Фредерик Поттешер - Знаменитые судебные процессы
— Мне очень жаль, — говорит он, — но Жак де Моле уже здесь, в коридоре. Это обремененный годами, усталый человек. Было бы жестоко заставлять его ждать.
Разочарованные прелаты дают писцам знак приготовиться и приказывают ввести великого магистра. Этьен де Сюизи встает, приветствуя входящего. Он поражен бледностью старого тамплиера и ласково улыбается, желая подбодрить его. Но Жак де Моле вдруг бросается к ногам кардинала и просит отпущения грехов.
— Я вам солгал, монсеньор! Ради спасения души моей заклинаю, простите!
Кардинал недоверчиво смотрит на тамплиера, уста которого молят о прощении, а глаза не выражают ничего. Он похож на лунатика. Два других кардинала подходят ближе, явно пораженные этой неожиданной сценой. Беранжер Фредоль наклоняется к великому магистру:
— Значит, вы признаете, что при посвящении в орден тамплиеров отреклись от Христа?
— Я отрекся от изображения распятого Христа и плюнул на него, но одними губами, а не в душе!
Теперь спрашивает Этьен де Сюизи: — Что вы хотите сказать, когда уточняете что отреклись от «изображения» Христа?
— Это совершенно ясно, монсеньор. Мне нечего прибавить.
Гийом де Ногаре вдруг встает и громовым голосом спрашивает:
— Поскольку вы, по-видимому, раскаиваетесь в своей лжи, то скажите нам наконец, что это был за идол, которому вы тайно поклонялись?
— Я не намерен отвечать на вопросы этого человека. Ему здесь не место.
Но Этьен де Сюнзи настаивает:
— Я тоже хочу спросить вас об этом идоле, мессир магистр. Был ли он в действительности и что он собой представлял?
— Я никогда не видел никакого идола и ничего о нем не слышал.
Жак де Моле по-прежнему стоит на коленях, опустив голову, явно решив не трогаться с места, Кардинал де Сюизи дает ему отпущение грехов, затем помогает подняться, крепко ежимая ему руку, чтобы хоть как-то расшевелить его. Но магистр не поднимает глаз и уходит, не сказав ни слова.
Такая же сцена произошла с Рамбо де Кароном, командором Кипра, Жоффруа де Гонневилем, приором Аквитании и Пуату, и Жоффруа де Шарне, приором Нормандии. Все они признали, что отреклись от Христа, изображенного на распятии. Двое сознались, что во время посвящения целовали друг друга в непотребные места. Никто из них никогда не поклонялся идолу. Наконец приводят Гюга де Пейро, досмотрщика Франции. Он тоже бросается на колени и умоляет о прощении.
— Но позвольте, досточтимый брат! — говорит ему Этьен де Сюизи. — Полгода назад, обедая с нами, вы горячо защищали свой орден! Вы говорили с убеждением, вам нельзя было не поверить! Возможно ли, чтоб это была ложь?
— Мне ударило в голову вино, которым вы напоили меня за обедом, монсеньор. Я не понимал, что говорю.
— Брат Гюг! — вне себя кричит вдруг кардинал Фредоль, — Не издевайтесь над нами! Когда вы отрекались от своих признаний, в вашем голосе звучала неподдельная искренность! И ведь вы нам подробно объяснили, что эти признания были вырваны у вас под пыткой и что…
— Нет! Нет! — кричит Гюг де Пейро. — То была подлая ложь. Меня никогда не пытали. Никогда! Слышите? Я вас гнусно обманул. Истина в том, что орден греховен и несет справедливое наказание. Мы еретики и идолопоклонники. В Святой земле мы предали христиан, заключив тайные сделки с сарацинами. Мы обокрали господина нашего, короля Франции. Мы…
__ Уведите его!
Кардинал де Сюизи указывает на дверь. Он побагровел от гнева. Досмотрщик Франции снова умоляет:
— Дайте мне отпущение грехов, монсеньор, прошу вас.
__ Какой грех я должен вам отпустить, браг
Гюг? — спрашивает прелат. — Вашу тогдашнюю ложь или ложь сегодняшнюю?
— Сжальтесь, монсеньор…
Де Сюизи дает ему отпущение грехов, затем большими шагами подходит к столу, наливает полный кубок вина и залпом Выпивает его.
Вернувшись в камеру, Гюг де Пейро в изнеможении садится на табурет и долго сидит не двигаясь. Потом он встает, вынимает из-за отворота рукава кремень и начинает яростно царапать каменную стену, выводя неуклюжими буквами: «Взываю к богу и прощений…»
Когда кардиналы доложили папе, что сановники ордена добровольно подтвердили свои первые при-знания, он не выразил удивления. Он просто выпустил буллу «Faciens misericordiam»,[28] где сообщал о гнусностях сановников ордена, которые «в присутствии двуx кардиналов признались в совершении чудовищных обрядов посвящения, а также поведали о других ужасных и позорных делах, о коих папа из стыда желал бы умолчать».
