Владимир Бушин - Во дни торжеств. Острые вопросы в юбилей Победы
И настал черный день, когда Решетовская, естественно, потребовала, чтобы коварный изменщик освободил помещение. Очень это было для него горько и обидно. «Меня гонят за то, — сетовал он, — что я сошелся с другой женщиной и признался в этом, т. е. меня за истинную правду гонят!» Как ему хотелось еще подышать чужим кислородом, послушать шелест чужого ручья, понюхать чужие цветочки, но — что делать! Пришлось сматывать монатки, передислоцироваться к комсомолке. Вспоминая об этом самом трагическом эпизоде своей жизни, Солженицын писал: «Прощался с Рождеством навсегда. Не скрою: плакал…» У нас замусолили до невозможности «детскую слезинку» Достоевского. А вы сопоставьте два этих плача — о поражении в войне, о чужом флаге над Севастополем и — по поводу вышибона с чужой дачи. Вот два человеческого типа, два облика русской литературы…
А концерт большой, он продолжается. И что бы вы думали? Вдруг мы видим на экране Сталина. Ну, не одного, конечно, а рядом с Рузвельтом и Черчиллем на Ялтинской конференции, годовщину которой недавно отмечали. Начало февраля 1945 года, историческая встреча «большой тройки». Но все равно — невероятно! Вот смотрит Сталин с экрана на Путина и, поди, думает… Интересно, что он думает как гарант о гаранте, как главковерх о главковерхе? И гремит песня о генералиссимусе! Боже мой, что с ними? Кто составлял этот концерт, кто готовил? Жена вдруг говорит: «Ты, касатик, совсем оглох. Поют о другом генералиссимусе — о Суворове!» О!.. Да какое же отношение Александр Васильевич имеет в Красной Армии и к Великой Отечественной войне! Или они думают, что нам все равно — лишь бы генералиссимус?
И вот мы слышим: «Открывая конференцию, Рузвельт сказал…. Шестого февраля Черчилль заявил…» Минутку, прохвосты, а что Сталин? Они ему не то что первому, а вообще слова не дали. Он у них на конференции тихо сидел и слушал двух заморских мудрецов. И такое холуйское бесстыдство творится на глазах я уж не говорю президента и военного министра, но ведь в зале нескольких тысяч ветеранов Великой Отечественной, и они сидят и хлопают то ушами, то ладонями — им все нравится. Ни один не встал и не крикнул: «Лжецы! Сванидзы! Обормоты!» А у экранов‑то — вся страна.
Действительно, ведь главной фигурой конференции был именно Сталин. Об этом свидетельствует даже само место конференции — советская земля, а не какой‑нибудь Думбартон‑Окс или Мальта. Да, он был хозяином конференции. Рузвельт и Черчилль явились тогда к Сталину в Крым, как ныне Меркель и Олланд нагрянули в Москву. Сталин был хозяином не только по месту проведения конференции, но и по всей обстановке того времени, по положению на фронте. Красная Армия стояла уже в 60‑ти верстах от Берлина, а союзники, недавно пережив кошмар отбросившего их почти на сто километров немецкого удара в Арденнах, во время которого Эйзенхауэр боялся полного разгрома, а Черчилль попросил у Сталина срочной помощи, — союзнички даже еще не перешли немецкую границу. Рейн, видите ли, слишком глубок…
Незадолго до конференции Рузвельт сказал по радио: «То там, то здесь распространяются злобные слухи против русских, против англичан, против наших командующих. Если вы внимательно изучите эти слухи, то увидите, что каждый из них отмечен клеймом — «Сделано в Германии» (ИВМВ, т. 10, с. 128). А где сфабрикован злобный слушок о молчавшем Сталине?
