Александр Минкин - Письма президенту
Даже удивительно, что историческая ответственность возлагается на того, кто произнес. А те опытные сотрудники, которые написали, продолжают переписывать старые обязательства для новых вождей.
Если бы, Владимир Владимирович, жизнь была только сурова, мы бы двигались вперед. Но она еще и суркова. Мы буксуем.
2 февраля 2006
№ 53 Ху из мистер Путин?
[58]
Владимир Владимирович, видите, что иногда получается из неудачных шуток? Какой-то карикатурист думал небось, что остроумно пошутил, – горят посольства, есть убитые…
Вы тоже любите шутить. Не дает покоя ваша шутка о государственном отношении к свободе печати: «Власть, как мужчина, должна пытаться, а пресса, как женщина, должна сопротивляться».
Вы любите эту шутку, употребляете ее и в разговоре с лидерами Запада, и в кругу соотечественников, то есть продвигаете ее и на внешнем, и на внутреннем рынке. Те, кто хочет вам угодить, старательно смеются. Некоторые – в десятый раз, что особенно трудно.
Вы год за годом повторяете эту шутку – значит, в ней отражена ваша позиция, ваш жизненный принцип. И события уже столько раз это подтвердили, что сомнений ни у кого нет.
«Власть, как мужчина, должна пытаться, а пресса, как женщина, должна сопротивляться».
Знаете, прессой я себя чувствую, а женщиной – нет. Видимо, поэтому я тем сильнее сопротивляюсь; ваше предложение мне трудно принять – мешает ориентация. Мешает внутреннее отвращение. Оно же побуждает разобраться в вашей формуле.
Первая часть говорит о некоем мужчине. Что он «пытается» сделать с женщиной – угостить ее мороженым? привить от гриппа?
Нет, и по тексту, и по игривой интонации совершенно ясно: он пытается завалить ее в койку, а культурно говоря – удовлетворить свои скотские потребности. Скотские – поскольку без взаимности. (Хотя должен вам сказать, что у скотов без взаимности не бывает; да вы и сами знаете: если Кони не захочет…)
Так что власть в этой ситуации – грубая скотина, увы.
Вторая часть вашей шутки: пресса, мол, как женщина, должна сопротивляться. А когда женщина должна сопротивляться? Видимо, когда не любит.
Вы сказали «должна сопротивляться» – значит, вы (власть) точно знаете, что мы (пресса) вас не любим.
А как называется, если она сопротивляется, а он пытается? В Уголовном кодексе это называется насиловать. По-вашему, власть должна насиловать прессу? Возможно, это соответствует природе власти.
А что должен сделать нормальный человек, если видит, как мужчина пытается, а женщина сопротивляется? Нормальный скажет: «Эй, мужик, ты что к ней пристал?» Или без лишних слов съездит насильнику в рожу. Это, Владимир Владимирович, как вы понимаете, некий идеал. Жизнь жестче.
Если насильник – главарь местной банды (или дворовой шпаны), известный жестокостью и мстительностью, а прохожий трусоват и восточными единоборствами не владеет, то, увы, скорее всего пройдет мимо, сделав вид, что не заметил – не слышал, не видел.
Так оно у нас и идет: власть пытается, пресса сопротивляется, но никто не заступается – не замечают, наверное.
Такое поведение прохожих позволяет властям «пытаться» не стесняясь.
Но сила на нашей стороне.
За нами журналисты Пушкин и Достоевский, а за вами – кремлевские, павловские, барвихинские. Одно дело – язык Жуковского, другое – язык Жуковки.
Вы, может быть, не поверите, но эти письма переживут вас (вашу власть). Хотя бы некоторые, хотя бы ненадолго. Ибо они не о вас лично, а о Власти.
Прошло всего сто лет, и люди ничего уже не знали о царе (об императоре!), кроме:
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
Мало кто помнит, о каком из полковников Пушкин это написал – об Александре I или о Николае I. «Нечаянно» у Пушкина означает «случайно».
Каково это чувствовать, что в цари тебя пристроил ненавидимый народом олигарх, тогда – могущественный, теперь – беглый.
За вами армия, КГБ, МВД… вы издаете приказы, указы.
За нами – Пушкин, Достоевский… они издавали газеты, журналы, писали заметки (а не только стихи и романы). Власть пыталась изо всех сил, а они сопротивлялись. Она держала их под надзором, отправляла их в ссылку, на каторгу. И вот – ее «Все мое», – сказало злато; нет, а они есть. «Все мое», – сказал булат.
Мы победим. Весь ход истории – за нас. Пушкин и Достоевский сильнее.
