Захар Прилепин - Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями
Более того: я тоже (в числе многих) считаю Полозкову первой поэтессой России. До каких-то пор считал Анну Русс, но Русс оставила Москву и запропала в своей Казани, а свято место пусто не бывает.
Не уверен, впрочем, что влияние Полозковой на современную поэзию будет благотворным. Скорее наоборот – ее интонация заразительна, эта интонация любой рифмующей девушке с претензиями дает почувствовать себя оригинальной, ранимой и дерзкой. Так же была заразительна интонация Бродского – и мы знаем, чем это закончилось: натуральным ступором в постсоветской поэзии. Прицепившаяся чужая интонация тормозит развитие поэзии хуже Ломоносова с его «штилями».
Однако ж мне действительно очень нравятся ее стихи. Или так: мне очень нравится это ее бесконечное стихотворение.
Если она начнет сочинять новое стихотворение, я тоже буду рад, но мне и это вполне по нраву перечитать еще сорок тысяч раз.
Игорь Панин
Мертвая вода
(М. : Вест-Консалтинг, 2011)
С Паниным сплошь непонятки.
Для начала возьмем паспортные данные. Запомнить фамилию Панин – если это фамилия поэта – очень сложно. В конце концов, мы уже двух актеров по фамилии Панин запомнили, тут еще поэт. Не помещается в голову, вся полочка занята. К тому же – Игорь. Нет бы какое имя у него было позаковыристей. Святозар там, Фемистокл. Тогда б иное дело. А Игорь…
Ассоциативный ряд нулевой, да.
Нынче вообще с этим проблема. Иное дело раньше: Блок, Есенин, Маяковский. Как не запомнить. Поэт Белый и поэт Черный: их тоже было одно удовольствие отличать.
А сейчас: Быков, Волков, Кабанов (родственники, что ли?)… Родионов, Панин… Караулов какой-то. Что это за поэты вообще?
Кстати, вот Быков. Он-то запомнился – но тут фактура взяла верх над фамилией. Быков написал предисловие к этой книжке Панина и все там очень верно подметил. Что Панину не только не нравится окружающее (это часто случается), но и собой он не очень доволен (что куда реже бывает с поэтами). Что он изобретательно рифмует – и при этом ни на кого не похож. Что он, в конце концов, очень точно определяет мир – и только это дает возможность изменять его.
Так и есть, так и есть.
И вместе с тем на празднике нынешних верлибристов Панин выглядит вызывающе старообразно. Сегодня почти всякий модный поэт старается писать не рифмуя – а если рифмует, то делает все, чтоб это как можно хуже выходило. Ну, и размеры там всевозможные, старорежимные четверостишия – тоже нелепость наподобие гармошки. Стих должен быть свободен. Если стих – натурал, его никто замуж не возьмет.
Поэтому шел бы ты, Панин, своей дорогой и не мешал людям красиво отдыхать, что ты тут глаза мозолишь.
Как если бы вокруг нудистский пляж, а тут заявляется человек в фуфайке.
И читает:
Хмурый лес поперек основного пути.
Что там Данте изрек, мать его разъети?!
Кто напишет о нас, выходя за поля,
коль иссякнет запас нефти, газа, угля?
Разве так носят… тьфу ты, пишут? Ишь, нарифмовал. К тому ж про угль какой-то. Про шахтеров еще напиши. Скромней надо быть.
По уму такие стихи надо излагать нормальным, сиречь верлибристским манером. Снимай свою фуфайку, ремень армейский расстегивай, штаны свои на ватной подкладке стягивай… Слушай теперь.
поперек основного пути лес
что там по этому поводу говорил Данте мать его
кто
выходя за поля
напишет о нас
когда кончится нефть
когда кончится
нефть
Вот так это должно выглядеть. Можно даже приличным людям показать.
…Одна беда – вокруг не нудистский пляж. Вокруг Россия, зима скоро, снег выпадет, лед нарастет. Чтоб не замерзнуть, нужно будет двигаться в хорошем ритме, лучше вприсядку.
Наше время не лечит, наши годы – какие?
Рашку давят на Вече – не протянешь руки ей.
В стоге сена иголка, – да опять мимо вены;
за отсутствием волка ноги кормят гиену.
Ни черта веселого Панин вообще не пишет, но если эти стихи читать вслух – можно согреться. Дорогого стоит такой внутренний жар.
Быков возводит поэтику Панина к Есенину и Лимонову, но я подозреваю, что тут без рок-н-ролльной школы не обошлось: имя Башлачева назовем в первую очередь.
