Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма - Коллектив авторов
Начиная с послевоенного периода границы между упомянутыми категориями постепенно размывались, и наконец объективированное, сексуализированное или сексуальное женское тело стало ассоциироваться с общепринятым идеалом красоты. Модная индустрия зафиксировала этот расклад. По наблюдению К. Макдауэлла, модные наряды подчеркивают и эротизируют определенные части тела: живот, талию, ягодицы, грудь. Иногда этот тренд травестируется, как, например, в случае с корсетами Жан-Поля Готье, снабженными конусовидной грудью (McDowell 1990) [358]; иногда он служит маркером тех или иных характерологических особенностей, кокетства или добродетели [359]. Такое представление, хотя и довольно упрощенное, связывает моду не только со стилями одежды, но и с телами; в обоих случаях мы имеем дело со стимуляцией эротизированного взгляда.
Разумеется, не одна мода ответственна за объективацию женщин, и женщины, в свою очередь, не следуют моде рабски. Однако объективация женщины как культурный конструкт реализуется именно посредством одетого/раздетого тела, и, соответственно, мода играет важную роль в интерпретации женского тела как локуса желания и в конструировании женщины как примитивного сексуального объекта [360]. Тем не менее наряды, которые принято считать вызывающими, или провоцирующими (то есть облегающая, прозрачная одежда, с глубоким вырезом или короткая, обнажающая плоть — живот и так далее), начиная с 1960-х годов соответствуют модным тенденциям. Иными словами, провокационной оказывается мода. Именно она способствует объективации женщин, превращая их в осознанных и/или потенциальных жертв сексуального насилия.
Это обусловлено тем, что а) мода воплощает собой и/или формирует дух времени и, соответственно, постоянно преодолевает границы приемлемого, и б) модная индустрия продает не только товары, но и образ жизни, поэтому избитый рекламный трюк, «секс хорошо продается», становится тем местом, где неолиберальный телесный проект встречается с лакановской недостачей, которая подпитывается и потенциально восполняется посредством вожделения и потребления товаров [361].
Вещи, которые могут интерпретироваться как сексуальные, продвигаются с помощью модной рекламы, журнальных и медийных публикаций; они прочно встроены в иконографию моды и модного тела. Именно мода поставляет, распространяет, создает и увековечивает идеалы красоты. Вместе с тем модная одежда почти неотличима от провокационной. Границы между двумя категориями размыты, и это таит в себе опасность, поскольку многие женщины хотят одеваться модно и/или привлекательно; как пишет Липовецкий, мода определяется тем, чего женщины пытаются достичь с помощью внешности, — «соблазнением и метаморфозой» [362].
Говоря об осознанном выборе провоцирующего костюма, следует задуматься над двумя вопросами: во-первых, кто решает, какой наряд считается провоцирующим, и, во-вторых, какого эффекта хотела достичь женщина, его надевшая. А. Мур, исследовавшая, почему женщины выбирают вызывающие наряды, заметила, что респонденты отвечают на этот вопрос по-разному в зависимости от гендера [363]. По данным Мур, женщины интерпретируют моду как средство стать привлекательнее в своих или чужих глазах. При этом лишь немногие одеваются специально, чтобы соблазнить мужчину или привлечь его внимание [364]. Подавляющее большинство респондентов-мужчин, напротив, считали сексуально одетых женщин искушающими и соблазнительными, причем почти половине из них нравилось рассматривать женщин в таких нарядах [365]. Невзирая на несоответствие намерения и его интерпретации, властные отношения, о которых пишет Мур, принципиально важны для анализа моды, красоты, провокационной одежды и гендерных отношений. Исследовательница заключает:
Для женщин возбуждение, которое испытывают мужчины в ответ на их сексуальный облик, является гарантией их привлекательности. Они не стремятся к тому, чтобы на них пялились все без разбора, поскольку они, разумеется, не хотят, чтобы кто-то вторгался в их личное пространство против их воли. Иными словами, они не стремятся сознательно к тому, чтобы с ними обращались как с сексуальными объектами. В современном социуме, однако, женщины дискриминированы; мужчинам здесь разрешается и даже предписывается рассматривать их как объект сексуального потребления и относиться к ним подобным образом (Berger 1972; MacKinnon 1989), а сексуализированный облик считается для женщины главным маркером социальной ценности (Colagero 2004; LeMoncheck 1985; Muehlenkamp Saris-Baglama 2002); неудивительно, что женщины, сознавая положение вещей, соответствуют ожиданиям и стремятся выглядеть сексуально [366].
Реакция на провокационную одежду во многом обусловлена объективацией женщин, которая в современном социуме считается нормой, в основном из-за порнификации или чрезмерной сексуализации популярной культуры. Так же размыты границы между сексуальной и красивой одеждой: многие женщины считают выбранный ими наряд привлекательным, тогда как мужчины интерпретируют его как провокационный [367]. Многое из этого обусловлено наличием или отсутствием социальной власти, а также тем, как проявляет себя «ощущение „я“». Несоответствие между сексуализированным образом и привлекательностью демонстрирует зыбкость границы между нормативным образом женской красоты [368] и порнификацией повседневной жизни [369], которая приводит к формированию среды, где объективация женщин носит повсеместный характер и тем самым нормализуется [370].
Порнификация общества (см.: Paasonen et al. [371]) — симптом целого ряда социокультурных феноменов, например постмодернизма, неолиберализма, постфеминизма, телесного проекта и так далее. Речь идет об откровенной или гипертрофированной сексуализации популярной культуры, средств массовой информации и индустрии моды, которые заимствуют иконографию у порнографии. Сексуализируется не только тело, но и жесты, поза, взгляд; все эти детали, особенно в рекламе модной одежды (и товаров для соблазнения, таких как парфюмерия и косметика), призваны демонстрировать сексуальную доступность и соответствующее намерение (слегка приоткрытые губы, полуприкрытые глаза, мягкая поза). Широкое распространение подобных образов откровенно способствует объективации, которая, если верить Липовецкому, всегда была целью моды [372].
Наряду с объективацией популярность приобретает также представление о сексуальной энергии феминности — любопытный парадокс, характерный для постфеминизма [373]. Энергия, или сила, сексуальной привлекательности, — это сила проститутки или порнозвезды, которая обеспечивает ей (пусть и не очень эффективно) финансовую независимость. Последнее, однако, подразумевает не самоутверждение, а — во многом — подчинение или соответствие генерализованным мужским фантазиям. Между тем постфеминистки утверждают, что мода расширяет возможности личности, и настаивают, что сексуальная или сексуализирующая одежда служит средством выражения сексуальной энергии и способствует освобождению женщины. Так, по мнению Р. Денфилд, феминистская критика объективации и критика вызывающей моды в связи с сексуальными преступлениями в университетских городках США — симптом «нового викторианства», которое душит свободу сексуального самовыражения и воспроизводит сексуальные стереотипы, то есть представляет женщин пассивными жертвами, а мужчин — сексуальными хищниками [374]. На первый взгляд эта позиция кажется логичной, однако результаты цитированных выше исследований и склонность современного общества к порнификации и бытовому сексизму превращают такие заявления в пустую риторику. В них слишком много внимания уделяется внешней презентации сексуальности и слишком мало — воображению, интеллекту и подлинной личностной силе [375]. Это гендерная «уловка-22»: получается, что женщины, одеваясь для себя, на самом деле одеваются для мужчин. То есть, по данным социологических исследований (и вопреки утверждениям респонденток), мужчины правы, говоря, что женщины одеваются сексуально, чтобы доставить им удовольствие.
