовало делать, и оставили в стороне то, что мы должны были сделать».