Александр Жигарев - Анна Герман
Анна с удовольствием приняла приглашение военного оркестра выступить с ним на сборных концертах, и на этих концертах она не только пела, но и отдыхала душой. Пусть оркестр еще далек от идеала и не так современен, но она знает, что там, за спиной, на сцене сидят люди с живыми сердцами, горящими душами, живо реагирующие на каждый порыв певицы.
В конце декабря 1972 года, накануне рождества, ей позвонили из Министерства культуры и предложили, нет, скорее, сообщили как о вопросе решенном: в составе большой группы польских артистов она направляется с концертами в Соединенные Штаты.
С одной стороны, она обрадовалась этому известию: может быть, за время ее отсутствия наконец-то решится вопрос с оркестром. Откровенно говоря, ее гастрольная жизнь на родине представлялась довольно смутно: военный оркестр принимался за длительные репетиции новой программы, так что предстояло опять искать безработных музыкантов. С другой - первая поездка в Америку оставила в ее душе неприятный осадок: атмосфера постоянной спешки и напряжения, равнодушия и делячества подавляла и угнетала. Но выбора не было - надо было работать...
В Нью-Йорке, когда они прилетели, стояли трескучие январские морозы. Если в Варшаве снег неожиданно растаял в самом начале января, то Нью-Йорк с высоты напоминал огромный сугроб, весь исчерченный сплошными линиями улиц и автострад. Их, как и в прошлый раз, поселили в третьесортную гостиницу, плохо отапливаемую, и, как в прошлый раз, с самого начала был задан бешеный темп, которому тем не менее надо было подчиняться. Больше всего Анна боялась болевого приступа; ей казалось, что, заболей она здесь, через нее переступят, забудут, раздавят.
Правда, импресарио был другой - моложавый человек с живыми черными глазами, эмигрант из Польши. Он без умолку неуклюже и примитивно острил. Сам громко хохотал над собственными нелепыми шутками и нисколько не смущался абсолютного безразличия окружающих. Снова американские поляки до отказа заполняли помещения, где они выступали. Снова Анна видела слезы на глазах пожилых людей. Снова их приглашали на семейные ужины с надеждой услышать о том, что происходит на бывшей родине. У Анны не было ни сил, ни желания вести разговоры. Она ссылалась на плохое самочувствие (впрочем, это была правда - на сей раз резко понизилось давление и непрестанно болела правая рука). Однажды после концерта к ней подошел маленький рыжий человек в очках.
- По-русски понимаете? - поинтересовался он.
- Немножко, - ответила Анна.
- Я устраиваю сейчас русскую программу, - объяснил он. - И такая певица, как вы, мне бы пригодилась. У нас прекрасные условия. - Он назвал цифры. - Чтобы заработать такие деньги в Польше, надо надрываться пятнадцать лет, а здесь - за полгода...
- Условия у вас действительно заманчивые, - холодно улыбнулась Анна и заговорила на чистейшем русском языке. - Но я предпочитаю "надрываться" дома. - Ею овладела настоящая злость. - Да я бы отдала все на свете, лишь бы завтра же оказаться дома!
Человек раскрыл рот от удивления и, с трудом подбирая слова, начал робкое наступление:
- Ага, я ошибся, вы подосланы из польского ГПУ... Пропагандой занимаетесь? Поберегитесь!
Но Анна уже не слушала его, она резко повернулась и хлопнула дверью артистической.
Что нравилось Анне в Америке, так это погода - она стояла необыкновенно ровная, морозная, с неба падали большие хлопья снега. Анна жалела, что практически нет времени пойти в театр или даже в кино, что опять она видит Америку из окна автобуса.
Из Нью-Йорка она возвращалась в плохом настроении. Последние дни в Америке тянулись особенно нудно.
На аэродроме Окенче в Варшаве ее встречал необычно веселый и счастливый Збышек.
- Что случилось? - немного удивилась Анна. - Тебя повысили по службе или ты выиграл в лотерею?
- Нет, - загадочно ответил Збышек, - я женюсь...
- Как? - поразилась Анна. - На ком?
- Все решено! Сейчас мы едем домой, завтракаем, а потом сразу идем подавать заявление. - И уже серьезно добавил: - Ведь мы уже все обдумали, правда?
- Правда, - ответила Анна. И подумала: "Милый, добрый Збышек, наша любовь была такой трудной. Еще неизвестно, как бы все повернулось, если бы не твоя преданность и поддержка. Я так хочу, чтобы ты был счастлив со мной! Какой она станет, наша молодая семья? Будет ли у нас продолжение? Ведь мне уже тридцать шесть, я еще не совсем здорова. Смогу ли я родить? А так хочется иметь сына..."
