Максим Калашников - Робот и крест. Техносмысл русской идеи
Что же, в этих бесполезных войнах Европа фактически сожгла себя. Ее народы, растратив самых активных, самых боевых своих людей, потеряли в конце концов способность сплачивать вокруг себя Империи, низведя себя до уровня государств-наций. Какой бы термин лучше всего подошел бы к определению такого состояния наций? Думаю, что, несмотря на некоторую скабрезность — «геополитическая импотенция».
Совершив множество бесполезных атак на русское пространство, Европа постепенно обратилась в трофей. Она навсегда утратила способность пронзать щит русской границы, и осталось лишь выяснить, в чьи руки этот трофей в конце концов попадет. При том, что спорщиков всего два — центр Континентального мира — Россия, и центр Морского мира — США.
Сейчас этим трофеем завладели США и потому могут использовать Европу в качестве своего плацдарма. Закономерно ли это? Кто-то вспомнит о культурном родстве Европы и США…
Но я скажу, что культурное родство США и Европы всяко не большее, чем Европы и России. Да, в основе создания США лежали идеи европейского Просвещения, но все европейские идеи (в том числе и эти) были так или иначе «переварены» и Россией. Да, основателями США были европейцы, но ведь и русский народ состоит в весьма близком родстве с германцами. Вместе с тем современные США имеют собственную, произошедшую от кальвинизма (получившего весьма малое распространение в Европе) идеологию. Которая лежит от лютеранско-католической Европы гораздо дальше, нежели русские идеи, имеющие в своей основе Православие (к этим идеям я отношу и коммунизм). Потому захват «трофейной» Европы США произвели именно по праву сильного, воспользовавшись ослаблением России в результате последней Русско-европейской войны…
Современная Европа зависима от внешнего мира практически во всем — в сырье и топливе, в обороне, в безопасности. Причем США не способны решить главной проблемы современной Европы — проблемы миграции из Африки и Азии. И в то время, когда они обещают защитить свой «трофей» от вымышленных ими же угроз, сами европейцы с ужасом осознают, что оказываются в своих родных землях уже в меньшинстве…
Не слаще европейцам было и во времена Холодной Войны — ведь им «улыбалась» очень незавидная участь обратить свои уютные города в поле боя между глобальными противниками, а самим сделаться пушечным мясом в этой войне. Причем сами европейцы осознавали, что им было бы гораздо лучше, если бы фронт противостояния проходил не через густонаселенные города, а по водам Атлантического океана. Но ничего сделать они не могли, лишь немногие счастливые страны (Швеция, Финляндия, Австрия) смогли отстоять свой нейтралитет.
В настоящее время Европа зависима от русского топлива (особенно — газа), русского сырья, в перспективе ничего не стоит сделать ее зависимой и от русской электроэнергии. И… Вместе с тем она же почему-то зависима от американской политике, и взамен от этой зависимости она ничего не получает.
Потому нам остается лишь одно — восстановить на европейском пространстве геополитическую справедливость. Но для этого нам самим необходимо решить вопрос — для чего нам самим нужна Европа?
Европейский ум отличен от русского своей большей практической смекалкой, что давно подмечено многими мыслителями. В то время, когда русские создают прорывные, могучие открытия, европейцы умеют их толково применять к нуждам дня сегодняшнего. Русские, к примеру, создав гениальное изобретение для космонавтики, лишь в космонавтике его и применяют, хотя и знают о возможности его широкого применения во множестве отраслей. А европейцы это изобретение они могут эффективно применить в сотнях и тысячах технологий и разработать толковые схемы его применения в дальнейшем. Правда, чаще всего, исключая космонавтику — тут уже поработали русские. Таким образом, намечается возможность совместной работы — мы разрабатываем могучие, прорывные технологии, они — внедряют их плоды в повседневность. Но это при условии взаимополезной работы, а не скупки русских патентов «на корню», что практикуется в настоящее время.
Заключив такой технологический союз, мы можем перейти и к союзу военному. Ясно, что оборона континента по его береговой линии обеспечит большую безопасность всем его жителям, чем линии фронта, пронзающие города и села. Причем оборона эта будет комплексная, обеспечивающая безопасность и от внешних сверхдержав, и, одновременно — от потоков мигрантов.
