Станислав Лем - Одна минута
Далее под позаимствованным у Элиота мотивом, что существование это «birth, copulation and dead (рождение, совокупление и смерть)» идут новые цифры. За каждую минуту совокупляются 34,2 миллиона мужчин и женщин. До оплодотворения доходит только в 5,7 процентах сношений, но общий эякулят в объёме 45 000 литров в минуту содержит миллиард девятьсот девяносто миллионов (с точностью до последнего знака) живых сперматозоидов. Такое же количество женских яйцеклеток могло бы подвергнуться оплодотворению шестьдесят раз за каждый час при минимальной пропорции один сперматозоид на одну яйцеклетку, и тогда, в этом невероятном случае, в каждую секунду были бы зачаты три миллиона детей. Эти данные являются, однако, тоже только статистической манипуляцией.
Порнография и современный стиль жизни приучили нас к картинам половой жизни. Кто бы подумал, что уже ничего нельзя в ней обнажить, ничего такого показать, что могло бы стать поразительной новостью. Всеохватывающая статистика и тут преподносит нам неожиданность. Самый невинный из приведенных забавных примеров: поскольку струя спермы, эти 43 тонны, впрыскиваемые каждую минуту в женские гениталии, это 430 000 гектолитров, которые таблица сопоставляет с 37 850 гектолитрами кипятка, которыми выстреливает при каждом извержении самый большой гейзер мира (в Йелоустоунском национальном парке). Гейзер спермы в 11,3 раза обильнее и работает безо всяких перерывов. Образ не является непристойным. Человек может испытывать сексуальное возбуждение только в определённых масштабах. Половые акты, демонстрируемые при большом уменьшении или увеличении, не вызывают полового возбуждения. Данное возбуждение, будучи врождённой реакцией, возникает рефлекторно в соответствующих центрах мозга и не появится при условиях, выходящих за пределы визуальной нормы. Акты, увиденные при уменьшении будут безразличны, так как показывают существ, имеющих размеры муравьёв. При увеличении они будут вызывать отвращение, так как самая гладкая кожа самой красивой женщины выглядит тогда как беловатая поверхность, из которой торчат волосы, толстые как колья, а из отверстий сальных желёз выделяется липкая блестящая мазь. Неожиданность, о которой я вспомнил, имеет другую причину. Человечество перекачивает сердцами 53,4 миллиарда литров крови в минуту, и эта красная река не вызывает удивления, она тоже должна течь, поддерживая жизнь. В то же время мужские органы выделяют 43 тонны семени, но дело в том, что, хотя каждая эякуляция также является привычным физиологическим актом, для отдельного индивида он будет нерегулярным, интимным, не слишком частым и даже необязательным. Кроме того существуют миллионы стариков, детей, людей живущих в добровольно избранном или навязанном целибате, больных и так далее. И, однако, эта белая струя бежит с тем же постоянством, что и красная река. Нерегулярность исчезает, когда статистика охватывает всю Землю, и это поражает. Люди садятся за накрытые столы, ищут отходы в мусорных баках, молятся в соборах, мечетях, костёлах, летят самолётами, едут в машинах, находятся в подводных лодках с атомными ракетами, заседают в парламентах, похоронные процессии проходят по кладбищам, взрываются бомбы, врачи склоняются над операционными столами, тысячи преподавателей одновременно поднимаются на кафедры, театральные занавесы поднимаются и опускаются, паводки заливают поля и дома, ведутся войны, трактора сталкивают на полях сражений трупы, одетые в мундиры, во рвы, гремит гром, сверкает молния, наступает ночь, день, рассвет, сумерки, что бы ни происходило, оплодотворяющая струя спермы бежит без остановки, и закон больших чисел гарантирует, что она так же постоянна, как величина падающей на Землю солнечной энергии. Одновременно что-то есть в этом механическое, непоколебимое и животное. Непонятно, как смириться с образом человечества, которое так непоколебимо совокупляется посреди всяких катаклизмов, которые оно переживает и которые само себе создало.
Так вот. Прошу понять, что содержание книжки, которая представляет собой максимальное сжатие, или до одних чисел, всех человеческих дел (мы не знаем ни одного более эффективного способа сжатия каких бы то ни было явлений), невозможно изложить. Однако эта книжка сама является экстрактом, максимальным сокращением человечества. В рецензии невозможно даже упомянуть самые примечательные разделы. Душевные болезни: оказывается, что сегодня сходит с ума за минуту больше, чем в целом жило на Земле всех людей более десяти поколений тому назад. Это как если бы всё тогдашнее человечество сегодня состояло бы из безумцев. Заболевания, связанные с новообразованиями, которые я, работая по моей первой врачебной специальности, назвал «соматическим безумием», то есть самоубийственным обращением тела против самого себя, являются исключением из правила жизни, ошибкой её динамики, но это исключение, схваченное статистикой, этот громадный молох, эта масса раковых тканей, подсчитанная за минуту, является как бы свидетельством слепоты процессов, которые и призвали нас к существованию. Рядом, несколькими страницами дальше, находятся вещи весьма невесёлые. Разделов, посвящённых актам насилия, произвола, сексуальным извращениям, странным культам, мафиям, союзам не коснуться даже словом. Картина того, что люди делают с людьми, чтобы их терзать, унижать, уничтожать, эксплуатировать в болезни, в здравии, в старости, в детстве, с увечьем и делают это безустанно, каждую минуту, может заставить остолбенеть даже присяжного мизантропа, которому казалось, что никакая человеческая низость ему не чужда. Но хватит об этом.
