Борис Шлецер - Секретный доклад
С отчаянной решимостью восставшие против смерти и ее лицемерного подручного, но в то же время принужденные вместе со всем живым повиноваться древней, полученной свыше заповеди "плодитесь и размножайтесь", иксиане создали особое представление о любви и возвели это чувство в высшее достоинство. И когда они попытались сделать своих детей бессмертными, могло показаться, что любовь, освобожденная от телесных потребностей, до конца очеловеченная, обретет какие-то новые формы и расцветет еще более пышно. Хотя некоторые, судя по записям предварительных дискуссий, были настроены весьма сдержанно, большинство, поддавшись общему одушевлению, вызванному близостью к предмету столь давнего и ревностного стремления, не внимало благоразумным голосам. "Как только догорят дрова - говорили скептики, угаснет и пламя". Случилось именно то, чего они опасались.
Понятно, что любовь в двух наиболее развитых ее формах - та пылкая, нежная, самоотверженная любовь, что существует между родителями и детьми, и та, что соединяет влюбленных, - в мире бесполых и нетленных существ сохраниться не могла. Но разве новая, братская любовь не должна была вобрать в себя весь потенциал человеческих эмоций? Оказалось же, что любовь вообще исчезла, уступив место гораздо более спокойному чувству - ровной благожелательности. При абсолютной неуязвимости тела, в любой момент восстанавливающего физиологическое равновесие благодаря собственным внутренним ресурсам, эмоции, отсеченные от своих органических корней, застыли на более или менее постоянном уровне, который в прошлом, по-видимому, был бы сочтен неестественно низким. В мире, где все потребности легко удовлетворялись, где царило блаженное наслаждение совместной трудовой и интеллектуальной деятельностью, где исчезли все формы государственности, все виды принуждения, образовалось общество свободных личностей, в котором непроизвольно, сама собой, установилась гармония. Однако эти личности, как ни парадоксально, казались лишенными именно личной, частной жизни: их чувства лежали на поверхности, и сами они, насколько я мог судить, были совершенно прозрачны друг для друга. В первые дни иксиане до того не различались в моих глазах между собою, что у меня возникало впечатление, будто я повсюду вижу одного и того же человека. Со временем проступили кое-какие различия, но и они не выходили за пределы единого типа; то же самое, как я заметил, наблюдалось на уровне психики. Конечно, полного тождества здесь и быть не могло - ведь каждый обитатель планеты нес в себе определенное биологическое наследие, у каждого была собственная история жизни, бравшая отсчет от младенчества и кончавшаяся временем стабилизации. Но эти различия были минимальными, и я, привыкший на земле к гораздо более выраженному разнообразию, не мог с первых дней оценить столь тонкие вариации, - отсюда и заблуждение, в котором я поначалу пребывал. В дальнейшем, беседуя с иксианами, присутствуя на их рабочих совещаниях, я был вынужден признать, что и тут обманулся на их счет. Если допустить, что человеческое тело имеет два полюса - органы размножения и мозг, - то у бессмертных последний оттянул к себе все еще сохранявшиеся в них эмоциональные силы: утратив пламенность чувств, они обрели взамен необыкновенную пламенность мыслей, которые поражали меня своей стремительностью, интенсивностью. И некоторые из них - как раз те, что были наделены бессмертием уже в зрелом возрасте, когда интеллект достигает полного расцвета, - явно превосходили в этом отношении остальных, с особенной отвагой и дерзостью открывая новые пути, ведущие в будущее. При этом они, по-видимому, не отдавали себе отчета в источниках своих познаний, не помнили имен своих великих предшественников, - хотя, как известно, научное знание всегда опирается на уже созданный фундамент и настоящее науки включает в себя ее прошлое: пока не теряют своего значения полученные ранее результаты. Но иксиане, повторю еще раз, уже не помнили, каким изменениям они некогда подверглись, что могли при этом потерять или приобрести, породивший их мир попросту перестал для них существовать. И тем не менее...
Я все лучше сознаю, господа, насколько трудна моя задача, - ведь по мере изучения жизни бессмертных я обнаружил, что она была более сложной, разнообразной, богатой оттенками, чем казалось вначале, и даже таила в себе некоторые противоречия. У вас может возникнуть впечатление, будто меня окружало что-то вроде земного рая, а между тем это было совсем не так. Впрочем, подобно чете наших легендарных прародителей до ее падения, бессмертные не ведали добра и зла, они были невинны; может быть, лучше сказать иначе - чужды нравственности.