Притом что Панин нынче поет только со своего голоса. Да и других таких молодых голосов мы что-то не припомним.
И эта его фуфайка смотрится на нем просто замечательно! Правильный русский поэт, ничего не попишешь.
О таланте своем не плачу я,
думал – пропил, а он нет-нет
да напоминает о себе, как неоплаченная
квитанция за свет.
Нескромно, остроумно и – с оправданной, осмысленной тоскою.
Так что запоминайте имя-фамилию: Панин.
Игорь Панин.
Фамилия Мандельштам тоже, знаете, не подарок. А ничего, прижилась.
Наталья Рубинская
Седьмая книга
(М. : Энциклопедия, 2011)
Хорошо, когда поэзия не спрашивает с тебя, не смотрит в тебя с презрительным прищуром: мол, ты понял, о чем я?
Понял я, понял. Ты ни о чем – ты только о себе!
Вот у Рубинской – стихи не про то, что они стихи, что они поэзия.
Поэзия Рубинской очень «природна» – в том смысле, что ее лирический герой непрестанно смотрит не внутрь себя, а вокруг: и любуется, и восхищается, и цокает языком, и перечисляет плоды, деревья, насекомых, птиц – зачастую это становится на грань поэтической болтовни, но вполне милой, вполне милой…
Стихи Рубинской – ни разу не размышление, но почти всегда – даже не созерцание, а радостное перечисление чудесных примет мира.
Подои свою коровку,
похвали свою лошадку.
Съешь кусочек хлеба сладкий
и обозревай ландшафт:
там – немереная пашня,
тут – цветастый луговина,
посередке – храм небесный —
и лучи над ним стоят.
И когда степень любви ко всему сущему становится всепоглощающей, поэт на полных основаниях прямо в природу себя и помещает:
Дай мне, Господи, в приснодивном
твоем садике зоревать,
в Твоем яблоново-малинном
вертограде поморевать,
как боярышнице жемчужной —
перламутровке, хоботок
окунающей в знойно-южный
четырехлопастной цветок.
Эта вот «боярышница» – очень точное самоопределение Рубинской, потому что тут не только о бабочке идет речь, но и слышится слово «боярыня».
Когда Рубинская озирает свои владения – это боярское достоинство, голубая кровь чувствуются в ней. В конце концов, она крестная дочь Анастасии Цветаевой – не в переносном смысле, а в прямом. И это Анастасия Цветаева благословила Наталью Рубинскую писать стихи и растить свой поэтический сад.
Владенья ее привлекательны, цветасты, а сама она боярыня добрая и ласковая, в подданных у нее птицы, всякие-разные мураши да домашние коты, и она о них молится.
Обратите внимание, что действие стихов Рубинской чаще всего происходит днем, причем – летним днем. Зиму у нее стараются пережить побыстрее (много спят – и снится, естественно, Крит), каждый день считают «Сколько до лета?» – ну и едва теплеет, сразу обрушиваются в душистые стога, луга и т.д.
«На лесе шелковый наряд. / Сто солнц в его стволах горят», – самый обычный и самый любимый пейзаж у Рубинской.
Порой вдруг возникнет ощущение, что это переводы с итальянского или скорей с греческого. Кто бы знал, что Рубинская живет в Челябинске! Солнечное такое Зауралье…
Известно, что страдание – едва ли не главный хлеб поэзии. Если поэту никто не защемил палец – он сам себе защемит, лишь бы пострадать и поговорить потом об этом. Рубинская – иной случай. Обратите внимание, сколь радостны, солнечны, бурливы стихи в этой книжке!
Послушайте, вот обычная тональность стихов Рубинской:
Вся богема на Багамах,
мы ж в деревню потрусим:
желтый neapolitano,
манго, персик, апельсин.
Композиция с фасоном:
на парео – ремешок,
под туникой – ботильоны:
босолапочки с вершок:
чтобы гальки не мешали
колготиться на пляжу,
там, где вдоль охряной шали
под ольхой большой лежу.
Не знаю, как вам, а мне в этом мире хорошо. Откроешь глаза – солнце. Закроешь – солнце остается под веками. Лежу и хлопаю глазами. И та поэтическая скороговорка, что я слышу, воспринимается на равных со стрекотанием кузнечиков, шумом травы и птичьим пересвистом – и растворяется в них.
Сергей Шестаков
Схолии
(М. : Atelier Ventura, 2011)
Прекрасные стихи; я только все время думаю, почему, читая хорошую нынешнюю поэзию, я чаще всего не могу запомнить ни строчки.