Была ли эта книжка нужна? Член Французской Академии написал в газете «Монд», что она была неизбежна, что она должна была появиться. Наша цивилизация, писал он, которая всё примеряет, подсчитывает, взвешивает, нарушает любые заповеди и запреты, хочет всё знать, но будучи всё более многолюдной, становится таким образом всё менее ясной для самой себя. Ни на что она не бросается с таким ожесточением как на то, что всё ещё оказывает ей сопротивление. Ничего нет, следовательно, удивительного в том, что она захотела иметь собственный портрет, такой точный, какого ещё не было, и такой же объективный — ведь объективизм это требование рассудка и времени — таким образом, дело за технической модернизацией, она получила снимок, как это делается репортёрской камерой: моментально и без ретуши. Уважаемый академик заменил вопрос о необходимости Одной минуты уходом от вопроса: она появилась, потому что, будучи плодом своего времени, должна была появиться. Вопрос, однако, остаётся. Я заменил бы его более умеренным: в самом ли деле эта книжка показывает то, что как целое человечество не годится для показа? Статистические таблицы играют роль замочной скважины, а читатель подобно Пипингу Тому (англ. — чрезмерно любопытный человек) подсматривает за гигантским, нагим телом человечества, занятым своими повседневными делами. Через замочную скважину невозможно увидеть всего сразу. И что, возможно, важнее, подглядывающий становится как бы с глазу на глаз не только со своим видом, но и с его судьбой. Необходимо признать, что Одна минута содержит в себе массу поразительных антропологических данных в разделах посвящённых культурам, верованиям, ритуалам и обычаям, ибо хотя это и набор цифр (а может быть именно поэтому), они показывают поразительное разнообразие людей, при тех же самых анатомии и физиологии. Удивительно, но невозможно пересчитать количество языков, которые используют люди. Неизвестно точно, сколько их существует, известно только, что больше четырёх тысяч. Все языки не идентифицировали даже специалисты, и по данному вопросу трудно получить точный ответ, потому что некоторые языки малых этнических групп вымирают вместе с ними, и, кроме того, языковеды ведут споры о статусе настоящих языков. Одни присваивают этот статус диалектам и говорам, а другие только отдельным таксономическим единицам. Но таких мест, в которых Джонсоны признают необходимость капитуляции в вопросе подсчёта всевозможных данных за минуту, не много. Не смотря на это никакого облегчения не испытываешь именно в этих местах, по крайней мере я не испытал. У данного предмета имеется свой философский корень.
В одном элитарном немецком литературном периодическом издании я встретился с критикой Одной минуты, написанной одним разгневанным гуманистом. Книжка изображает человечество чудовищем, так как возводит гору мяса и тел, крови и пота (измерения действительно охватили, кроме дефекации и менструальных кровотечений, разные виды потовыделений, так как по разному потеет человек, охваченный ужасом и тяжело работающий), предварительно ампутировав этим телам головы. Ведь духовная жизнь не равняется ни количеству книжек и газет, которые люди читают, ни количеству слов, которые они произносят за минуту (это число астрономическое). Числовые сопоставления театральной и телевизионной посещаемости с величинами смертности, потока семяизвержений и т.п. вводят в заблуждение, причём заблуждение чрезвычайно грубое. Ни оргазм, ни кончина не представляют собой явления особенные и исключительно человеческие. Мало того, они содержательно исчёрпываются в пределах физиологии. Данные же специфически человеческие, такие как психическое содержание, не только не исчерпываются, но даже не приняты во внимание среди данных о тиражах газет или физиологических актов. Это как если бы кто-нибудь выдавал температуру тела за температуру любовных чувств, а под заголовком «акты» поместил рядом акты как фотографии голых людей и как акты пламенной веры. Этот категориальный хаос не случаен, так как авторы в основном старались шокировать читателей пасквилем, составленным из статистики. Это унижение градом цифр всех нас. Быть человеком это значит прежде всего иметь духовную жизнь, а не анатомию, которую можно складывать, делить и умножать. Тот же факт, что не удаётся измерить духовную жизнь и охватить её какой-нибудь статистикой, происходит из ложных притязаний авторов на то, что они составили портрет человечества. В бухгалтерском разделении человечества на части по занятиям, чтобы они соответствовали рубрикам, видна старательность патолога, расчленяющего трупы, и, пожалуй, злость. Ведь среди тысячи слов предметного указателя вообще нет такого как «человеческое достоинство».
