Мордехай Рихлер - В этом году в Иерусалиме
Второзаконие
Пер. О. Качанова
Тору мне и еще семерым строптивцам учитель по имени, допустим, мистер Фейнберг в буквальном смысле слова вдалбливал; происходило это в нашем хедере — затхлой задней комнатке в синагоге «Молодой Израиль». Если я чего-то не понимал или бывал застукан за чтением очередного детективчика Эллери Куина[18] либо, к примеру, свежего выпуска монреальской «Геральд», украдкой, под партой, раскрытого на спортивных полосах, мистер Фейнберг лупил меня ребром линейки по пальцам, а иной раз хватал за ухо и крепко его выкручивал. Впрочем, запах из его рта был страшнее любых побоев. Занятия мистера Фейнберга мы посещали после уроков в обычной школе и делали это из-под палки — тем временем другие мальчики, которым не посчастливилось родиться в таких хороших семьях, гоняли в уличный хоккей, сражались в снукер или просто околачивались без дела, дымя сигаретами «Таррет» по центу за штуку.
Родители экономили на всем, чтобы скопить денег, поместить нас в хедер и таким образом дать «приличное еврейское образование». Нам надлежало изучить нормы и строго их придерживаться, с тем чтобы, повзрослев, суметь заполучить девушку из столь же уважаемой, но желательно более преуспевающей семьи. Догадывайся они о том, что в этой затхлой задней комнатушке нас пичкали поэзией и драмой и, кажется, даже привили к ним вкус, они бы так не радовались.
Годы спустя, когда мой двоюродный брат Фишл записался на курс сравнительного религиоведения в Макгиллском университете[19], его мать отнеслась к этому вполне спокойно. «Вечно тебе кажется, — сказала она, — что где-то трава зеленее».
Однажды я, вернувшись домой, спросил у отца: а как это дядя Шона О’Брайена, который учитель, говорит, что предание о Всемирном потопе есть не только у евреев, что этот миф встречается у многих народов. Это вправду сказка? Миф? А мы учили это на занятиях по Хумашу[20]. Отец был краток. «Я больше не разрешаю тебе играть с Шоном О’Брайеном», — сказал он.
Мистер Фейнберг неустанно твердил о чести, которая нас ждет после церемонии бар мицвы: на субботней службе выкликнут твое имя и доверят прочесть предложение из Пятикнижия, — но лично меня это не слишком вдохновляло. Я уже знал всю подноготную этого мероприятия. Участники «Молодого Израиля» делали взнос на алию — все, начиная с самого состоятельного, нотариуса и члена городского совета, «Дядюшки» Мойше Такифмана, по прозвищу Такифман Двенадцать-Пятьдесят, который всякий раз громко провозглашал «Двадцать пять!»; одним из последних подтягивался мой отец с его двумя долларами. Отец, однако, обнаружил, что постоянные члены общества специально преувеличивают свои взносы, дабы заставить чужаков активнее раскошеливаться за честь читать Тору. «Свои» же участники потом втихомолку платили только половину от заявленной суммы.
Зевая, потягиваясь, пиная друг друга под длинным столом, мы считали минуты до окончания хедера. Бедный мистер Фейнберг, которому надлежало вбить в наши головы хоть немного знаний, пытался завладеть вниманием аудитории с помощью хасидских притч. Пленительных притч Бааль-Шем-Това, Менахем-Мендла из Витебска, Дов-Бера из Межерича. Однажды он рассказал нам о легендарном Любавичском Ребе, уникуме, цитирующем Тору наизусть с любого места. Если, как говорил мистер Фейнберг, проткнуть булавкой любую страницу — хоть на сорок восемь страниц, хоть на шестьдесят семь — Ребе, покачавшись в задумчивости, с точностью называет слово, на которое указал булавочный кончик. Только представьте!
Увы, нас, зеленых юнцов, больше впечатляли подвиги Мориса «Ракеты» Ришара и Джонни Греко, местного боксера второго полусреднего веса, который в то время выступал в главных поединках на Мэдисон-сквер-гарден. И все же хасидские предания мистера Фейнберга были нам милее рассудочных затертых фраз нового «современного» раввина синагоги «Молодой Израиль», который пользовался огромной популярностью у дам-попечительниц, чего нельзя было сказать о мужчинах. По воскресеньям отцам предписывалось посещать с сыновьями завтраки, где им рассказывали о книгах Шолома Аша и Бадда Шульберга, порочащих наш народ. Блестящий раввин Блум, болельщик «Бруклин доджерс», не носивший даже бороды, попробовал подмазаться к «ребяткам», как он их называл. Не устроить ли на этот Пурим вместо танцев Сэди Хокинс[21] бал в честь царицы Эсфири и конкурс красоты? Он также пробовал взывать к нашему разуму. Свинина, говорил он, была запрещена потому, что быстро портилась на ханаанской жаре, сынам Израилевым было предписано носить шляпы, чтобы уберечься от солнечного удара, и так далее. И вся магия вдруг ушла. Все сразу сузилось до возможности выбора между заповедями вселяющего ужас Иеговы, мстящего до десятого колена, и «Десятью правилами гигиены», разработанными Детским Красным Крестом[22]. Мы вяло, без энтузиазма препирались. Значит, теперь, когда у нас есть холодильники, разрешается есть бекон? Какой, скажите на милость, солнечный удар в таком кошмарном климате? И, если задуматься, откуда Каин взял себе жену?
