Газета День Литературы - Газета День Литературы # 147 (2008 11)
В чём же актуальность книги "Русские мальчики"?
В том, что автором взят так называемый неофитский период жизни человека, пришедшего к вере. Пора духовного ученичества, в которой постепенно меняется мировоззрение героя. Но процесс рождения и роста не безболезнен. На первых порах – и в этих страницах узнают себя многие новоначальные – герою приходится претерпеть много внутренних искушений, характерных именно для нашего времени. Это, прежде всего, искушение аскетическим аспектом христианства.
Надо сказать, что это стало настоящим камнем преткновения для нашей молодёжи, пришедшей в церковь. Причём это искушение для самых горячих и глубоких натур, жаждущих истины в какой-то конечной её инстанции. И это настоящая проблема внутрицерковной жизни, провоцируемая нашими православными издательствами. Монашество, в самом начале своём объявившее себя как иное миру, и вело себя соответствующим образом – человек уходил в пустыню на зов, касающийся лишь его одного. Но постепенно этот глубоко личный путь стал идеологизироваться и занял значительное место в учительном христианстве.
И если в единомысленном православном государстве аскетическая идеология занимала определённую мировоззренческую ступень, то на секуляризированном пространстве современной России, с возрождающимися и очень слабыми ростками веры, литература, не просто исповедующая, но и проповедующая аскетизм (особенно в книгах современных авторов – например, архимандрит Лазарь), способна не только не повысить духовный авторитет христианства, но и дестабилизировать и так ещё довольно слабую и неспокойную духовную жизнь нашей Церкви.
Ещё одно искушение преодолевает главный герой книги – соблазн общественного служения. Это как бы другой полюс затворничества. Герой попадает в Петербург на съезд организации "Славянская Соборность". Какая же задача была целью этого многолюдного собрания? Оказывается, переименование Ленинграда в Петербург. Но вот нашему герою дают слово, и он, как и полагается русскому мальчику, начинает с главного. Он говорит о высокой цели каждой человеческой жизни, о покаянии и о семье. После выступления к нему подходит отец Фёдор и говорит, что это должен был сказать он. Потом молодая супружеская пара обращается за советом, и, наконец, происходит разговор с незнакомым юношей, таким же русским мальчиком, каким был он сам на первых страницах книги. Как сказал один из церковных деятелей начала XX века: "Обязанность действовать даётся убеждением, а не саном".
Эти слова, на мой взгляд, отражают реалии нашей сегодняшней религиозной жизни. Несмотря на то, что наш герой ещё не имеет сана, слова его имеют притягательную силу для окружающих. Он как бы стяжал благодать священства в малой церкви семьи – через духовное осмысление естественного отцовства. Будущее же церковное посвящение в сан будет констатацией совершившегося таинства.
Необходимо сказать несколько слов о смелости автора в его обращении к таким темам русской культуры и общественного бытия, которые, к сожалению, просто недоступны современному сознанию. Из многих имён русских славянофилов и писателей, продолжавших традицию глубокой литературы, автор особенно выделяет имя Розанова, неуловимого для потомков в оценке его личности, но так плодотворно поработавшего на ниве русской литературы, истории, общественной и церковной жизни, оставившего беспощадный анализ русской действительности.
В разговоре с русским мальчиком герой рассказывает трагическую историю личной жизни писателя и отзывается на неё примером из святоотеческой литературы. У преп. Симеона Нового Богослова он находит идеи, созвучные розановским и сожалеет, что церковное слово утешения не коснулось слуха нашего писателя.
На вопрос юноши о возможности восстановления монархии в России следует мудрый ответ о необходимости восстановления духовной годности русских людей. Итак, в конце книги перед нами речь "не мальчика, но мужа". Перекличка с Достоевским в начале книги заостряется в полемику с ним в конце.
Русские мальчики не только говорят о смысле жизни, но и зреют в этих разговорах, не только задают вековечные вопросы, но и обретают мужество отвечать на них. И пушкинские строки из переписки с митрополитом Филаретом – берут опорою своей:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана? –
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана...
Владимир Карпов ДЕТИ АННЫ КАРЕНИНОЙ
Отгоняй от себя всё то, что мешает
тебе чувствовать твою связь
со всем живым.
Л.Н. Толстой
В Ясной Поляне шёл ливень. Вековые дубы походили на Льва Толстого. Много, много Толстых. Разгневанных, с разрывами молний в глазах.
