KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Документальные книги » Публицистика » Наталья Иванова - Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

Наталья Иванова - Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Наталья Иванова, "Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

На полосы новых газет.

На полосы еженедельников, быстро меняющих кожу.

И даже на экраны ТВ.

Это было не то чтобы вытеснением устоявшихся авторитетов — сначала новая газетно-журнальная критика возникла по принципу дополнительности.

Критикам «толстожурнального» тина всегда необходимо было широкоформатное пространство: для маневра, разговора ab ovo, для разворачивания аргументации, неспешного, подробно комментированного пересказа сюжетов литературных произведений, взвешенной и доказательной, вдумчивой оценки. Для глубины подтекста, изящества примеров, обнаружения контекста и так далее, и тому подобное — вещей, от которых новая, на первый взгляд легковесная, газетная критика вовсе не желала быть зависимой.

Она хотела миллион — и сразу.

3

Желание «новогазетных» взять банк совпало с определенной усталостью критиков-«реалистов» от литературных забот, с их новой занятостью не только критикой, но и другими видами литературной и внелитературной деятельности. Это, во-первых.

Во-вторых, — может быть, это и было моментом, определившим паузу, — завершился период эзопова языка, на котором критики-«реалисты» привыкли (вынуждены были) работать. Ведь они не то чтобы дешифровывали тексты при помощи своего комментированного пересказа — нет, их работа требовала гораздо более изощренных приемов, приемов по нанесению на уже зашифрованный, скажем, Искандером или Битовым текст еще одного кода, внятного читателю-единомышленнику. Запутывающего след. Стремление запутать иногда приводило к более чем странным результатам. Уж не знаю, нарочно или случайно так все запутали вокруг прозы Юрия Трифонова, что ничего, кроме обсуждения проблемы, дозволено ли писать «про быт» или нельзя, хорошая ли вещь интеллигенция или плохая, к моменту его смерти не было высказано. Уж не знаю, специально ли все запутывали вокруг Искандера, но в критике от его прозы оставался набор в высшей степени гуманных прописей. Так же, как и от Астафьева, Распутина, Можаева, Белова. Писать «по правде» значило сочинять литературно-критический донос — и оттого… оттого опять вступал в свои права литературно-критический эзопов язык, смелые намеки на власть, от которых ловила кайф либеральная интеллигенция.

Заниматься же поэтикой эта критика никогда не любила. Литературоведу — литературоведово. И о стихах писали, как о прозе, опять-таки в контексте общегуманитарного разговора. Бахтин и Тынянов, Эйхенбаум и Лидия Гинзбург — отдельно; современная литература — отдельно: сферы влияний практически не соприкасались.

Отказаться от освоенного стиля, перейти на прямую речь? Можно, конечно, но результат чаще всего обнаруживал отсутствие новых идей, недостаточность познаний, невладение общемировым литературным и литературно-критическим контекстом. Надо признаться, мало кто из уважаемых обществом авторитетных критиков запросто вписался в новую ситуацию. Будучи к тому же чаще всего представителями одного (или близкого к этому одному) поколения, критики прежней выучки, самостоятельно преодолевшие догматизм, имели за спинами не только вдохновляющий опыт дружбы, но и — единства порабощающего. «Возьмемся за руки, друзья» — это про них сказано. Что бы друг ни написал, ничего, кроме хорошего, уста ангажированных взаимной поддержкой критиков изречь не могли. Они охраняли свой круг и, исторически говоря, иначе поступать и не могли, иначе бы критики оказались предателями литературы, присоединившись к хору, возглавляемому в лучшем случае Феликсом Кузнецовым. Так что о полной независимости собственного мнения критике приходилось только мечтать.

Новая поросль начала работать по контрасту. Стратегической линией поведения была первоначально избрана именно независимость — от идеологии, от «круга», от «своих». Но утверждение собственной неангажированности затем пошло по наиболее легкому пути: предварительной расчистки площадки, под горячую руку отстрела тех, кто не с нами, объявления гражданской войны по поколенческому признаку. Лозунг идеологической неангажированности и независимости оказался чисто декоративным, как и слоган «Независимой газеты»: «без гнева и пристрастия». Гнева и пристрастия стало в избытке. Как и идеологии. Но это позже.

