Владислав Пронин - Уроки немецкого (Антифашистская тема в современной немецкоязычной литературе)
Когда Брехта спрашивали, почему его героиня так и не поумнела и по–прежнему думает, что война для нее кормилица, он отвечал, что ему куда важнее, чтобы прозрел зритель и сделал правильный вывод из всего увиденного. Пусть нынешний зритель или читатель будет проницательнее и умнее незадачливой лихой маркитантки времен тридцатилетней войны.
Творчество Бертольта Брехта представляет загадку еще и вот в каком плане. Принято считать, что искусству вредит явная дидактика, что итоговая мораль и поучение снижают художественную ценность стихотворения или новеллы. Но ведь Брехт всегда и всех непрестанно учил, учил явно и откровенно, как опытный учитель, не боясь повторять и закреплять пройденное. К этому его вынуждала трагическая повторяемость страшных событий немецкой истории. Дело, видно, не в самой дидактической позиции писателя, а во владении особыми воспитательными приемами, когда читающему интересно быть воспитуемым.
Об одной своей героине Брехт говорит: «Много мелкого, но ничего мелочного». В известном смысле это и авторское кредо — все, что составляет повседневную человеческую жизнь, все, что определяет потребности человека, заслуживает пристального писательского взгляда.
Обращаясь к истории (а Брехт любил исторические сюжеты), он вытаскивает из полузабытых легенд как будто малозначащие частности, но они‑то как раз и придают порой неожиданное толкование известным фактам. На этом принципе построен, например, его новеллистический шедевр «Плащ еретика», посвященный Джордано Бруно. Незамысловатая фабула соединяет две судьбы — судьбу великую, героическую и биографию, не оставляющую приметного следа в истории. Настырная старуха требует с еретика Бруно, брошенного в темницу, плату за сшитый плащ. Банальное сознание осудило бы сразу недалекую женщину, терзающую своими мелкими домогательствами и без того замученного ученого. Но не таково отношение к ней автора. Брехт, несмотря на эмоциональную сдержанность изложения, все‑таки любуется ее настойчивостью и храбростью, он уважает ее личное право, оправданное нищетой и тяжким трудом. И в каком же необычном образе предстает перед нами легендарный Джордано Бруно, среди долгих мучительных испытаний помнящий о своем маленьком долге.
Немецким писателям после войны предстояла нелегкая обязанность развенчать всевозможные националистические мифы и легенды. Вся фашистская пропаганда строилась на лжи, но при этом геббельсовское вранье облекалось в форму мифа или многозначительного символа. Одна из самых рас^ пространенных нацистских формул гласила: «Народ без пространства!» Это означало, что для нормального развития «высшей» немецкой расы не хватает жизненных пространствг которые необходимо железом и кровью отвоевать у соседних, «низших» народностей. Этот лживый тезис упорно внедрялся в умы оболваненных обывателей рейха, подкреплялся всевозможными псевдоисторическими байками.
Культ фюрера требовал беспрекословного подчинения Порядок в рейхе держался на железной дисциплине, страхе перед угрозой расправы вышестоящими людьми или организациями. Однако социальная иерархия была выстроена столь хитро, что у всякого подчиненного находился кто‑то, на кого он мог взирать сверху вниз. Угнетенному милостиво предлагалась как бы компенсация за этот страх, он мог кичиться своей принадлежностью к вермахту или биологической избранностью. В лживом безумии была своя строго разработанная система, которая политически рухнула в мае сорок пятого. Но ее еще необходимо было выкорчевать из сознания обманутого народа. В борьбе за умы требовалась особая четкость мысли, строгость аргументации, ясность позиции. Вот почему в литературе первого антифашистского десятилетия именно интеллектуальное начало формирует чувства и переживания.
В годы эмиграции Бехер работал над автобиографическим романом «Прощание» (1940). Замысел книги был продиктован стремлением разобраться не только в собственной биографии, но и желанием осмыслить исторические судьбы своих современников и соотечественников. Это было также прощание с прошлым и поиск путей в будущее. Свое повествование И. Бехер начал с описания новогодней встречи двадцатого века. Ему, сыну преуспевающего блюстителя закона, было тогда всего каких‑нибудь неполных девять лет, и в этот праздничный вечер ему, конечно же, хватало и оловянных солдатиков и других игрушек. Но о чем же он тогда мечтал? Мальчишка–несмышленыш, воспитанный в воинственном духе, хотел только одного — поскорее вырасти, и тогда пусть начнется большая война.