После тягостных Сцен, разыгравшихся в Шиноне, Климент V не мог поступить иначе. И все же кардиналам стало не по себе, когда они прочли текст буллы. Она была датирована 12 августа 1308 года. Значит, эта булла, составленная «весьма туманных выражениях, была написана за неделю до того, как они увиделись с сановниками ордена. Поездка в Шинон была чистой формальностью.
— Защита ордена Храма! Защита ордена Храма! Охрипший голос бальи гулко разносится в коридорах и разом пробуждает узников, лежащих на соломенных тюфяках; ворча, переворачиваются они на другой бок.
24 марта 1310 года, пять часов утра. Через узкое окно ледяной воздух струится в камеру. Брат Пьер де Булонь с трудом открывает глаза, отбрасывает одеяло. Вот он уже встал, неловко роется в куче тряпья на столе, отыскивая свой плащ. Потом заворачивает в чистую салфетку свиток пергамента, стилет, восковые таблички и гусиное перо, заботливо очинённое накануне вечером. Он готов предстать о качестве свидетеля перед епископами, которым поручено вести процесс тамплиеров; но он не доверяет клирикам, записывающим свидетельские показания, а потому решил собственноручно составить небольшую записку и передать ее членам папского трибу нала.
Теперь Пьер де Булонь стоит перед дверью и ждет, когда тюремщик ему откроет. Он внимательно прислушивается к звукам, доносящимся из коридора: какие-то шорохи, хлопанье дверей, шуршанье шагов по каменным плитам. Опять во дворец монсеньора епископа отправятся только два-три человека! Братья больше не верят друг другу. Они скованы страхом. Замыкаются в своем одиночестве. Булонь знает, что в соседних камерах рыцари и сержанты, натянув одеяло на голову, ждут, когда вновь наступит тишина, чтобы еще на несколько минут забыться спасительным сном. Ах, если б он мог вывести их из оцепенения! Сплотить их! Заставить снова ощутить всю силу утраченного единства тамплиеров!
Вдруг ему приходит шальная мысль. Оп, Пьер де Булонь, который никогда не был рыцарем и носит черную рясу капеллана, изо всех сил выкрикивает старый боевой клич крестоносцев:
— Воля божья! Воля божья! Гроб господень, помоги нам!
Этот призыв отлается эхом в пустых коридорах. Озадаченные стражники суетятся, пытаясь понять, откуда донесся вопль. Люди в камерах содрогнулись. Что-то более реальное, чем сон, воскресило в их памяти яркое южное небо, солнечные блики на шлемах, топот скачущих коней, забытые запахи улиц Акры…
И вдруг происходит чудо. Десять, двадцать, тридцать голосов, сливаясь и вторя друг другу, повторяют клич крестоносцев. Узники молотят кулаками по дверям камер. Все хотят выйти, все хотят быть свидетелями, все хотят бороться.
Через полчаса на въездном дворе орденского замка собралось больше двухсот тамплиеров. Двести рыцарей, сержантов, капелланов смеются, переговариваются, узнают знакомых. У королевских солдат не хватает цепей, чтобы заковать всех, приходится посылать за теми в другие тюрьмы. В город скачут всадники, чтобы предупредить епископа, короля, бальи: тамплиеры поднялись! Тамплиеры защищаются! Менее чем за час новость успевает облететь столицу.
Вскоре на улицах, на берегах Сены появляются длинные вереницы тамплиеров, направляющихся к переправе у моста Менял. Они идут отовсюду. Узнав, что братья, заключенные в «верховном» орденском замке, приняли смелое решение, другие тамплиеры — узники парижской тюрьмы Шатле, аббатства святой Женевьевы, дворца графа Савойского тоже собрались защищать орден. Все перевозчики на Сене заняты. У реки собралась толпа зевак; они освистывают тех лодочников, которые берут с тамплиеров плату, подбадривают рыцарей, словно вознамерившихся взять приступом остров Сите, где заседает готовый их выслушать папский трибунал.
Парижане, неприязненно относившиеся к высокомерным и неприступным воинам-монахам в дни их могущества, в конце концов сжалились над этими людьми, которые вот уже больше трех лет ежедневно проходили перед ними в цепях, в лохмотьях, отмеченные страданием и все же сохраняли гордую осанку. Сегодня утром у дворца монсеньора епископа собралось столько рыцарей, что их приходится держать под открытым небом, во фруктовом саду за домом. К полудню там собралось пятьсот пятьдесят тамплиеров, стоящих плечом к плечу, — они снова вместе, снова едины и сознают свою силу.
Большинство из них не виделись друг с другом с того ужасного дня 13 октября 1307 года, когда их схватили. Многие, принадлежащие к отдаленным командорствам, вообще никого здесь не знают. Есть и чужеземцы, прибывшие из тамплиерских провинций в Кастилии или Майнце. Но все они чувствуют себя братьями, представителями одного ордена, единого рыцарства. Все они вновь готовы пожертвовать жизнью, чтобы защитить воинство Храма, и пришли громко и во всеуслышание заявить об этом папскому трибуналу. Эта братская встреча положила конец трем годам страна и недоверия.
