Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №5 (2003)
Этот же синтез протестантизма с иудаизмом просматривается в рамках другой, “рыночной” доминанты. Вовсе не случайно новейшая “рыночная революция” ознаменовалась необычайной активизацией еврейства. Я вовсе не хочу сказать, что древнее занятие ростовщиков и менял предопределяет еврейскую идентичность изначально и на все века. Напротив, в этом отношении еврейство отличается многозначительной изменчивостью. Первая половина XX века характеризовалась преобладанием тираноборческого импульса — идентификации еврейства как левой оппозиции буржуазному обществу. Затем еврейство постепенно меняет имидж, осваиваясь в роли “нового класса интеллектуалов” — организаторов постиндустриального общества, в центре которого будет стоять уже не промышленное предприятие, а университет. И, наконец, последнее превращение еврейства — “рыночное”—ростовщическое, связанное с новой экспансией финансового капитала и отступлением капитализма “веберовского” типа перед традиционным спекулятивно-ростовщическим капитализмом.
В лице рыночной идеи еврейский нигилистический темперамент — стремление потрясти всю структуру “профанного” иноязычного мира и опустошить его алтари — получил новое поле действия. Если в начале XX века еврейство отрицало цивилизацию во имя пролетарской перспективы, то теперь оно отрицает ее во имя рыночной перспективы. “Рыночный” нигилизм, чреватый отрицанием всех человеческих связей, подрывом семьи, церкви, армии, науки и культуры, сродни былому “пролетарскому” нигилизму, в свое время радикализированному революционным еврейством. Словом, идея отрицания профанного мира, в котором “слишком много не-евреев”, сохраняется, тогда как формы отрицания могут неузнаваемо меняться. Этот деструктивный синтез избранничества, возрождающего расистское отношение к “неизбранным”, и “рыночности”, понятой как нигилистическое “опускание” всей культуры возвышенного, сегодня воплощает Америка как нигилистическая сверхдержава, противостоящая всему миру.
Ясно, что перед лицом этого приглашения в бездну Европа не может продолжать сохранять вид, будто ничего не случилось. Идейно-политическая реконструкция Европы, воодушевленная потребностью размежевания с глобальной американской авантюрой, несомненно, будет связана с новой активизацией по меньшей мере трех идей. В первую очередь речь идет о социальной идее. Социальная идея солидарности и гражданского консенсуса на основе признания законных прав менее влиятельных и обеспеченных групп общества, несомненно, противостоит североатлантической (иудео-протестантской) идее избранничества, взятой на вооружение новым “властелином мира”. Социальная идея не только способна консолидировать опасно поляризирующиеся общества Европы изнутри, но и повысить их открытость диалогу с Востоком и Югом. Вторая из идей, входящих в новый альтернативный синтез континентальной Европы — это идея постиндустриального общеста как посткапиталистического и “постэкономического”. Речь идет о возрождении модели, активно осваиваемой общественностью развитых стран, начиная с рубежа 50—60-х годов XX века. В рамках этой модели “постэкономическая” мотивация качества жизни доминировала над материально-экономической мотивацией уровня жизни, духовное производство — над материальным, творческий класс интеллектуалов — активистов НТР — над старым классом буржуазных предпринимателей. Указанная модель в 60—70-х годах прошлого века отражала творческую самокритику западной цивилизации и обнадеживала старых и новых левых во всем остальном мире. Сегодня Европе предстоит обновить эту модель, мотивационно усиленную ввиду агрессивных поползновений новых “рыночников”, отвергших идею постиндустриального общества интеллектуалов во имя реставрации старого буржуазного общества во главе с индивидуалистическим скопидомом-накопителем.
Правда, еврейские интеллектуалы — перебежчики из левого лагеря в правый — демонстрируют желание похитить у антибуржуазной оппозиции постиндустриальную идею, придав ей целиком финансово-спекулятивное содержание. Мне уже приходилось писать об этом*, поэтому ограничусь лишь одним уточнением. Если прежняя постиндустриальная идея связана была с миграцией наиболее квалифицированных профессиональных групп из сферы материального производства в сферу духовного как источника качественных сдвигов и новаций, то новая постиндустриальная идея “рыночников” означает миграцию из сферы продуктивной экономики в сферу спекулятивно-ростовщических игр финансового капитала и других держателей всякого рода “паразитарных рент”. Вряд ли в таком “постиндустриальном” типе валютного спекулянта и “финансового игрока” интеллектуальная среда эпохи НТР смогла бы узнать себя. Мы имеем здесь дело с подменами и подтасовками, призванными увести общественность от сознания опасного провала цивилизации в новое, криминально-спекулятивное, “пиратское” варварство.
