Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 15. Чудеса лунной ночи
Уникальность ландшафта, дорогие сердцу черты природы в ряду ценностей, как правило, не стоят. Без колебаний они приносятся в жертву сиюминутной выгоде и потребностям дня. А часто эта небрежность сопряжена с бесхозяйственностью. Всем памятно увлечение «культурными пастбищами». Луга, там, где они еще сохранились, поделили на секции – сегодня пасем коров в одной загородке, завтра – в другой. Хорошее в принципе дело, пошумев и затратив деньги на городьбу, почему-то, однако, забросили – пасут коров, как пасли раньше. Но тогда убрать бы с лугов бетонные столбы и рваную проволоку. Нет. Во многих местах торчат эти столбы, как обглоданные кости, путается проволока под ногами коров и людей, растут ребятишки, полагая, что это дело нормальное.
К деревне Зимёнки на юго-западе от Москвы в прошлом году взамен электролинии на старых сосновых столбах подвели новую – на бетонных. Хорошо! – упрочилась подача электричества в деревеньку. Плохо, что старую линию не убрали, не увезли. В живописном местечке, приютившем пионерский лагерь, торчат так и сяк столбы и старые провода. В обнимку – бесхозяйственность и равнодушие…
И как-то неловко уже после всего этого говорить о некоторых тонкостях восприятия человеком пейзажа. О том, например, что всегда внимание людей останавливало и волновало одиноко стоящее дерево. Можно докопаться до причинности этого. Не в том сейчас дело. Главное – что волнует, всегда волновало и заставляло беречь эти стоящие над ручьем в поле, на взгорке или где-нибудь особняком на опушке березу, дуб, вербу, дикую грушу. И это у всех народов. Во Вьетнаме, когда проезжаешь по рисовым полям, видишь одиноко растущие дерева. «Дерево дао… – помню, сказал переводчик. – Под ними отдыхают во время работ, о них сложены стихи и песни. Их берегут, как священные». Вспоминаю сейчас вьетнамский пейзаж и не могу представить его без этих одиноких деревьев.
Интересный разговор у меня состоялся с крестьянином одной деревеньки в Швейцарии. Ему по каким-то важным хозяйственным соображениям надо было срубить одиноко стоявший на его земельном участке вяз. Оказалось, не может он это сделать без разрешения сельской власти. Обратился. И ему отказали – «испортишь пейзаж». Пейзаж в Швейцарии – это валюта. Но к тому, что создано тут природой, много красоты прибавил и человек, изначально заботясь не об охах и ахах туристов, а о том, чтобы самому видеть землю свою нарядной.
Живописный ландшафт на краю заповедника был вот так вот обезображен – брали «дешевый песок» для дороги.
В нашем равнинном пейзаже очень много дорогого для сердца («Как бы ни был красив Шираз, он не лучше рязанских раздолий»). Но в раздольях глаз наш всегда искал какую-то точку опоры, живое, приметное пятнышко. И люди всегда берегли, обходили сохой и плугом дерево или группку деревьев в полях. Шишкинская картина «Рожь» написана ведь с натуры. Если поле возникло на распаханном месте, восхитимся мудростью человека, оставившего островок сосен и давшего им вырасти при ежегодной вспашке земли до таких величавых размеров. Если сосны были посажены – еще более восхитимся.
Вспомним народные песни «Среди долины ровныя…», «При долине куст калины…», «Во поле березка стояла». В основе их – человеческое волнение, вызванное родным пейзажем, изюминкой в нем – куст калины, береза, одиноко стоящий дуб. Восстановите в памяти полотно Шишкина «Среди долины ровныя…» (Писалось тоже с натуры!) А теперь мысленно уберите дуб из долины, и вы увидите, как она немедленно поскучнеет, поблекнет.
Вот теперь настало время сказать, что ныне мы вовсе не бережем эти драгоценности в нашем равнинном пейзаже – спиливаем, выкорчевываем. «С хозяйственной точки зрения одинокое дерево в поле бесполезно и даже вредно – помеха машинам», – сказал мне один молодой агроном. Я возразил: «Во-первых, дерево – у оврага, и помеха машинам ничтожная. Во-вторых, ведь миритесь вы не с одной даже, а с шеренгой высоковольтных опор на поле…» Моим союзником в споре на этой черниговской пашне явился мальчик, принесший отцу-трактористу обед. С узелком и бидончиком он уселся, естественно, не под железной опорой, а под той самой дикой грушей, что мозолила глаз агроному.
