Мордехай Рихлер - В этом году в Иерусалиме
Я люблю рассказывать эту забавную историю, но только не в самолете, на высоте десяти с половиной тысяч метров, потому как до сих пор, в силу своего воспитания, побаиваюсь. Побаиваюсь; и, впервые украдкой попробовав бекон, трусил сильнее, чем после первой затяжки марихуаной, которая, кстати, Второзаконием почему-то не запрещается, в отличие от мяса орла, грифа, совы, страуса, лебедя и пеликана.
Мои дети свободны от подобных предрассудков. Они воспитаны иначе. По глупости своей мы пожалели их и не отдали в хедер, ограничив общим образованием. Я о’кей, ты о‘кей; никаких комплексов, но и магии тоже никакой, и это грустно. Зато сейчас, когда вся наша семья сидит в Песах за праздничным столом, их переполняет жажда знаний. Они задают не четыре вопроса, а куда больше. Так что я теперь сам стал мистером Фейнбергом.
Но вернемся к Рэндолфу: его высказывание относительно Иеговы, богохульное, разумеется, и чересчур дерзкое, все же небезосновательно. Однако, по правде говоря, во Второзаконии Бог позволяет Себе вольности похлеще доктора Рут[27] — здесь Он вполне снисходительный, не грозный.
Если кто взял жену недавно, то пусть не идет на войну, и ничего не должно возлагать на него; пусть он остается свободен в доме своем в продолжение одного года и увеселяет жену свою, которую взял[28].
Очевидно, библейские призывники не удирали от армейской службы в Стокгольм или Торонто, а просто по-быстрому подыскивали себе жену, возможно даже не слишком привередничая насчет доказательств ее целомудрия. Заметьте, Иегова, изрядный стратег, не хотел видеть на поле боя ни уклонистов, ни трусов.
И еще объявят надзиратели народу, и скажут: кто боязлив и малодушен, тот пусть идет и возвратится в дом свой, дабы он не сделал робкими сердца братьев его, как его сердце[29].
Пятикнижие, как ни одна другая из когда-либо написанных книг, требует от читателя личного участия. Что вы в ней найдете, зависит от глубины вашего восприятия. Здесь есть и миф, и драма, и поэзия. Но если кому-то нужно подтверждение порочных наклонностей евреев, то там найдутся и они, драгоценные для каждого антисемита строчки.
Иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост[30].
Поэтичность Второзакония сильно скрадывается заунывной долбежкой правил, правил и еще раз правил, подкрепляемой угрозами Бога, который явно придирается к народу, который избрал, чтобы он был собственным Его народом. Действительно, даже когда они вот-вот должны достичь Обетованной земли, Бога в самый последний момент терзают сомнения. А может, сыны Израилевы все же не заслуживают клочка земли в свободное пользование? А вдруг, если размыслить здраво, Он ткнул пальцем не в ту горстку людей?
Снова и снова твердит Моисей своим людям о многочисленных милостях Господних, о том, как Он вывел их из Египта рукою крепкою и мыщцею высокою. Припоминает все их чудовищные прегрешения. Заверяет, что в Обетованной земле будет
благословен плод чрева твоего, и плод земли твоей, и плод скота твоего, и плод твоих волов, и плод овец твоих[31].
Наконец, придя в ярость, разражается гневной тирадой в адрес недостойной общины Израильской:
Ибо я знаю, что по смерти моей вы развратитесь и уклонитесь от пути, который я завещал вам, и в последствие времени постигнут вас бедствия за то, что вы будете делать зло пред очами Господа [Бога], раздражая Его делами рук своих[32].
Как-то раз ввечеру я, освободившись из хедера мистера Фейнберга, перешел Парк-авеню и тихо просочился в магазин Кресге[33]. Стащил кое-что по мелочи и попался. Управляющий, шотландец-пресвитерианин, привел меня в свой кабинет. Он не сердился, но распекал меня ради моего же блага. «Не ожидал такого поведения от еврейского паренька, — говорил он. — Твой народ трудолюбив и законопослушен. Я восхищаюсь вами, потому что вы всегда превыше всего ставите образование, трезвость и семью».
Всё так, но каким образом приобрели мы эту репутацию и этот уклад?
Наши прародители, собравшиеся в земле Моавитской, у Иордана, были горсткой неотесанных мужланов, простецкими ребятами, любящими покутить, пораспутничать, стянуть что плохо лежит, помахать кулаками и пограбить города. Кому об этом было известно лучше, чем Моисею? И он, на пороге смерти, предостерегает свою паству, суля проклятие всякому, кто собьет с пути слепого, передвинет межу ближнего своего, обидит вдову или сироту, за деньги прольет кровь невинного человека, ляжет с женою отца своего, или сестрами своими, или скотом.