Они сильнее, потому что они не предают. Никогда.
Помните стишок:
«Все мое», – сказало злато;
«Все мое», – сказал булат.
«Все куплю», – сказало злато;
«Все возьму», – сказал булат.
Стишок кажется детским, но Пушкин написал его чуть ли не в конце жизни.
Похоже на передел имущества. На спор олигарха с КГБ (потому что булат здесь, конечно, не армия; здесь описана не война, а дележка).
У вас все так и получилось; теперь у вас и то, и другое – и сила, и деньги; но при этом обе руки так заняты, так оттянуты, что трудно даже шевельнуться.
Некоторым школьникам, когда они проходят этот стишок, кажется, будто Пушкин на стороне булата, потому что школьник думает, будто булат – романтический, рыцарский, благородный меч, а не нож бандита, не топор палача.
Пушкин, конечно, ни там, ни там. Ему не надо ни покупать, ни насиловать (грабить). Ему не надо – вот в чем дело. И вот откуда свобода.
«Все возьму», – сказал булат. Прав – не прав, об этом и речи нет. Возьму, и все.
Помните, всякие досадные конфликты вы пытались представить миру как спор хозяйствующих субъектов. Этот период позади. В стране остался один хозяйничающий субъект (трудно не восхититься русским языком; попробуйте-ка объяснить какому-нибудь Бушу тонкости суффиксов «ствующ» и «ничающ» – он и не выговорит, куда уж понять)[59].
Пушкин не с булатом и не со златом. Он с теми, в ком чувства пробуждает лира, а не звон монет. Помните знаменитое:
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа…
Когда он говорит «ко мне не зарастет народная тропа» – чем он рассчитывает приманить? Уж точно не зарплатой, не пенсией.
Не силой и не деньгами, а чем? Любовью? Или, может быть, силой духа.
В знаменитом «Памятнике» дальше идут убийственные для власти строки:
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа!
Вы уж извините, Владимир Владимирович, но автор здесь ставит себя выше императорской власти. Не сомневается в своей силе и в своей победе («вознесся» – значит, уже свершилось). И не талант он приводит как доказательство (талант может робко забиться в норку). Пушкин говорит о непокорности.
Мы хорошо понимаем, что нам до Пушкина непреодолимо далеко, но ведь и вы – не помазанник Божий.
«Власть, как мужчина, должна пытаться, а пресса, как женщина, должна сопротивляться».
А зачем этот ваш продолжает пытаться? Если она сопротивляется – значит, не хочет, не любит, испытывает отвращение. Он же мог бы пойти к проституткам. Если есть деньги (а у него есть), то никакого сопротивления он там не встретит.
Значит, помимо плотского удовлетворения, ему хочется заставить, сломать, помучить. Ему плевать, что она чувствует, и чем сильнее она сопротивляется, тем сильнее будет его удовольствие, когда принудит.
Но ведь жертва ненавидит насильника. Она при малейшей возможности всадит ему нож (украинская пресса расправилась с Кучмой в ту же секунду, как только смогла).
Владимир Владимирович, все ли вас любят из тех, кто восхваляет? Любят ли вас тысячи сотрудников государственных телеканалов – коллективный авангард и производитель народной любви?
Можно ли им верить? В ту секунду, когда они выражают любовь к вам в эфире, – да.
Можно ли рассчитывать на них в трудную минуту? М-да…
Советскую власть восхваляло сто процентов пишущих, говорящих и показывающих. А хоть один заступился за нее в августе 1991-го? 19 августа заступились многие, а 22-го – ни один! В три дня случился полный переворот мыслей – и вся любовь.
Не хочу вас огорчать, но советские журналисты ненавидели советскую власть. Чем больше она заставляла себя любить, чем меньше у прессы оставалось возможности сопротивляться, тем сильнее была ненависть. Ее накопилось так много, что, когда насилие заколебалось, стена рухнула мгновенно.
Есть люди, которые до сих пор (уже 6 лет) тупо задают вопрос: «Ху из мистер Путин?» Им, видать, боязно задуматься над вашими шутками. Лучше делать вид, что не слышишь, не видишь, не понимаешь.
Кстати, в нашем с вами случае – все наоборот. Я пытаюсь, а вы – сопротивляетесь. Я (как мужчина) пытаюсь что-то объяснить, а вы молча упираетесь, то есть даже не приводите дежурные аргументы, типа «мне сегодня нельзя», «я не готова», «ты перестанешь меня уважать».
Похоже, вы нас с кем-то спутали и перестали нас уважать. Обычно такое происходит взаимно.
