Владимир Познер - Познер о «Познере»
В. ПОЗНЕР: Михаил Кактусов: «В недавно опубликованном списке самых престижных учебных заведений мира МГУ оказался на 155-м месте, СПбГУ — на 168-м месте, а других там никогда и не было. И такая оценка должна быть нам не обидна, а лестна. Могу судить по своей области (медицина): Россия отстала не на годы, не на десятилетия, а навсегда. В этом году за открытие теломеров и ферментателомеразы в очередной раз Нобелевскую премию получили американцы. Гипотезу о существовании теломеров в 1971 году выдвинул Алексей Оловников. Но за идеи премий не дают, премию дают за научные работы. Жорес Иванович, вы — коммунист. Ответьте, пожалуйста, почему ни в СССР, ни в сегодняшней России такая научная работа не понадобилась? И почему при капитализме на прогнившем Западе она ведется в массовом порядке буквально сотнями?»
Ж. АЛФЕРОВ: Я не хотел бы вести сейчас политическую дискуссию. Я коммунист по своим убеждениям, хотя и беспартийный человек. Основная трагедия нашей науки заключается даже не в низком финансировании, а в том, что наука, ее результаты не востребованы экономикой и обществом.
И вот это сегодня, я думаю, Дмитрий Анатольевич Медведев начинает осознавать. То, что создана комиссия по технологической модернизации России — это, вообще говоря, призыв, в том числе и к научным работникам, ученым быть вовлеченными. И я надеюсь, что произойдут изменения. Наука в советское время была, безусловно, востребована. Большую роль в этом играл военно-промышленный комплекс. Но Академия наук СССР, научные организации страны вели исследования по широчайшему фронту. Если говорить о Нобелевских премиях, то, между прочим, среди лауреатов Нобелевской премии десять человек — физики. И значит, в физической науке не так плохо обстояли дела. Виталий Лазаревич Гинзбург и я получили Нобелевские премии за исследования, которые велись задолго до этого, в советские времена. Поэтому я не хотел бы здесь идти в политдискуссию, и я не считаю, что мы отстали навсегда. В близкой мне области, в современной микроэлектронике, наноэлектронике мы отставали в советское время, в некоторых вещах были и впереди, и даже производство начиналось раньше. В чем-то мы отставали на 2–3 года, а сегодня отстаем на 15–20 лет. За последние 15 лет технология развилась необычайно, а мы, вообще говоря, теряли время. И даже в области микроэлектроники, наноэлектроники, в физиологии и медицине мы не отстали навсегда. Отстали навсегда — это если у нас нет кадров способных. А они пока есть, мы умеем готовить кадры. Да, МГУ — это непростая вещь. Скажем, среди тридцати лучших университетов в мировом рейтинге европейских всего четыре — Кембридж, Оксфорд, Сорбонна и Цюрих. И понятно, что они выбраны не только по нынешнему университетскому уровню, ной с учетом исторической части. Однако европейцы ведь не считают, что они отстали навсегда. Вот и мы не отстали.
В. ПОЗНЕР: Вы сказали, что не хотите говорить о политике, но вот вопрос: «Почему вы пошли в политику? Зачем это вам надо? Ведь все знают, что политика — грязное дело. Неужели вы думаете, что своим появлением что-то улучшите?»
Ж. АЛФЕРОВ: Я уже упоминал моего старого друга профессора Ника Холоньяка. Мы с ним обсуждали массу политических проблем, и он как-то сказал мне: «Жорес, запомни: all politicians are sons of bitches (все политики — сукины дети), и политика — далеко не чистое дело». Вы считаете, я пошел в политику? Я был народным депутатом СССР, избранным от Академии наук СССР. Уже тогда начались нападки и на Академию наук, и на нашу систему образования, поэтому я и пошел туда — для защиты. В 1995 году я не хотел идти в Государственную Думу. Не хотел, прямо вам скажу. Потому что я много переживал. Для меня лично самая большая трагедия — это коллапс, развал Советского Союза. Эта ужасная трагедия привела к огромным экономическим потерям. Хотя я не специалист в экономике, я уверен, что мы потеряли в экономике страны. Если бы США разделили на 15 независимых государств, экономическая трагедия случилась бы и там. А в 1995 году положение нашей науки было тяжелейшее.
Когда мне предложили пойти в Государственную Думу, со мной говорил и наш президент, и премьер-министр. И в итоге я сказал «Да», посчитав, что могу помогать науке и образованию. В Думе я работал в Комитете по науке и образованию, и Комитет трудился очень эффективно. Я сейчас в Комитете по высоким, наукоемким технологиям. И считаю, что приношу известную пользу, находясь там.
В. ПОЗНЕР: Светлана Тарута спрашивает: «Как вы оцениваете свои результаты в «войне» против курса православной культуры в школах?»