Моисей, Моисей.
Он служил поистине великому Богу, Богу сильному и грозному, но и беспощадному вне всякой меры. Второзаконие завершается одним из ключевых моментов Пятикнижия — смертью Моисея, Моше-рабейну. Он был ста двадцати лет, когда умер он, но зрение его не притупилось, и крепость в нем не истощилась.
Известно, что ровно до ста двадцати лет дожили лишь пять законоучителей Израилевых: Моисей, Гилель, рабби Йоханан бен Закай, рабби Йеуда а-Наси и рабби Акива. Но только о Моисее было сказано:
И не было более у Израиля пророка такого, как Моисей, которого Господь знал лицем к лицу…[34]
Моисей происходил из колена Левия и был рожден в рабстве; Мариам положила его в осмоленную корзину из тростника и оставила у воды; дочь фараона нашла младенца и воспитала при дворе. Моисей, который превратил свой жезл в змею, а воды Нила в кровь, рассек Красное море и провел свой народ по суше среди волн, извлек воду из скалы, в гневе разбил скрижали и сорок лет скитался по пустыне, не был допущен в Обетованную землю, ибо раз или два его угораздило усомниться.
И сказал ему Господь: вот земля, о которой Я клялся Аврааму, Исааку и Иакову, говоря: «семени твоему дам ее»; Я дал тебе увидеть ее глазами твоими, но в нее ты не войдешь[35].
Вместо этого он умер на горе и приобщился к народу своему, и никто не знает место погребения его до сего дня. Но прежде, однако, как утверждают авторы Второзакония, Господь явился в скинии, в столпе облачном, и сказал Моисею:
Вот, ты почиешь с отцами твоими, и станет народ сей блудно ходить вслед чужих богов той земли, в которую он вступает, и оставит Меня, и нарушит завет Мой, который Я поставил с ним; и возгорится гнев Мой на него в тот день, и Я оставлю их и сокрою лице Мое от них, и он истреблен будет, и постигнут его многие бедствия и скорби[36].
Что ни говорите, Бог сдержал Свое слово. По крайней мере, так я сказал Орнштейну в нашу последнюю встречу, когда мы разговорились о незапамятных днях, проведенных в затхлой задней комнатке в синагоге «Молодой Израиль». Орнштейн любил изводить мистера Фейнберга. «Если, — сказал он однажды, — как тут написано, Господь, Бог ваш, Он Бог богов и Владыка владык, значит, другие боги все-таки существуют. Например, Зевс. Как вы считаете?»
Орнштейн давно порвал с коммунистической партией, но, как прежде, противоборствует любым религиозным суевериям, любым формам племенного обособления. Он стал довольно известным ученым и вечно либо летит на какую-нибудь важную международную конференцию в Токио, Лондон или Милан, либо оттуда возвращается. В прошлом году он впервые попал в Иерусалим и посетил Стену Плача. «И знаешь что? — сказал он. — Я разрыдался. Стоял и обливался слезами».
Улица Св. Урбана: тогда и теперь
Пер. Л. Беспалова
Плохие новости. Закрывают среднюю школу «Барон Бинг»[37]. Нашу школу. Я имею в виду легендарную монреальскую школу, открытую в 1921 году, донельзя смахивающую на работный дом Викторианской эпохи. Что касается архитектуры — потеря невелика (здание это редкого уродства), а вот что касается чувств… это особь статья. Если битву при Ватерлоо выковали на спортивных площадках Итона, то норов убывающей год от году еврейской общины Монреаля был выкован в затхлых классах этого большого краснокирпичного здания.
Фемистокл, Фермопилы,
X2, Y2, H2S04!
Пелопоннес идет войной,
Раз, два, три, четыре!
Мы за Бинг! Бинг! Бинг!
Стоим горой!
Сегодня еврейской общине в Монреале не дают житья дурные предчувствия. Никто не берет аренду на долгий срок, каждая семья готовит — мало ли что — свой план спасения. Как бы то ни было, когда-то все мы учились в СШББ. И все нам было по плечу. Сентябрь 1944-го. Наши старшие и родные, и двоюродные братья освобождали Голландию, канадская армия шла на прорыв линии Гитлера[38], а мы — всего-навсего прыщавые недоросли — стояли в шеренгах в спортивном зале СШББ, в пусть и лоснящихся, зато свеженаглаженных брюках. Мы были новенькие. Шалые подростки тринадцати лет, окрыляемые надеждой. «Полагаем, большинство из вас, — говорили нам, — рассчитывает через четыре года поступить в Макгиллский университет. Раз так, вам придется налечь на учебу. Чтобы попасть в Макгилл, на вступительных экзаменах необходимо набрать шестьдесят пять процентов, но евреям — не меньше семидесяти пяти».
