Анатолий Гладилин - Жулики, добро пожаловать в Париж
Почему бретонские рыбаки устроили настоящее сражение с полицией и разгромили прилавки в «Ранжисе»? Рыбный экспорт стран, не входящих в Европейский Союз, больно ударил им по карману. Месячный заработок французских рыбаков опустился до двух тысяч франков, в два раза ниже официальной минимальной зарплаты. Конкуренты — рыбаки Африки, Южной Америки, Польши, России. И впрямь, африканский рыбак счастлив, если ему в месяц заплатят сто долларов, то есть пятьсот пятьдесят франков. Для него это неслыханное богатство. А во Франции на две тысячи франков в месяц не проживешь.
И получается, что с одной стороны, свободный рынок выгоден для потребителя (низкие цены), а с другой стороны приводит к безработице, падению производства и в конечном итоге — к большим социальным расходам для государства. Не случайно, все громче раздаются голоса, требующие оградить пространство Европейского Союза таможенными барьерами. Европа боится, что она не выдержит конкуренции с развивающимися странами Юго-Восточной Азии, где зарплата в десять раз ниже европейской, или с Китаем, где до сих пор используется труд заключенных, то есть практически бесплатный.
Но вернемся к французским крестьянам. Кроме экономических и социальных аспектов, есть еще проблемы чисто человеческие. Численность крестьянского населения в стране сокращается из года в год. Старики уходят на пенсию, молодежь уходит в город. А ведь профессия крестьянина наследственная: навыки, опыт, если хотите, понимание своей земли передаются из поколения в поколение. Мне, например, доставляет удовольствие слушать, как винодел рассказывает об особенностях своих виноградных лоз, и почему этот виноград дает вино высшего качества, а рядом, на косогоре, — весьма среднего. Или хозяин молочной фермы, специализирующийся на изготовлении особого фирменного сыра, приоткрывает некоторые тайны своего мастерства: в сырную смесь добавляется трава, которую только он один знает, где искать, а каменные формы для сыров достались ему от его прадеда — прадед понимал, какой камень лучше. Если по каким-то причинам закроет фермер свое хозяйство — исчезнет уникальный сорт. И так во всех крестьянских профессиях. К тому же, практика показывает: пришлые люди, то есть люди, приехавшие из города и купившие ферму, чтоб заняться крестьянским трудом и заработать, как правило, на земле не задерживаются, у них ничего не получается.
Выбить крестьянина с его земли, нарушить преемственность поколений довольно просто. А вот когда приходит пора восстановить крестьянское хозяйство, то это задача почти невыполнимая. Я убежден, что все беды России оттого, что во время коллективизации трудовое крестьянство было уничтожено как класс. Сгинули народные умельцы на рудниках, лесоповалах, на так называемых комсомольских ударных стройках, а теперешний колхозник, у которого вся современная техника под рукой, каких-то тайн земли не знает. Или не хочет знать.
Сейчас в России модно кичиться своим дворянским происхождением. Я из крестьян, все мои предки по отцовской линии жили в Калужской губернии. Гладилин — фамилия довольно редкая, но в Сухиническом районе есть деревня, где почти все — Гладилины. Моего отца в семнадцатом году из деревни забрали в царскую армию, потом он стал красным конником, был тяжело ранен, ему ампутировали ногу. Возвращаться инвалидом в деревню бессмысленно. Отец был очень одаренным человеком, он окончил рабфак, университет, работал на разных должностях, был даже заместителем наркома, потом вернулся к своей первой профессии — юриста. Но это уже другая история, и рассказываю ее потому, что когда волею обстоятельств было выбито из поколений одно звено, то я, внук и правнук крестьянина, даже не представляю себе, как бы я мог вернуться к крестьянскому труду. И не только в России, где ныне стать фермером — равно подвигу, а во Франции, где все налажено, где все под рукой, если бы мне подарили земельный участок, я бы наверно даже огород не смог вскопать — потеряны навыки, утрачен интерес.
Много лет я живу во Франции и все эти годы слышу, читаю и вижу: крестьяне устраивают демонстрации, бьют стекла префектур, перегораживают автострады, выливают из цистерн импортное дешевое вино, жгут туши новозеландских баранов, давят марокканские помидоры, — в общем, всячески безобразничают. И почему-то полиция на это смотрит сквозь пальцы. Более того, большинство французов сочувствуют крестьянам, хотя, казалось бы, странно: ведь все эти товары по дешевым ценам предназначались массовому французскому потребителю. Разумеется, крестьяне могли бы прибегать к более цивильным действиям, разумеется, присутствует некий элемент анархии, разумеется, от конкуренции нельзя слепо ограждаться — надо как-то приспосабливаться к открытому рынку. Все это так. Однако в главном крестьяне правы: доступными им средствами, пускай, несколько архаическими, они борются за свое выживание. И Франция это понимает. Ведь французское крестьянство, крестьянское сословие — национальное богатство страны. Утратить его — не дай Бог…
Какие девочки в Париже?
