Иван Аксаков - В чем наше историческое назначение?
Ну, так стоит только Франции обзавестись децентрализацией, возразят нам. В том-то и дело, что искренняя, полная децентрализация, даже и не в том широком виде местного самоуправления, в котором она существовала у нас сто лет, как сословное право дворянства или как существует теперь, при крестьянском мирском устройстве и при земских учреждениях, с их правом самообложения, – подобная децентрализация, столь свойственная России и способная к дальнейшему, еще более широкому развитию, для современной Франции невозможна. Самая централизация власти во Франции, самый этот могущественный бюрократический механизм, есть создание первой революции или той партии, которая, во имя народа и свободы, захватила тогда власть в свои руки. С тех пор она служила поочередно орудием для всех партий, совершавших государственные перевороты. Настоящая республика есть также дело партии, а не народа, и республиканская партия очень хорошо понимает, что при децентрализации власти многие департаменты тотчас же предоставят управление в руки легитимистов, бонапартистов, клерикалов, одним словом – врагов республики. Но оставим несчастную Францию, запутавшуюся в практических противоречиях отвлеченных доктрин, которые она революционно применила к жизни, и сделаем теоретические выводы из приведенных нами практических разоблачений парламентского режима.
Итак, не мы, а хозяева «правового порядка» на самом Западе приходят к следующим заключениям.
Из известной формулы «полноправного» народного представительства следует прежде всего исключить «ответственность министров» или существование «кабинетов», зависящих от большинства депутатских голосов (их нет ни в Германии, ни в Америке). Следует, одним словом, установить независимость действий административной власти от народного представительства. Едва ли такое исключение по вкусу нашим платоническим адептам конституционной теории!..
Далее: следует таковому народному представительству преградить самое административное управление страною посредством децентрализации административной власти там, где это возможно, и ограничить объем власти парламента только контролем и законодательством.
Но и при таком ограничении, разве область контроля и законодательства не предоставляют того же широкого поля для погони за большинством голосов, о чем с таким негодованием говорит Луи Блан и вышеназванные публицисты? Доказательство этому видим мы в Германском парламенте, где министерство, хотя и не «кабинетное» и не «ответственное», вынуждено, для успеха правительственных предложений, сманивать на свою сторону то ту, то другую партию посредством обещаний заведомо ложных, плясать на канате, упражняться в эквилибристике между партиями самым недостойным образом, – и все это ради одного-двух десятков голосов!.. Да разве наконец, хоть бы и в сфере законодательной, не бывают сплошь да рядом случаи вроде французского голосования проекта Гамбетты о пересмотре конституции, когда палата дала в одном и том же заседании два противоречивых решения? Одним словом – все неудобные, темные, вредные стороны парламентского режима повторяются во всей своей полноте и при безответственности министров и при выделении из ведения парламента дел чисто административных. Как же устранить эти вредные и неудобные стороны? Иностранные публицисты не дают на этот вопрос ответа. Правление партий, по их же уверениям, никуда не годится, по крайней мере на континенте (об английских партиях, не имеющих ничего общего с «партиями» в остальной Европе мы когда-нибудь поговорим особо). А без партий, по словам тех же публицистов, «народное представительство – толпа, разбивается на множество мельчайших групп, с особым мнением у каждой; согласовать их почти невозможно, и решения по большинству голосов выходят случайные, калейдоскопические»… Попавши в такой circulus vitiosus, цитуемые нами писатели не умеют из него выйти, а выход самый простой…
Народное представительство не должно иметь никакой власти. Тогда и гнаться за большинством голосов не будет надобности; но тогда и разнообразия мнений нечего опасаться, а напротив, нужно желать. Ум хорошо, а два лучше, говорит русская пословица; пусть будут эти умы не согласны между собою, дело от того только выигрывает, осветится вопрос с разных сторон. И чем многостороннее рассмотрится он, чем больше умов, тем еще лучше… Но никто, конечно, не скажет: одна воля хороша, а две лучше, потому что чем больше умов и, стало быть, многосторонних направлений воли, тем труднее и соглашение. Вот мы и приходим к тем основным русским положениям, которые были уже не раз высказываемы в «Руси»: народу, Земле принадлежит – мнение, и только мнение, – разумеется, вполне свободно высказываемое; верховное же решение – единой личной верховной воле. Никакой иной принудительной, гарантирующей силы, кроме нравственной, мнение не должно и не может иметь, – да впрочем эта нравственная сила представляется едва ли не действительнее всякой внешней, формальной гарантии, всегда удобообходимой, как мы это беспрестанно и видим, хоть бы в Германии… А ответственность власти? – спросят нас. Но какую же ответственность несет перед страной за решения неправые, за решения унизительные для страны – безличный конституционный правительственный снаряд, с верховным самодержавным решением большинства голосов в депутатских палатах на Западе? А личная верховная власть несет ответственность, и ответственность тяжкую, хотя бы только чисто нравственную, – ответственность пред Богом, пред совестью, пред историею, пред страною, высказавшею прямо и свободно свою чистосердечную мысль… Каким образом власть может и должна узнавать эту мысль и получать нужные для нее сведения, это другой вопрос, которого мы здесь не касаемся! Мы хотели только показать, как совершенно неумно поступают те наши русские «пленники» чужих теорий и мировоззрений, которые кивают нам на существующие формы правления на Западе, – именно в то время, когда сам Запад пришел к сознанию их несостоятельности и устами своих передовых мыслителей обличает их внутреннюю ложь и противоречие с началами истинного либерализма…
