Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #5
[…]
26 января
Моя работа совершенно “заколодила”. Сердце пусто, празден ум. Впрочем, сердце не пусто, а наполнено каким-то давящим чувством. Россия меня убивает. Ну каждый день — какая-нибудь чепуха в государственной и общественной жизни. Разнузданная алчность аппетитов становится все наглее и своим видом развращает всех. Уже, кажется, лучше бы газеты молчали, а то все привыкают к мысли мошенничать и грабить. Из разоблачений не получается ничего, кроме доказательства безнаказанности спекуляций. Расправа судебная, медленная, вялая, не имеет никакого оздоровляющего действия. Распоряжения администрации постоянно неудачны, нередко просто глупы. Да и какими им быть, когда правящий персонал тасуется чуть не ежемесячно. Не понимаю, как можно это не сознавать.
И этакое внутреннее разрыхленное, распадное, деморализующее — во время страшной, опаснейшей войны. Я очень опасаюсь, что немцы весной опять нас будут так же бить, как в прошлом году. И что выход? Его нет. Нужно правительство. И нет никакой надежды, что оно будет когда-нибудь составлено. Разве после войны… Но тогда уже поздно.
9 февраля собирается Дума. Но что она может сделать? Ее необходимо собрать, потому что власть совершенно дискредитирована. Но Дума не может изменить состава власти, да и не сделала бы, и непременно войдет в принципиальную политику. Господь нас отдал на расхищение всем злым силам, и только силам добра нет доступа к власти.
Вот Штюрмер… может быть, он и недурен, но долго ли и он усидит? О нем близко знающий А. А. Тихомирова16 говорил, что он очень православный человек и вполне понимает значение твердых социальных устоев. И однако он знаком с Распутиным и угощал его у себя завтраком: значит, отношения интимные. Без этого Распутина никакое дело не обходится. Питирим, его ставленник и протеже, пустился в высшую государственную политику. Того гляди — Варнаву привлекут в Синод… Чего тут ждать? Гнетущие впечатления, и настроение такое, как сказано в Писании: “Будут издыхать в ожидании грядущих бедствий”. Какая тут работа пойдет на ум? […]
[…]
27 февраля
[…] Мне даже надоело размышлять и беседовать с самим собой об одном и том же безысходном вопросе — о войне и о судьбах России. Но что делать? Как избавиться от этого кошмара, давящего тебя днем и ночью? Нет сил примириться с гибелью родины, а между тем перед всеми умами стоят самые грозные предвидения.
Во-первых — исход войны.
Теперь, кажется, уже нет ни единого человека, верующего в возможность победы. Наше положение на войне решительно всем кажется безнадежным. Совершенно ясно бедствие армии. Отсутствие военных дарований видно ясно. Невозможно не видеть бесталанности генералов, скверного качества офицеров — и наконец даже солдат. Хотя солдаты при хороших офицерах могли бы быть хороши, но при таких начальниках — плохи. Масса сдающихся в плен поражает всех. Итак, даже полная военная катастрофа не удивила бы, а успех возможен только при какой-нибудь не от нас зависящей и не предвидимой случайности.
Еще хуже дело внутри. Неуменье устроиться грозит голодом и истощением сил не Германии, а нам. Наглая спекуляция, общее мошенничество, какие-то непонятные скупки всего, от хлеба до железа, проводимые евреями, наполняют тревогой. Черви и бактерии разъедают все тело России.
Но что будет, когда кончится война, со средним благополучием, без разгрома России?
Тогда, по общему ожиданию, произойдет внутренний разгром в форме некоторой пугачевщины. Настроение солдат в этом отношении тревожное. Они после войны будут “бить господ”, как они выражаются, забирать землю и имущество. Крайне распространено мнение (вероятно, распространенное немецкими пособниками и нашими революционерами), будто бы Россия объявила войну, а не Германия, и что война нужна собственно “господам”, которые теперь и наживаются… Вот после войны с ними-то и будет расправа. А усмирять пугачевщину нечем, солдаты — это сами же “мужики”, своих стрелять не станут. Это разговоры солдат в больницах.
Весь наш верхний класс, дворянский и промышленный — ловкий на всякое хищничество, — лишен идеи, самосознания, идеалов. Энергии нигде нет. Бороться энергично не может ни с кем. При опасности каждый будет спасаться сам, не заботясь о гибели других, а потому все составляют легкую добычу каждого свирепого и энергичного врага.
Авторитета не существует. Духовный провален и опозорен, и все больше падает в глазах народа.
Авторитет царский, конечно, все-таки еще крепче, но подорван и он. Особенно помрачен он Гришкой.