«Какие девочки в Париже, Боже мой! Какие девочки в Париже, просто сказка!» — написал 30 лет тому назад товарищ Евтушенко, а до него (и после него) примерно в тех же восторженных выражениях писали разные мистеры, милорды, герры, сеньоры и другие серьезные господа из разных стран, занимавшие не последнее место в мировой литературе. Между прочим, старая русская пословица — «Париж, Париж, приедешь-угоришь», — подразумевала, что в Париже можно сойти с ума не из-за обилия музеев и памятников архитектуры. Когда (уж не помню, при каком российском императоре) дворянских сынков стали посылать в Париж для повышения, так сказать, их культурного уровня, то притягательная сущность Парижа была сформулирована фразой из одного частного письма, ставшей классической: «Продай, мама, лебедей, вышли денег на…» Несколько грубовато, но зато открытым текстом. В общем, у Парижа есть определенная репутация, и французы этого не стыдятся. Более того, как мне кажется, они это умело используют.
Например, после того как немецкие генералы в первой франко-прусской войне вчистую разгромили великую французскую армию, слывшую со времен Наполеона непобедимой, то тогда, по идее, если не столица мира, то столица Европы должна была бы переместиться из Парижа в Берлин. Однако этого не случилось, потому что парижанки на эстрадах кабаре стали танцевать новый танец, задирая юбки — знаменитый «канкан». На этот неожиданный и коварный ход французской стороны железный канцлер Бисмарк так и не нашел ответа. Первенство осталось за Парижем. И впрямь, кого сейчас интересуют итоги войны 1870–1871 годов? Зато канкан по своей революционности стал событием, сравнимым разве что со взятием Бастилии.
Для советских людей (для тех счастливчиков, которым разрешали заграничные поездки) Париж был городом классовых битв, международных конгрессов, музея классической живописи — Лувра и Стены парижских коммунаров на кладбище Пер-Лашез. Правилом хорошего тона считалось описывать свои впечатления от посещения квартиры Ленина на улице Мари-Роз, хотя наиболее передовые деятели культуры отваживались упоминать и музей импрессионистов, и даже Пикассо, о живописи которого можно спорить, зато сам он — член французской компартии. И на этом фоне всеобщей благопристойности, в порыве отчаянной смелости, Евтушенко воскликнул: «Какие девочки в Париже!». На мой взгляд, именно эта строчка и принесла ему всесоюзную славу.
…И вот поздним вечером, после дня, насыщенного культурными мероприятиями (Лувр, музей Родена, посещение редакции газеты «Юманите»), мы поднимаемся по темным, узким улицам в сторону Монмартра. Нам удалось оторваться от «хвоста» — из определенного ведомства — и от наших литературных стукачей. Мы свободны. Куда же мы так целеустремленно держим путь? Конечно, на пляс Пигаль. Наконец мы на этой таинственной, манящей площади, где через каждые десять метров стоят юные и не очень юные создания в коротких юбчонках, где в барах сидят девушки вообще чуть ли не в чем мать родила, а швейцары у сияющих рекламой дверей зазывают на стриптиз. Впрочем, нас не трогают; каким-то непостижимым образом многоопытный глаз швейцара определяет, что мы — советские, а с советских что взять? У них не только на девочку, не только на вход на стриптиз, да просто чтоб кофе выпить в кафе нет денег. Тем не менее, побродив по площади и в окрестностях часа два, мы возвращаемся довольные и полные впечатлений. Было это почти сорок лет тому назад, когда я в составе советской делегации впервые приехал в Париж.
Ну хорошо, у меня, двадцатишестилетнего парня, и, как потом писали в характеристике, «морально нестойкого», интерес к пляс Пигаль был естественным. Однако мои спутники были солидными писателями, прошедшими войну… Сейчас невозможно представить, что когда-то они были способны на подобные шалости. Так нет, как видите, поперлись на Пигаль. Вы ждете от меня имена? Их я никогда не назову — ни под пытками гестапо, ни в камерах Лубянки. Кто знает, как это им отзовется, и потом я верен былой мужской корпоративности.