Теперь из всего вышеизложенного попробуем сделать окончательный вывод. Лучшая защита русских границ — это вовлечение соседних народов в совместную работу. Эта работа должна заинтересовать соседей по континету больше, чем соблазны, поставляемые внешними, заморскими странами. Сила этой заинтересованности — и есть крепость наших границ, защищать которые чисто военным путем практически невозможно из-за их невероятной протяженности и трудности природных условий тех мест, где они проходят. А появиться такая работа может лишь благодаря новой Русской Идеологии.
Взглянем на три «поводка», через которые управляется жизнь народов, и представим себе, как они будут должны выглядеть в Новой Империи. Итак, «поводок» первый — государство, то есть людская «машина» управления и контроля.
Государство
Складки жира на двойном подбородке, захлебнувшаяся муха в стакане с чаем, привычный запах чернил. Привычное шуршание, скрип пера, и на гладь еще одной бумаги ложится каракуль подписи.
На улице из-под припухших век смотрят поросячьи глазки «стража порядка». Порядок в его понимании заключается в исправном перетекании денег из людских карманов в его серый и бездонный карман.
Из телевизионного зазеркалья несется монотонная речь каких-то личностей в белых воротничках. От людского гнева они защищены надежнее всего, ни стрела, ни кулак не смогут настигнуть их в нерушимом стеклянном бункере, откуда потоки слов летят лишь в одну сторону.
Это — государство, в таком виде оно представляется большинству людей. С этого оно начинается, на этом и заканчивается. Понятно, едва ли оно может вызвать к себе какие-нибудь симпатии, о любви уже не может быть и речи. Отчего же не выбросить государство на историческую свалку?! Не свернуть ненавистный порядок вместе с его одуревшими от безнаказанностями «стражами»?!
Извечный страх насчет того, «как бы чего не вышло»? Что же, этот страх уже был развеян трудами Петра Кропоткина, который убедительно показал, как союз сельских общин может обойтись без государства.
Человек с огромной бородой, по виду — русский профессор конца XIX века, которым он и был. Причем этот ученый был вовсе не кабинетным, его ноги исходили русские просторы, и его кожа впитала их пыль. Геология — это всегда экспедиции, годы жизни, проведенные в продуваемой всеми ветрами палатке, со всех сторон к которой протянуты зеленые лапы первозданного леса. Из зеленой мглы доносятся голоса ее обитателей. Первозданно-звериные, жутковатые, особенно — ночью.
Но Петр Алексеевич, вооружившись пером, походной чернильницей и свечкой, сражается с чистыми листами своей записной книжки, покрывая их чернильными рядами своих мыслей. Сейчас он видит внутри себя весь мир, и раздумывает над вопросом, как обустроить людскую жизнь, сблизив ее с жизнью природы.
Он много наблюдал за зверями и растениями, и нашел в их жизни удивительную закономерность — они взаимно поддерживают бытие друг друга, и без всякого вмешательства откуда-нибудь со стороны организуют удивительно живучие сообщества. Наблюдений накопилось много, ими полны пухлые тетрадки, большую часть которых ученый оставил дома.
Но образец для людской жизни профессор отыскивает не только среди дикого лесного мира. Он есть и в прошлом самих людей. И было это в те времена, когда предки профессора, в жилах которого текла кровь самого Рюрика, утратили власть над вверенными им землями. Да, этот профессор — не просто граф, он происходит из рода былых русских царей.
И сейчас профессор пишет о том, что когда династия Рюриковичей трагически оборвалась, то не все русские люди приняли власть Романовых. Часть народа приняло вольную жизнь, отвергая какое бы то ни было государство. И сжимая оружие в своих руках при разговоре с государевыми людьми. Эта часть народа назвалась казаками.
Петр Алексеевич прислушался к далекому волчьему вою, перевернул страничку записной книжки. В это мгновение в его голову пришла неожиданная мысль совсем из другой области, из геологии, в которой он, собственно, и был профессором. «Ведь Земля — она сердце всего живого, а, значит, бьется как сердце! Пульсирует! Вот оттого землетрясения бывают, горы рождаются, извергаются вулканы! Как она сжимается — растут горы, как расширяется — извергаются вулканы, лава течет! Вот и ответ на вопрос, расширяется или сжимается Земля, о котором геологи так спорят! А чего спорить, если надо только увидеть Землю не мертвой, но живой!» — подумал Кропоткин. Он достал другую, геологическую, записную книжку, и вложил в нее свою мысль.