Но для возрождения постиндустриальной идеи в ее подлинном качестве сегодня уже мало одного только потенциала Европы. Европа дала “фаустовскую” концепцию науки, связанную с односторонним проектом силового покорения природы. Действительно современная коэволюционная стратегия, связанная с принципом устойчивости, определится на основе интеграции знания о природных геобиоценозах в контекст научно-технического преобразующего знания. И здесь важен диалог со старыми цивилизациями Востока. Большие интеллектуальные традиции незападных цивилизаций включают не только идеи, способствующие формированию новой экологической этики, но и ряд конструктивных принципов неразрушительного действия, которые необходимо эксплицировать на языке европейского логоса . Соответствующие идеи и принципы сохранены в традициях православия (“христианский материализм” которого отмечен, в частности, С. Булгаковым), буддизма, даосизма. Глядя из европейского Средиземноморья, эти перспективы других культурных миров можно при старании увидеть. Глядя из “Северной Атлантики”, знающей Восток только в качестве колонизированной и бесправной периферии мира, ничего подобного увидеть нельзя.
Третьей из идей, ложащихся в основу грядущей реконструкции Европы, является идея диалога культур. Причем, как отмечалось ранее, это уже не только культурологическая, но и социально-политическая и даже административно-государственная идея для Европы, большинство обществ которой стремительно становятся мультикультурными. Европейцам, дистанцирую-щимся от американской идеи мировой диктатуры богатых (пиночетовский вариант в глобальном исполнении), предстоит освоить альтернативную идею нового социального и культурного консенсуса, на котором только и смогут выстоять новые смешанные общества континентальной Европы, все сильнее разбавляемые “цветным элементом” мусульманского юга. В первую очередь предстоит осуществить социальную реабилитацию низовых профессий, которых стал чураться обычный европеец. Ныне действует помноженный эффект их социальной дискредитации: тот факт, что они непрестижны, не вписываются в новейшую “революцию притязаний”, усугубляется их новой “пятнающей” связью с пришлым, эмигрантским элементом. Реабилитировать предстоит и то и другое: и цветных как цветных, и цветных как носителей социальной поденщины.
Как известно, наиболее успешный проект реабилитации социального низа в свое время предложили коммунисты: они наделили изгойское четвертое сословие мессианскими полномочиями в рамках большой формационной истории. В какой мере традиция еврокоммунизма сохраняет восприимчивость к формационным предчувствиям нового мира, связанного с миссией нового, “смешанного” пролетариата — вопрос, требующий специальных социологических изысканий. Но сегодня на наших глазах рождается новый еврокоммунизм, связанный с массовой политической реакцией на разрушительные “реформы” и “шокотерапию” в странах Восточной Европы.
Постсоциалистической Европе, ушедшей с Востока на Запад, ни в коем случае не суждено быть “центристско-демократической” в новолиберальном смысле. Часть этого ареала, в частности прибалтийские республики, станет осваивать правонационалистическую модель, известную по довоенному опыту. Как тогда, так и теперь связывание своей судьбы с агрессором, несущим “новый порядок”, толкает к милитаризму и фашизму. Юго-Восточная Европа, напротив, станет осваивать посткоммунистическую “левую идею”, связанную с реабилитацией труда и трудящихся, возрождением социального государства и другими принципами, оппонирующими “новой рыночной идее”.
И в этом отношении все будет толкать Юго-Восточную Европу к Средиземноморью, а не к Атлантике. Это вчера, на рубеже 80 — 90-х годов, когда Запад еще не был расколот глобальной американской авантюрой, “вхождение в Европу” выглядело как интеграция в атлантизм. Сегодня положение круто меняется. Коммунисты новой Восточной Европы, вчера еще не имевшие самостоятельного геополитического компаса, сегодня могут себя идентифицировать не только по идейно-политическим, но и по геополитическому признаку: как сторонники не Европы атлантистов, а средиземноморской Европы, более открытой и Евразии, и Ближнему Востоку, и Индии. В противовес атлантическим глобалистам, ввязавшимся в мировую гражданскую войну новых богатых с бедными, коммунисты и другие носители “левой идеи” в Европе могут идентифицировать себя как интернационалисты — представители “интернационала потерпевших”. Весьма вероятно, что в противовес атлантическому “Западу” консолидируется “Европа левых сил”, благоприятствующая ускоренной ротации правящих коалиций в духе левокоммунистического реванша. Этой давно назревшей ротации недавно мешала ассоциация коммунизма с “русским фактором” и “восточной угрозой”. Теперь ничего подобного нет; напротив, данная ротация во внешнеполитическом смысле может восприниматься, по меньшей мере, как позиция спасительного нейтралитета Европы в войне, развязанной Америкой.
