Игорь Шафаревич - Записки русского экстремиста [Политический бестселлер]
В. Случайно ли в Москве в новой архитектуре столь много строений в виде пирамид?
О. Мне кажется, что если бы эти пирамиды мы сами выдумали, то это было бы не так уж страшно. А дело в том, что эти пирамиды во всех городах стоят. И ужас заключается в том, что Москва изменилась так, что от любого города, подчиненного Западу, не отличишь. Скорее она имеет тип колониального города, это стандартные, западного типа строения, перемешанные с какими-то элементами национальной архитектуры, то ли старинными зданиями, то ли храмами, которые иностранный турист может сфотографировать. На меня именно такое впечатление производил, например, Бангкок. В этом смысле, конечно, ужасно, что Москва предпочитает эклектику. Гамсун когда-то писал, что, когда впервые увидел ее, она его поразила, потрясла. Москва этот облик свой полностью потеряла.
В. Прав ли был Сахаров, отказавшись от дальнейших работ по водородной бомбе, поскольку ее мог применить СССР в войне?
О. Я совершенно не знаю никаких фактов о том, что Сахаров отказался работать над водородной бомбой. Я его спрашивал когда-то, осторожно: вот когда вы занимались этим, вас не беспокоило, что может быть очень крайний эффект от этого? Он говорит: нет, мы были уверены, что делаем важное, полезное дело, устанавливаем мировое равновесие. Я других точек зрения его не слышал. Потом он написал трактат с либеральной критикой советского строя, даже не трактат — это была большая статья, опубликованная потом в одной американской газете. И после этого его уволили из этого центра в Арзамасе-16, где он был руководителем по научной части.
В. Запад и США идут к экономическому кризису. Можно ли определить временные границы этого процесса?
О. Мне кажется, что временные границы такие: что он уже начался, год уже как происходит, он довольно медленно идет. Вот авторы в американской критической литературе говорят следующие вещи. Ну, представьте себе пирамиду, для хозяев этой пирамиды важнее всего, чтобы никто не заподозрил, что что-то в ней не в порядке. Значит, они должны продемонстрировать всяческое благополучие своего предприятия. Вот это примерное положение Америки. Ну, может быть, всего Запада, с ней связанного. И поэтому приводится вот такая статистика, что доходы, полученные в сфере обслуживания, входят в доходы населения.
В сферу обслуживания входят игра на бирже, брокерские доходы и так далее. Поэтому доходы, спекуляции на бирже, которые ничего не производят на самом деле, создают впечатление роста экономики. И по статистике за десять лет, кажется, на 30 процентов, что ли, вырос материальный уровень в Америке. Они говорят, давайте считать, что в экономике называется корзиной потребителя, то есть по тому, что нужно людям на самом деле, в смысле еды, жилья и в самом широком смысле для обеспечивания всяких инфраструктур, медицинского обеспечения, образования и так далее. Тогда выходит, что уменьшился уровень. И вот приводят следующий аргумент: представьте себе, что легализована проституция или продажа наркотиков. И доходы от них учитываются в качестве доходов граждан, тогда жизненный уровень в Америке еще в десять раз увеличился бы. Вот они говорят, что примерно такая картина и сейчас происходит. Что, собственно, идет кризис, постепенный спад, который подходит к точке кризиса, но он всячески затушевывается центрами, которые регулируют мировую экономическую жизнь. И есть еще и такая версия, что все эти драматические террористические акты и военные действия в Афганистане — одна из их целей отвлечь внимание от этого кризиса. Потому что кризис в значительной мере есть психологическое явление, люди начинают понимать, что экономика в состоянии кризиса, они пытаются изымать свои средства, а на самом деле средств-то не так и много. И экономика быстро разрушается, как это было в 29-м году.
В. Что будет с Югославией, почему Россия не поддержала сербов?
О. Ну, это примерно потому же, почему и отказалась от Приднестровья. Потому что такова была воля тех, кто диктует с помощью тех или иных рычагов политику государству. Конечно, в Сербии мы потеряли последнего своего самого западного союзника. Это надо сравнить с положением перед Великой Отечественной войной. Ведь тогда Гитлер чувствовал, что не может напасть на Советский Союз, пока в тылу находится неподчиненная Сербия. Сначала он заставил Югославию войти в так называемый Тройственный пакт, то есть подчиниться власти национал-социалистской Германии. Но там произошел переворот.