Под дубом было сухо. Струи стекали по ветвистым бровям Толстого, и разрозненными каплями рассеивались вокруг.
Иван приехал сюда, в обитель великого моралиста, с юной женщиной, чужой женой.
Толстой колко смотрел каждым деревом.
Это потом, когда в зимнем слякотном Крыму его вдруг пробьёт озноб, ночная страшная трясучка, и когда в больнице ему измерят давление, прослушают сердце, и всё окажется идеальным, а ночной колотун будет цепляться вновь и вновь, вырывая из чумного сна в кошмар пронизывающей стужи, дрожи, когда на куски развалится реальность и полезут мысли о сглазе, порчи, – тогда станут преследовать толстовские глаза дубов.
Тогда же, в Крыму, он увидит беременную соседку, которая ещё совсем недавно была школьницей, отличницей, мечтавшей о педагогическом институте, и казалась воплощением целомудрия. Но перед выпускными экзаменами сошлась с местным хулиганом, которого скоро посадили, а она родила от него, и теперь была беременна снова от парня, брата подруги, который только что вышел из тюрьмы. Малолетних, не готовых к воспитанию мам он встречал по России, и теперь по Украине, немало, и всеобщая радость по поводу повышения рождаемости увиделась ему делом сомнительным.
Пасмурный тяжёлый взгляд из Дубовой рощи смотрел так, будто во всём этом был повинен он. И тогда у него родилось смутное подозрение, кто это его сглазил.
Как звали кобылу Вронского? Да Фру-фру. А как детей Анны Карениной? Что с ними стало? Про первого, сына, Серёжу, он помнил: мальчик остался с отцом, Карениным. А девочка, дочка от Вронского? Была же дочка-то?! И как, вообще, мать двух детей угодила под поезд? Он полез в роман, с удивлением вычитал, что и дочку взял на воспитание Каренин. Во мужик! Но это его мало утешило. Как ей расти, дочке? "Несчастный ребёнок! – сказала няня, шикая на ребёнка, и продолжала ходить" – так начиналась жизнь девочки. Сыну тоже невесело взрослеть с тем сознанием, что мать покончила с собой. Ведь все вокруг будут об этом говорить, до скончания века будут! Но для него "папа" – хотя бы родной. А для девочки, которую крохотной непутёвая мать называла ласково "Ани" и которая, когда вырастет, станет носить такое же, как у матери, имя: Анна Каренина? Каково ей во всём этом?
Если верить библейским пророкам, то и вовсе беда: "Дети прелюбодеев будут несовершенны, и семя беззаконного ложа исчезнет. Если и будут они долгожизненны, но будут почитаться за ничто, и поздняя старость их будет без почёта. А если скоро умрут, не будут иметь надежды и утешения в день суда; ибо ужасен конец неправедного рода" – гласит Книга премудростей Соломоновых. Не лучшее предрекает и Книга премудростей Иисуса, сына Сирахова: "Лучше один праведник, нежели тысяча грешников, и лучше умереть бездетным, нежели иметь детей нечестивых, ибо от одного разумного населится город, а племя беззаконных опустеет".
Так или иначе, но как старик Каренин не крутись, а с такой порослью русской аристократии так и видится алая заря 1917 года.
Но все эти мысли явились потом. А пока Иван развернулся к женщине, к её льнущей стати, любящему взору, спадающим волосам. И, глядя на путанные, как его жизнь, ложбинки древесной коры, видел себя героем, заезжим гастролёром на сцене Ясной Поляны, где в кордебалете принимали участие великий классик и его великие творения.
Он хотел думать так, как думать стало принято. Дед был моралистом, осуждал прелюбодеяние, за воздержание ратовал. А сам наплодил тринадцать детей в семье, на стороне, как считали прежде, одного, а ныне поговаривают, что чуть ли ни вся Ясная Поляна до сих пор на него похожа. Под старость оно и мы будем сурово грозить указательным пальцем и хмурить брови.
После болезни Иван заново откроет повести "Крейцерова соната", "Дьявол" – и удивится, что они написаны человеком, которому только что перевалило за шестьдесят. Если в восемьдесят Толстой ездил верхом, то каков же он в эти годы? Спустя год Толстой начинает работать над "Отцом Сергием", где ставится, по существу, всё тот же вопрос: как соразмерить Божье предназначение и плотскую страсть? Духовное и животное в человеке? Где твой свободный дух, если так зависим? Почему твои нравственные личностные ценности улетучиваются как мираж перед реальностью "босоногой, с засученными рукавами" бабы?