Ж. АЛФЕРОВ: Об этом тоже можно долго говорить. В 2003 или в 2004 году меня пригласили на один из первых конгрессов в Венеции «Будущее науки». Первое пленарное заседание этого конгресса было посвящено науке и религии. Представители всех основных религий делали там несколько докладов. А потом выступил профессор Оксфордского университета с прекрасным докладом о том, что наука и религия — разные вещи. Наука основана на знаниях, религия — на вере. Ученый может верить в Бога. Но наука — это наука, религия — это религия. Школа и Церковь должны быть разделены, и поэтому, подписывая известное письмо, я имел в виду прежде всего то, что теология не может быть специальностью научной высшей аттестационной комиссии. И не должно быть преподавания основ православной культуры в школе. Можно преподавать историю религий. Но это уже напоминает то, что называлось в дореволюционные времена «Законом Божьим».
В. ПОЗНЕР: Давайте поговорим о Жоресе Ивановиче Алферове как о человеке. Говорят, что вы с самого детства любили обращать на себя внимание. Рассказывают, будто в шесть лет, возвращаясь с какого-то вечера, вы увидели, как приятель вашего отца держит вашу маму под руку и что-то ей нашептывает. Вы потребовали, чтобы он оставил вашу маму в покое. Все рассмеялись, вы тогда легли на трамвайные пути и объявили, что если этого не будет, то вы останетесь лежать, пока вас не переедет трамвай. Вам нужно, чтобы все понимали, что вы есть?
Ж. АЛФЕРОВ: История эта действительно была, случилось все в городе Горьком, или Нижнем Новгороде. Мы тогда возвращались из Москвы, куда мама ездила на Всесоюзный съезд жен-общественниц, а папа — в командировку. Но я поступил так не потому, что старался обратить на себя внимание. Просто мои мама с папой прожили долгую и счастливую жизнь. Я знал, как они любят друг друга, и для меня было неожиданно видеть, что мама идет под руку с другим мужчиной, а папа на это не реагирует. Я просто хотел, чтобы тот гражданин немедленно оставил мою маму.
В. ПОЗНЕР: Вы так и лежали бы, если б трамвай ехал?
Ж. АЛФЕРОВ: Я думал, что они послушают меня. Так и произошло.
В. ПОЗНЕР: Говорят, что вы с детства любите красивую, эффектную жизнь — не богатую, я повторяю, а красивую. Например, работая в Физтехе, вы обедали только в ресторане гостиницы «Москва» на углу Вознесенского и Невского проспекта. На первые премиальные вы приобрели «Москвич», потом «Волгу», затем «Volvo». Еще говорят, что в честь вашего шестидесятилетия в Физтехе устроили настоящий парад. Всех вывели на плац, а вы выехали на белом коне, как маршал Жуков на Параде Победы. Это правда или сказки?
Ж. АЛФЕРОВ: Тут и правда, и не совсем правда. Насчет обедов в ресторане «Москва». Я обедал в основном в нашей столовой физико-технического института или в студенческой столовой Политеха.
Но работал я допоздна, часто до полуночи — до часу ночи, жил на Пушкинской улице, доезжал трамваем от Физтеха до Невского проспекта. И в это время магазины уже были закрыты, а ресторан «Москва» был открыт до двух часов ночи. Я туда заходил, и могу вам сказать, в 1953, 1954 годах я брал на ужин салат «Оливье», ромштекс, бутылку «Боржоми», чашку кофе, давал десять рублей (они превратились в рубль после 1961 года) и получал сдачу. Поэтому моей крайне небольшой зарплаты (1050 рублей) младшего научного сотрудника хватало для того, чтобы ужинать в ресторане, когда я не успевал поужинать в столовой. «Volvo» я купил на свою международную премию в 1989 году. «Москвич» — в 1969 году. До 1958 года я ездил на велосипеде, в том числе и на работу через весь Ленинград. Потом семь или восемь лет — на мотоцикле «Ява-350». Ну а дальше уже, будучи заведующим сектора и всего прочего, приобрел машину. Теперь о параде. В 1988 году мы отмечали семидесятилетие нашего Физтеха. При этом мы впервые отмечали его точно тогда, когда было подписано постановление о его рождении, 23 сентября. Поздно вечером 22 сентября я вернулся из отпуска. Утром ко мне в квартиру постучался мой сотрудник, ныне член-корреспондент Академии наук Семен Григорьевич Конников, и сказал: «Жорес, лошадь подана». Они придумали без меня замечательный парад в честь юбилея. Сеня командовал парадом, он прекрасно ездил на лошади. Я поехал верхом от дома в институт (я жил недалеко), все-таки я сын кавалериста, гусара. Сзади, правда, на всякий случай ехал мой водитель. И потом я принимал парад. Ленинградское телевидение снимало это. Тогда же телевидение ФРГ приехало снимать некоторые наши работы. И спустя несколько лет, оказавшись в командировке в ФРГ, я в номере включил телевизор и увидел себя на лошади.