Говорят, государя непосредственно предостерегали, что Распутин губит династию. Он отвечает: “Ах, это такие глупости; его значение страшно преувеличивают”. Совершенно непонятная точка зрения. Ведь от того и гибель, что преувеличивают. Ведь дело не в том, каково влияние Гришки у государя, — а в том, каким его весь народ считает. Авторитет царя и династии подрывается именно этим.
Кстати сказать, этот Гришка, столь себя рекламирующий как необычная влиятельная сила, говорят, сам находится на службе у достойной компании — кн. Андроникова17, еврея Мануса18 и еврея Рубинштейна19. Эта компания дает директивы Гришке, дает ему задания, и он ей докладывает о своих действиях. Само собою разумеется, что эта деятельность имеет цели прежде всего грабительские, спекулятивные; но за сим вполне возможным считают, что через них может действовать и Вильгельм. Мануса и Рубинштейна называют первейшими мошенниками, а Андроникова — грязнейшею личностью. Утверждают еще, будто бы секретарем этой компании является Волынский20, писатель (настоящая фамилия — Флекслер), еврей, конечно, проповедовавший философию Канта…
[…]
9 апр[еля]. Великая Суббота
Вот с какими предупреждениями встречаем Пасху*:
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Московского Градоначальника
В последнее время в городе все больше распространяются слухи о каких-то готовящихся избиениях или погромах то поляков, то евреев, то просто людей состоятельных и разносе магазинов.
Полная необоснованность подобных слухов наводит на мысль, что распространяются они людьми злонамеренными, с целью сеять тревогу, раздражать возбужденное настроение масс и обострить восприимчивость к действительным противозаконным выступлениям. Свидетельствуя, что меры к сохранению порядка и к мгновенному прекращению всяких попыток к его нарушению мною приняты, напоминаю, что распространение ложных слухов, возбуждающих тревогу в населении, обязательным постановлением командующего войсками Московского военного округа карается заключением в тюрьме на срок до 3 месяцев или денежным штрафом до 3000 рублей и что впредь взыскания эти будут мною наложены в высшей мере.
Московский Градоначальник,
Свиты Его Величества генерал-майор В. ШЕБЕКО
1 апреля 8 дня 1916 года
Москва
Доведет ли Бог пережить без смуты и кровопролития? Настроение в массе народа премерзкое. Недели две назад кухарка слышала в лавке (нашей же), что будут бить “правых”, так как именно от них идет дороговизна! Этой несчастной темной массе можно внушить самую нелепую чепуху. И что такое “правые”? Что эти злополучные идиоты представляют себе под этим словом, как будут разбирать этих “правых”? Да, тяжка стала жизнь в России. Какая-то сатанинская тьма заполонила и умы и совести.
И с другой стороны — церкви набиты битком. Говеющих всюду массы. Мечутся несчастные русские люди, ищут помощи. Когда же сжалится наконец Господь, когда даст нам человека, который бы внушил доверие в измученные души?
[…]
Ночь
Скоро пора идти в церковь… Тут все устали и доделывают последние пасхальные приготовления. В конце концов все достали. Стоят куличи, пасха, даже половина окорока. Надя привезла петуха и несколько фунтов мяса, да здесь и в последний момент достали 10 фунтов. Добыли и молока; яйца окрашены. Вообще — приличный пасхальный стол, хотя и менее обильный, чем прежде. Но до последних часов нельзя было знать, достанешь ли молока и мяса. Поэтому петуха зарезали, хотя можно бы и подождать, если бы знали, что достанем мяса. Ну, словом, пасхальный стол вполне приличен.
Г-жа Щепкина-Куперник недавно призывала всех в газетах — для бойкота живоглотов-торговцев — совсем ничего не покупать для Пасхи, а деньги эти отправить пленным. Интересно знать, единоверцы Куперников (евреи) отказались ли от своей Пасхи? Какое глупейшее рассуждение. Ведь пасхальный стол вошел в бытовой обряд. Это делается не для обжорства, а, так сказать, праздник почтить. Недоставало бы для наказания епархиальных заводов перестать ставить свечи в церкви! Кто не имеет личной потребности почтить праздник, выделить его из обычных дней в некоторое торжество, тот может в ущерб своей религиозной (ибо это входит в число религиозных побуждений) потребности бойкотировать торговцев. Но кому Пасха дорога, тот будет поневоле терпеть эксплуатацию, а все-таки посильно разукрасит праздник. И пленные тут ни при чем. Им, правда, мало посылают, но по другим причинам, именно потому, что среди них слишком много недостойных, не заслуживающих помощи, людей добровольно сдавшихся, не желавших защищать Отечество. Это роковая сторона в положении честных военнопленных, но публика не может позабыть, что у нас чуть не 2 миллиона попали в плен… Это — ужас. Это отнимает у нас веру в свой народ. И, конечно, в результате пленным помогают очень мало и неохотно.