Да, трудна и противоречива жизнь эстрадной певицы, у которой рабочее время расписано на много месяцев вперед. И практически невозможно из этого рабочего времени хоть чуточку вырвать для себя. Особенно нелегко решиться иметь ребенка. Ведь это значит, что ты выпадаешь из привычного ритма больше чем на год. Удастся ли его наверстать, удастся ли снова "попасть в обойму": отставание на год - срок значительный. А может быть, это просто преувеличение, может быть, год и не такой большой срок, ведь было пять лет отставания, пять тяжелейших лет в жизни - и все-таки возвращение состоялось! Вообще отказываться от привычного всегда трудно. Вчера, позавчера были сцена, свет юпитеров, рукоплескания, уйма друзей и поклонников. И вот детский крик, пеленки, бессонные ночи, стирка, кухня. "Будничность и серость?"
А может быть, в этой будничности и заключено подлинное человеческое счастье?
Вопрос о "ее" оркестре так и не решался. Он тянулся бесконечно: то казалось, что вот-вот все решится, но вдруг кто-то уезжал, кто-то терял визу, кто-то требовал еще одной; бумаги кочевали по инстанциям. А она сидела без дела, ходила по магазинам, стирала, готовила. К концу дня она чувствовала себя разбитой и немощной. Иногда ей предлагали участие в сборных концертах, и она с радостью принимала эти приглашения. Ей всегда доставалось больше всего аплодисментов, и она искренне сокрушалась, что следующий концерт не завтра, а когда - неизвестно. Анну неизменно приглашали на все официальные торжества, посвященные важнейшим событиям в жизни польского государства. Она приезжала на репетиции, терпеливо ждала своей очереди. Музыканты из оркестров под управлением Ежи Мильяна и Стефана Рахоня встречали появление Герман на сцене шумными одобрительными аплодисментами. У нее сразу же загорались глаза, исчезало уныние. Но репетиции кончались, и она ехала домой на трамвае, чтобы вернуться к домашним делам.
Композиторы, которые одолевали ее со времени первых успехов на эстраде, казалось бы, до вчерашнего дня, неожиданно, как по команде, перестали звонить. Она уже не выключала телефон после десяти и вздрагивала при каждом звонке, будто сейчас услышит что-то очень важное для себя.
Однажды она сама набрала номера телефонов знакомых композиторов. Один обрадовался или сделал вид, что обрадовался, обещал на следующий же день заехать. Но не заехал. Другой язвительно заметил:
- Ну скажи, зачем тебе песни других? Ты ведь и сама очень мило сочиняешь...
Единственным человеком, кто поддерживал ее, кто вел с ней конкретные деловые переговоры, была Качалина. Ее письма - это и рассказы о популярности песен в исполнении Герман в Советском Союзе и кропотливая работа над дальнейшим репертуаром Анны. Она советовала обратиться к русским народным песням и романсам, прислала некоторые клавиры, в том числе "Выхожу один я на дорогу...", "Из-за острова на стрежень", знаменитые военные песни Матвея Блантера.
Когда Анна начинала работать, для нее переставало существовать все, она забывала про обеды и стирку и погружалась в мир страстей и человеческой мудрости. Порой ее сердце сжималось: она думала об осени своей жизни и своего творчества. Вот так, наверное, уходят со сцены все певицы, которые не хотят уходить сами. Все меньше приглашений на концерты, а в один прекрасный день их уже не будет вовсе.
Гость появился в дверях неожиданно, без предварительного телефонного звонка. Збышек только-только уехал на работу, и Анна подумала, что, вероятно, он забыл бумаги и вернулся. Нет, на пороге стоял Юлиан Кшивка одетый с иголочки чисто выбритый, пахнущий французским одеколоном.
- И так меня встречает знаменитая певица?! - закричал он, - Заспанная, некрасивая, необаятельная! Вы что, на самом деле Анна Герман? Докажите! Дайте автограф!
Анна заплакала, уткнувшись в лацканы его пиджака.
- Можешь ничего не объяснять, догадаться нетрудно, - говорил Кшивка, отпивая кофе из маленькой чашечки. - Твоя беда, Анна, что ты дитя романтики, тебе бы надо было родиться во времена Паганини...
Анна горько усмехнулась.
- Импресарио! Вот что! Пока ты не найдешь себе импресарио, до тех пор и будут продолжаться твои беды. Ты посмотри на Сосницкую, ей в деловитости не откажешь, в здоровье и таланте тоже. Муж - архитектор, бросил работу, занимается только ее делами, иначе нельзя. Сейчас время деловых людей - в политике, в экономике, в искусстве.
- Бот с ней, с Сосницкой, - вытирая слезы, ответила Анна. - Каждый живет, как умеет. Вот у Збышека дядя в Бразилии, зовет нас туда. Знаешь, у него там плантация, так что будем пасти овец...