Вспоминается первый период жизнедеятельности «Независимой». К радости окружающих (нормальных) критиков всех поколений — открытость, «гамбургский» счет, изящество рубрик, неподдельная образованность, культурологическая игра, отсутствие пафоса. Элегантный, остроумный стиль: именно он и делал музыку заметок Бориса Кузьминского, парадоксов Владимира Новикова и обзоров Андрея Немзера, рецензий Константина Поливанова. За всех не скажу, но я испытала живейшее чувство солидарности, соучастия, если не момент литературно-критического счастья от самой возможности столь неожиданного разыгрывания газетной полосы — особенно в сравнении с «Литературной газетой», которая на то время потеряла лицо (и роль) «первой леди совета» и обрела облик ворчливой от неожиданно резкого постарения, унылой, занудной пенсионерского вида тетки. Которой «не ндравится». Которая во всех играх, прыжках, скачках, энергетическом веселье новой критики, резвящейся на зеленой травке, провидела злой умысел — покушение на святыни. Критики (разных, кстати, поколений) «ЛГ» в роли хранителей огня отстаивали сакральность — критики «НГ» ничего не отстаивали, они вообще не считали, что «литература должна». Кому бы то ни было. Отечеству, народу, партии, правительству, нации, традиции. В узел напряжения «между» попали и журналы, толстые и тонкие. Но главным предметом полемики оставалось все-таки долженствование, по-разному понимаемая ответственность. Самое любопытное, что полемика реализовывалась не в смыслах, а в стиле. Сформулировал же Андрей Синявский: расхождения с советской властью у меня прежде всего эстетические. Так и здесь: «ЛГ» сохраняла высокий стиль ответственных раздумий, «НГ» не раздумывала, а практиковала.

4

То, что было найдено практикующей критикой «НГ», касалось прежде всего расстояния.

Расстояния между литературой и критикой.

Во-первых, критика «НГ» решительно ощутила себя на равных. Литературой. Ощутила, что писать «о литературе», как раньше, «как принято», уже невозможно.

Во-вторых, если литературы становилось все меньше, то критики должно быть не меньше, а больше.

Происходило и сближение, и — одновременно — эмансипация критики от литературы. Близость к журнализму ее не смущала, а вдохновляла, открывала новые перспективы.

Дело в том, что пресса (которой раньше у нас просто не было), можно сказать, преобразила литературный быт. Новая литературная журналистика чрезвычайно быстро, ускоренными темпами сформировала нечто вроде салона — аналога интеллигентской кухни конца 70-х — первой половины 80-х.

Тогда как раньше, условно говоря, литературная жизнь, если происходила, то в стенах редакций, ЦДЛ или домов творчества и о ней не принято было говорить открыто, она была как бы замкнуто-клубной, — в изменившемся социально-экономическом контексте рамки запрета рухнули, жизнь вывернулась наизнанку, быт стал доступен для гласности и… привлекателен для описания, что естественно, ибо ничто так не сладко, как съесть запретный ранее плод.

Описание сцен и скандалов, разыгрывавшихся на собраниях писателей, стало одним из новых жанров в «НГ». И даже появился стиль этих описаний; внешне корректный, но по сути «стебный», по интонации высокомерный. Литература предстала делом не только словесным, но и домашним, если не сварно-коммунальным.

Виной тому не столько критика «НГ», сколько само литературное поведение, борьба за власть, за собственность, которая велась, как вы сами понимаете, не при помощи новых литературных произведений.

В новогазетной критике, таким образом, начала происходить смена жанрового репертуара. К бытовым картинкам писательских разборок прибавились легкие, изящные кроки литпраздников, литпрезентаций. А сами критики стали выступать не в одном, а в разных амплуа: серьезной аналитик мог надеть маску шута, эксперт — «теннисиста», играючи отбивающего чужую подачу, культуролог — информатора, литературовед — репортера. Критику стало тесно внутри своего одного-единственного имени — пошла игра в псевдонимы, вплоть до смены пола, не говоря уже о характере и выражении лица. Критика «НГ» отставила роль «помощника», акушера при литературных родах. Оценка таилась внутри интонации, читалась между строк; на смену эзопову языку пришла не прямая речь, а новый эзопов язык, включающий метафоричность стилевой игры, внутрицеховые аллюзии, дешифруемые только «посвященными» намеки, полемические ходы и ассоциации. Стильность стала завоеванием «НГ» (но и штампом, скажем мы, забегая в теперешний «Коммерсантъ» или «Сегодня». Впрочем, об этом дальше).

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*