Но когда разразилась первая мировая война, молодой поэт Иоганнес Бехер был среди тех, кто яростно выступил против кровавого побоища.
После прихода фашистов к власти Бехер покинул Германию, его второй родиной на многие годы стала наша страна. В этот период Иоганнес Бехер вырос в общественного деятеля международного масштаба. Он много выступал на митингах и по радио, борясь за сплочение всех антифашистских сил, делал все для разгрома гитлеризма. Он пишет стихи–листовки, которые распространялись среди солдат фашистского вермахта.
И в самое мрачное время Бехер задумывался над тем, как после краха рейха исцелить народ Германии, как вернуть ему гуманистическое сознание. Иоганнес Бехер возвратился на родину в июне сорок пятого года и сразу же деятельно включился в работу по возрождению страны. Он становится председателем Культурбунда — творческого союза, объединившего всех демократических деятелей немецкой культуры. Позже И. Бехер был назначен министром культуры ГДР и оставался на этом посту до последних своих дней.
Ни одно начинание в культурном строительстве ГДР не обходилось без инициативы и деятельного участия Бехера. Уже летом сорок пятого года он возрождает концерты симфонической музыки в Берлине, помогает Бертольту Брехту в организации нового театра, редактирует новые журналы, возглавляет Академию искусств. В послевоенные годы поэзия и проза Бехера возвращаются к немецкому читателю. Стихи, написанные в годы эмиграции и после победы, раскрывали героическую правду о том, кто имел мужество бороться с фашизмом.
В течение многих лет одним из самых близких друзей И. Бехера в нашей стране был К. Федин, который создал замечательный портрет немецкого поэта–коммуниста. Вспоминая многогранную деятельность своего немецкого друга, он писал: «Высшим достоинством человека является его готовность отдать на службу людям самое дорогое, чем он обладает. Самое дорогое для Иоганнеса Бехера — его поэтический талант, и он отдал его обществу безраздельно».
Последовательным продолжателем бехеровской традиции в поэзии ГДР стал Стефан Хермлин, теперь уже сам признанный классик. Родительский дом Хермлина украшали гобелены из Обюссона, картины Гейнсборо, а отец, музицируя, любил наигрывать Скарлатти. Из упорядоченного благополучия будущего поэта вырвала жестокая реальность, бурные события политической жизни Германии. Незадолго до прихода Гитлера к власти поэт сделал свой главный жизненный выбор — стал коммунистом. В дальнейшем ему пришлось разделить участь многих немецких антифашистов. Находясь в подполье, он вел среди рабочих нелегальную агитацию. Чудом спасшись от преследования гестапо, Хсрмлин в составе интербригады сражался за Испанскую республику, иозже участвовал во французском Сопротивлении.
Хермлин сформировался как поэт и мыслитель удивительно быстро. Уже ранние стихи, такие, как «Баллада про королеву Горечь», «Баллада о горожанине в великой беде» и в особенности «Манифест к штурмующим Сталинград», стали актуальным и психологически точным выражением антифашистской позиции. Бросая язвительные и пророческие строки тем, кто по приказу фюрера штурмовал волжскую твердыню, поэт проникает в самую глубь сознания одураченных и обреченных солдат:
Я стану вашим медленным прозреньем…
Я побываю в каждой вашей думе.
(Перевод Л. Гинзбурга)
Ненависть и жалость, презрение и стыд, ответственность за свой народ и вера в то, что город выстоит, а осаждающих ждут «багровые кошмары», выплеснулись в темпераментный монолог–прокламацию. Емко и страстно это произведение выразило тему трагической вины Германии.
Стефана Хермлина критики иногда упрекали за его приверженность к старинным жанрам — балладе и сонету. Между тем обращение к этим формам вполне закономерно для автора, влюбленного в творчество Вийона и новейших французских поэтов, знатока Шекспира, равно как и Гёте и Шиллера. Ему важно было отстоять общеевропейские традиции в поэзии, а баллады и сонеты уже в силу своей широчайшей распространенности выражали общность культур. К тому же, подобно Бехеру, ему, очевидно, хотелось свои пламенные гражданские чувства облечь в строгую, отточенную веками поэтическую форму.