Тогда ему пришлось для того, чтобы обеспечить себе тыл, начать кампанию в Югославии, потом в Греции, до Крита он докатился. И это почти на два месяца задержало начало войны с Советским Союзом. И не знаю, как бы развивались эти события, если бы эта война началась тогда вот, в конце апреля. И вот положение такое же, страшно похожее, что Запад должен был уничтожить независимую Югославию для того, чтобы развязать себе руки в России.
В. Как вы относитесь к возможной канонизации Ивана IV — Ивана Грозного?
О. Поразительно, мне такая идея никогда бы в голову не пришла. Это надо было к митрополиту Филиппу обратиться за консультацией.
В. Как вы можете оценить президента Путина?
О. Ну, я думаю по делам, я же не дама, которая говорит, что мне нравится его походка.
В. Как вы относитесь к отделению, например, Татарстана от России или басков от Испании?
По поводу басков — я совершенно не знаю их истории. Они в Испании, во Франции, и всюду это какая-то болезненная история. А вот что касается Татарстана, то я совершенно уверен, что он отделяться от России не хочет, ему очень комфортабельно жить здесь. Вопрос просто заключается в том, чтобы они согласились на то, что будут жить в России на равных условиях, чтобы житель Татарстана не был в лучшем положении, чем житель Орловской или Курской губернии. Примерно лет восемь назад у меня была статистика, какая область, какой процент собираемых налогов отдает в бюджет России. Это что-то поразительное. От двух до семидесяти процентов менялось. Ну, это, конечно, невозможная ситуация. И, так сказать, декорация сепаратистских тенденций — ах, ты мне не дашь того-то, я уйду в сепаратисты. Это, по-моему, некоторая форма шантажа. Нет, не верю, что вот на Волге имеются какие-то реальные стремления к независимости. Их реалистично даже описать нельзя, в какой форме они могли бы реализоваться.
В. Согласны ли вы с тем, что кризис экономический, экологический, моральный, национальный, демографический является следствием одного кризиса — духовного? Если да, то какие пути выхода из него вы предлагаете?
О. Вы знаете, мне кажется, что это не просто кризис человечества, это кризис вполне определенного общества, которое возникло на Западе и начало складываться в Италии где-то в XII–XIV веке, потом во Франции, Англии, Германии, Соединенных Штатах. Это общество растет как организм, и силы его кончились. Совершило тот путь, который ему было предназначено совершить. Хорошо это или плохо — потомкам судить. Но больше у него реальных сил нет, оно прожило свою жизнь, оно умирает. Какой же он, кризис — духовный или материальный? Вообще, мне кажется, что это трудноразделимые понятия, которые очень хочется разделить, но это трудно.
В. Сейчас в нашем обществе развивается идея христианского социализма. Что вы об этом думаете?
О. Я не знаю, где такая идея развивается. Это, мне кажется, как если бы развивалась идея горячего снега. Социализм всегда основывался на насильственном подчинении человека. Христианство этому противоречит, социализм предполагал некоторую насильственную унификацию общества. И социализм, который от этого отказывается — это уже что-то совершенно другое, это не социализм, а почему-то желающее сохранить это название движение. Так что я не представляю, как это можно было хоть как-то соединить. Владимир Соловьев даже сказал, что христианство очень похоже на социализм, но разница только маленькая: христианство предлагает отдать свое, а социализм предлагает забрать чужое. Христианство предлагает это отдать добровольно, а социализм — взять насильно. Мне кажется, что он прав.
В. Не превратится ли в скором будущем Москва православная в Москву мусульманскую?
О. Вполне может быть. Сейчас численность мусульманской диаспоры увеличивается с огромной скоростью и несет эту угрозу. И это особенно ярко видно в Москве. Причем дело не в мусульманах именно. В одном подмосковном поселке, например, вдруг оказались чуть ли не доминирующей группой негры откуда-то из Сомали. Вот колоссальное количество вьетнамцев.
Не так далеко от нас произошел такой случай. Подростки играли в футбол, начали спорить. Там были подростки-вьетнамцы, они выхватили ножи и одного из игравших убили, другого порезали. Об этом, конечно, никто не говорил. Это совсем не то, что погром, который на рынке произошел. Такое озлобленное настроение этих вьетнамцев было потому, что их пытаются выселить из каких-то домов, в которых они без юридических оснований живут. Вообще это, конечно, признак некоей слабости нации, когда она допускает смешение со слишком большим количеством людей совершенно другой национальной культуры. Это, с другой стороны, есть некоторый фундаментальный принцип либеральной идеологии, что такое смешение всегда идет только на благо, что никакие ограничения в этом отношении вообще недопустимы.