Я был единственным на Иксе, кто ложился спать: каждый день в определенное время я удалялся в комнату, предоставленную в мое распоряжение. Бессмертные же не отдыхали никогда. Усталость была им незнакома: едва кончив заниматься одним делом, они немедленно принимались за другое. Я все не мог понять: откуда в этом случае взялась затененная комната с кроватью, где я провел первую ночь, и другие такие же спальни, которые мне довелось увидеть позже? Наконец я заметил, что хотя иксиане не нуждались в отдыхе, некоторые из них время от времени испытывали потребность уединяться в темном помещении и по нескольку часов проводить там в лежачем положении. Я долго не мог найти этому объяснения и, еще дольше не решаясь отказаться от упрощенных представлений, сложившихся у меня поначалу, пришел к выводу, что они предаются грезам. Эти существа, чья жизнь, на первый взгляд, целиком исчерпывалась взаимодействием с другими, всегда поглощенные какой-нибудь совместной работой, существа, которых я считал внутренне полыми, оказывается, сохраняли способность замыкаться в самих себе. Так значит, у них все же была какая-то тайна? Но что им грезилось во время уединения? Без сомненья, их видения не могли быть навеяны повседневной жизнью, не были отражением и отзвуком - пусть даже самым отдаленным - состояния бодрствования. Иначе эти мечтатели, с обычной для моих хозяев откровенностью и любезностью, отвечали бы на мои вопросы, когда я, побуждаемый любопытством, осторожно пытался вызвать их на разговор. Но никто из них не мог сказать мне и слова: как они ни старались понять, что с ними происходит, их усилия оставались напрасными. А между тем они возвращались оттуда с совершенно необычным выражением лица, с какой-то блуждающей, медленно гаснущей улыбкой, которую я ни разу не видел на их губах при других обстоятельствах. По всей видимости, им достаточно было остаться в одиночестве, прервать контакт с окружающим миром, чтобы соприкоснуться с миром иным, закрытым для их сознания. Но что они переживали в этом опыте, так сильно изменявшем их ясные и бесстрастные лица? Может быть, любовное наслаждение? До перехода в бессмертное состояние они успели узнать это чувство, и воспоминание о нем, несмотря на полное физическое перерождение, могло сохраняться в глубине их тела. Но понять, что это такое, иксиане были уже не в состоянии. Оно тревожило их, привлекало самой своей загадочностью, и они уступали желанию вновь и вновь его испытать. Мне невольно приходили на ум наши земные наркоманы. В этом совершенном мире как будто существовала трещина, через которую в него могло вновь проскользнуть зло...
Не считая этих "перерывов", бессмертные, если только им не нужно было работать в парках, проводить опыты в лабораториях или участвовать в научных совещаниях, посвященных, как правило, обсуждению физико-математических проблем, находились в постоянном движении. Они перемещались с места на место, пели, танцевали, предавались различным играм, демонстрируя при этом удивительную ловкость и грацию, которыми я не переставал восхищаться. Я часто пребывал в неподвижности, рассматривая прекрасные иксианские пейзажи, и эта особенность моего поведения крайне удивляла иксиан: они спрашивали, почему я вдруг остановился и застыл, ничего не делая. Тот в высшей степени напряженный, хотя и чисто внутренний род деятельности, каким является эстетическое созерцание, был для них чем-то совершенно непонятным. Именно этим объяснялся и столь необычный, приводивший меня в замешательство, характер их искусства: все их произведения были только мимолетными импровизациями. Важным для них был не результат творчества (если они вообще знали значение этого слова), но лишь само по себе проявление творческой активности. Если я хотел записать какую-либо песню или стихи, поразившие меня своей необычной формой, и просил повторить их еще раз, они тут же сочиняли нечто совсем иное. Рисунки и картины бессмертных отличал распространенный у нас когда-то стиль, называемый нефигуративным. Я старался копировать их как можно скорее, потому что иксиане, едва завершив свои творения, немедленно их стирали, чтобы нарисовать другие. Используя легкие строительные материалы, они в считанные часы возводили прекрасные дома, но когда мне спустя недолгое время случалось бывать в тех же местах, я видел, что там уже высятся другие здания. Без всяких видимых причин они меняли планировку своих парков, прокладывали новые каналы.