Продолжая сейчас этот спор, не хочется быть жестко категоричным. Страна наша большая, есть места, где мелиораторам приходится на заброшенных пашнях выкорчевывать вставший березовый лес. Но видел я и места в лесостепи, где ради «выгодной геометрии клина» валят вековые деревья – памятники времени; не считаясь с обликом земли, выкорчевывают ветлы, растущие по низине, и распахивают саму низину: под урез, сминая кусты, пашут земли у маленьких речек. Вот вести из моего родного села с Черноземья: «Возле Усманки местным совхозом подпаханы деревца, посаженные энтузиастами охраны реки в прошлом и позапрошлом году».
Эти и подобные им деяния проводятся с благой вроде бы целью умножения пашни и, значит, хлеба. Но ох как часто получаем мы результаты, обратные желаемым! Выросший равнодушным к родной земле, к родному краю жнец и сеятель хорошим хозяином быть не может. Да и некрепко держится он на земле. На Псковщине в умирающей деревеньке Марково я спросил старожила: «По какой причине спилены три столетние ели, росшие в самой средине деревни?» «На корыта спилили», – ответил старик. На корыта… В трудное время, надо думать, спилили деревья. Возможно, в том же трудном году, что и четыре сосны в моем черноземном «Париже». И все же нельзя, немыслимо переводить на корыта то, что является фундаментом бытия. Марково опустело по многим и разным причинам. Но и ели, сотню лет росшие в деревеньке и изведенные вдруг на корыта, тоже со счета не сбросишь.
* * *И если уж коснулись особо важных ценностей в нашем пейзаже, надо сказать о том, что есть у нас опыт сохранения дорогих мест. Ясная Поляна, Спасское-Лутовиново, Тарханы, Мелихово, Шушенское, сельцо Михайловское на Псковщине оставляют у всех, посетивших эти места, благодарную память. И главным «экспонатом» этих священных для нас уголков является бережно сохраненный пейзаж.
От усадьбы в Михайловском с войны осталось ведь пепелище. Но сохранилась природа, впечатлением от которой наполнено творчество Пушкина. Пейзаж, по словам хранителя этих мест Семена Степановича Гейченко, был основой, с которой началось возрождение этой святыни. Все в совокупности: лес, вековые деревья – свидетели жизни поэта, холмы, вода в прудах и в прихотливо текущей тут Сороти, луга, мосток, мельница – оставляют у посетивших Михайловское чувство свидания с Пушкиным. Такова сила пейзажа. Но только непосвященному может казаться, что все это «сделалось само собой». Далеко нет. Пейзаж легко «оскорбить», разрушить его гармонию какой-нибудь несообразностью, необдуманной постройкой, оградой, назойливым указателем, да мало ли чем. В Михайловском есть электричество, но вместе с тем его как бы и нет. Никто тут не видит ни столбов, ни проводов – они сразу разрушили бы ощущение нашего «гостеванья у Пушкина». На всей немаленькой территории заповедника вы не увидите трактора, автомобиля, мотоцикла. Колея у дороги – тележная. Мельницы водяная и ветряная – сами по себе интересные для современного глаза – являются точно найденными временными акцентами. Лошадь, бродящая на лугу, тоже случайностью тут не является. Даже урны для мусора, сплетенные из ивняка, подчиняются общей картине.
Опыт устройства музея-заповедника в Михайловском – опыт мирового порядка. Сюда приезжают учиться музейные работники не только нашей страны. Для нас же это важнейшая точка отсчета при устройстве дорогих заповеданных мест нашей истории и культуры. В этих делах, однако, полезно обращаться не только к удаче, но и к тому, что служит уроком.
Село Константиново, где вырос Есенин, стало в последние годы местом паломничества. И тут немало сделано для создания мемориального центра. Однако бросаются в глаза огорчительные просчеты. Природа в поэтическом мире Есенина играла важнейшую роль. Ожиданием встречи с есенинскими местами проникнуты все подплывающие на теплоходе к Константинову. И вот оно, село, на бугре. Но что это там, на самом заметном месте, где сходятся идущие от воды тропки? Высокая заводского вида труба и под стать ей угрюмого серого цвета постройка. С досадой думаешь: угораздило ж именно в этой точке поставить какой-то заводик.
Огорчение удваивается, когда, поднявшись наверх, узнаешь: это и есть мемориал Есенина – гостиница, кинозал и зал для выставок. Все вместе с трубою котельной являет обликом нечто похожее на банно-прачечный комбинат. В чем причина такого убожества? Приспособили под «есенинский центр» готовый проект или, проектируя, до крайности поскупились, или проектанты были без головы? Так или иначе, «постройка с трубой» является, как сказали бы специалисты, доминирующей в пейзаже.