Я уж не говорю о его выступлениях во время обсуждения разных вопросов, но вот поздний обед, данный Сталиным 8 февраля в Юсуповском дворце, где располагалась наша делегация. Черчилль, по стенографической записи В. Бережкова, личного переводчика Сталина, заливался соловьем: «Никогда за всю войну даже в самые тяжелые часы я не чувствовал такою ответственность, как та, что лежит на мне на этой конференции. Мы уже на вершине горы. Нации — товарищи по оружию — в прошлом нередко расходились через 5‑10 лет после войны. Миллионы людей оказывались в заколдованном кругу и падали в пропасть. Теперь имеется шанс избежать ошибок. Мы должны воплотить в жизнь всеобщую мечту жить в мире. Моя надежда на славного президента Соединенных Штатов и на маршала Сталина. В них мы видим борцов за мир, которые поведут нас на борьбу против бедности, смятения, хаоса и угнетения. Таковы мои мечты». Вершина горы… пропасть… всеобщая мечта…
И вот что сказал в ответ маршал Сталин: «Я предлагаю тост за наш союз, за то, чтобы он не потерял характера близости и свободного высказывания мнений… Я знаю, что в некоторых кругах расценят эти слова как наивные, но в условиях союза не следует обманывать друг друга. Опытные дипломаты могут сказать: почему я не должен обманывать своего союзника? Но я думаю, что лучше не обманывать союзника. Возможно, что наш союз потому так крепок, что мы не обманываем друг друга. Я предлагаю тост за прочность нашего союза трех держав. Пусть он будет сильным и стабильным, и пусть мы будем как можно более откровенны…» Обманывать друг друга…обманывать союзника… лучше не обманывать…
Каково было слушать это союзникам, особенно Черчиллю? Он при посещении Москвы от их имени обещал открыть второй фронт в 1942 году — и откровенно обманул. Обещал в 1943 — и опять столь же откровенно обманул. Обещал весной 1944‑го — открыли только летом. А когда сам Черчилль возопил к Сталину о помощи по случаю Арденнской катастрофы, то мы 12 января 1945 года на две недели раньше запланированного срока начали грандиозную Висло‑Одерскую операцию, завершившуюся за несколько дней до конференции выходом на Берлинское направление… Впрочем, что там второй фронт! Англичанам посчастливилось раздобыть немецкий секретный шифр. Так они даже шифром с нами не поделились!
Выждав, когда его слова переведут на английский, Сталин продолжал: «Союз против общего врага — это нечто ясное и само собой разумеющееся. Гораздо более сложным является союз после войны для обеспечения длительного мира. И плодов победы…Я предлагаю тост за то, чтобы наш союз, родившийся как требование войны, был прочным и продолжался после войны, чтобы наши страны не замкнулись в своих внутренних делах, а помнили, что, помимо их собственных проблем, есть также большое общее дело и что они должны защищать дело единства с таким же энтузиазмом в мирное время, с каким делали это во время войны» (В. Бережков. Страницы дипломатической истории. М.: 1982, т. 403).
А вот что Сталин сказал в ответ опять же на нестерпимо бодрое выступление Черчилля, подобное известной песенке «Все хорошо, прекрасная маркиза…»: «Господин Черчилль говорил, что нет оснований опасаться чего‑нибудь нежелательного. Мы не допустим опасных расхождений между нами. Мы не позволим, чтобы имела место новая агрессия против какой‑либо из наших стран. Но пройдет десять лет или, может быть, меньше, и мы умрем. Придет новое поколение, которое не прошло через все то, что мы пережили, которое на многие вопросы будет смотреть, вероятно, иначе, чем мы. Что будет тогда?.. Надо создать возможно больше преград для расхождения между тремя главными державами в будущем. Надо выработать такой устав Организации Объединенных Наций, который максимально затруднял бы возникновение конфликтов между нами. Это — главная задача» (там же, с. 402).
Как все злободневно! Вот и видим мы у руководства страной «новое поколение, которое не прошло сквозь все то»… Так кто из них думает, что творится в стране при их жизни и что будет после их смерти? Они вообще не думают о смерти. Они уверены в своем бессмертии, по крайней мере — в административно‑управленческом. У них все повадки бессмертных богов Олимпа. Да, на многие вопросы они смотрят иначе. Например, как недоросли, решили с чего‑то, что у России нет врагов, все нас любят, желают нам только добра. И тут дело дошло до выдачи западным «партнерам» и «коллегам» государственных тайн, до содействия в создании военных баз близ наших границ, до разрешения создать такую базу на самой нашей территории. Уж не говорю о вложении наших средств в заокеанскую экономику.
А что тогда было дальше? Через два месяца после конференции умер Рузвельт. Президентом стал завзятый антисоветчик Трумэн, первый в мире человек, бросивший атомную бомбу. И не прошло после окончания войны тех 5‑10 лет, о которых он говорил в Юсуповском дворце, не прошло и года, как Черчилль своей проклято знаменитой речью в Фултоне в присутствии Трумэна объявил начало холодной войны.
Через несколько дней, 14 марта 1946 года Сталин ответил ему в «Правде»: «Господин Черчилль и его друзья поразительно напоминают Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. И господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира». Это было глубоко верно, ибо Черчилль всего лишь на четыре года уступил Гитлеру пост врага России № 1.