Вырвавшись из хедера, мы хватали санки и мчались по улице к супермаркету Штейнберга в надежде заработать четверть доллара, помогая дамам доставить покупки до дома. Стоя в снегу и зябко постукивая ногой о ногу, мы перекидывались глупыми школьными шуточками на библейскую тему.
— Почему Господь так разозлился на Моисея?
— Потому что Господь сказал ему «ступай вперед», а он подумал «не твой черед» — и проиграл гонку.
Другая хохма была про то, что якобы изначально было пятьдесят заповедей. Господь предлагал их египтянам, аморреям, хананеям и сирийцам, но те от сделки благоразумно отказались. Тогда приковылял Моисей, отец наш, и предложил оставить с десяток, не больше; так их нам и всучили.
Ибо ты народ святый у Господа, Бога твоего: тебя избрал Господь, Бог твой, чтобы ты был собственным Его народом из всех народов, которые на земле[23].
Во Второзаконии, последней части Пятикнижия, представляющей собой все то же десятословие, только с комментариями, сынам Израилевым — потомкам злого рода — открывается берег Иордана в земле Моавитской. После сорока лет скитаний по пустыне они готовятся, наконец, войти в Обетованную землю, текущую молоком и медом. Чтобы подбодрить их, Моисей вспоминает, как разбили они Сигона, царя Есевонского, и Ога, царя Васанского, истребляя всякий город с мужчинами, женщинами и детьми. Или, выражаясь стерилизованным языком нынешних вояк, восстановили порядок среди местного населения.
Прежде чем перейти Иордан, израильтяне вынуждены еще раз прослушать законы Моисея. Снова звучит инструкция: забивать камнями лжепророков и сновидцев, до смерти. Поэты, создавшие Пятикнижие — величайшие поэты всех времен, — открыто призывают к расправе над возможными конкурентами. Иными словами, даже непревзойденным творцам свойственно сомневаться в своих силах и чернить товарищей по цеху.
Однако столь же суровое наказание назначено непокорным сыновьям, прелюбодеям и невестам, не прошедшим пробу на непорочность.
То отроковицу пусть приведут к дверям дома отца ее, и жители города ее побьют ее камнями до смерти, ибо она сделала срамное дело среди Израиля, блудодействовав в доме отца своего; и [так] истреби зло из среды себя[24].
В довершение прочего, о чем нам напоминали такие абсолютно не схожие духовные лидеры, как Джерри Фалуэлл[25], аятолла Хомейни и Любавичский Ребе из синагоги «770» на Истерн-Парквей, пресекалось любое сочувствие по отношению к секс-меньшинствам.
На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок пред Господом Богом твоим всякий, делающий сие[26].
С вашего позволения, я ненадолго отвлекусь и расскажу историю из биографии Ивлина Во. Как пишет ее автор, Кристофер Сайкс, во время Второй мировой войны Во и Рэндолф Черчилль в составе британской миссии десантировались в Югославии, чтобы помочь маршалу Тито. Рэндолф говорил без умолку, чем страшно раздражал Во. И тут Во обнаружил, что Рэндолф не читал Ветхий Завет. В надежде хоть ненадолго заставить его замолчать Во посулил пять фунтов стерлингов, если тот немедленно восполнит этот пробел. Но, едва добравшись до середины, Рэндолф с шумом захлопнул книгу и воскликнул: «Я и не знал, что Бог такой паршивец!»
Я люблю рассказывать эту забавную историю, но только не в самолете, на высоте десяти с половиной тысяч метров, потому как до сих пор, в силу своего воспитания, побаиваюсь. Побаиваюсь; и, впервые украдкой попробовав бекон, трусил сильнее, чем после первой затяжки марихуаной, которая, кстати, Второзаконием почему-то не запрещается, в отличие от мяса орла, грифа, совы, страуса, лебедя и пеликана.
