Александр Греков - Воспоминания военного министра УНР генерала Грекова
За полтора месяца работы в штабе я совершенно сработался с радой и, не лежи мое сердце так против большевиков, мог бы, конечно, сработаться и с комитетами, а не оставаться в отношении их пассивно лояльным, как я делал. Между тем, В.В.Нотбек получил первую армию и, так как он работал со мной большую часть войны (в 1-й Гвардейской пехотной дивизии), то решил перетянуть меня в штаб своей армии. Он предложил мне должность генерал-квартирмейстера армии, и я согласился на это. Переписка о назначении затянулась, и я получил приказ 20-го или 21-го октября. Между тем, перед этим только что произошел большевистский переворот, и первая армия стояла на Двинском фронте, то есть в сердце большевизма. Я выехал из штаба корпуса к месту нового назначения, еще не зная о перевороте. Я должен был быть в Киеве по делам корпуса, где и узнал о положении дел в Петрограде и оказался на распутье: можно было или ехать дальше, или бросить службу и уехать к семье, или, наконец, остаться на украинской службе. Внутренне я несколько колебался, по старой привычке к военным порядкам, не исполнить приказа о назначении и не явиться в первую армию. Но в Киеве я столько узнал о распорядках, заводимых тов. Крыленко, что приравнивать к военной службе эту службу было абсолютно невозможно. Наконец, один факт окончательно оборвал все мои сомнения. Имея необходимость по делам корпуса переговорить с Петлюрой, я отправился в военный секретариат (Гимназическая, 5). Там я прежде всего был направлен к полк. Скрипчинскому, исполнявшему при Петлюре обязанности, аналогичные обязанностям дежурного генерала штаба. Скрипчинский сообющил мне, что у него только что была делегация от 6-го корпуса, которая поручила ему передать Петлюре, что украинцы 6-го корпуса категорически требуют от своего военного министра оставления меня на украинской службе. Оказалось, что корпусная рада немедленно по отъезде моем из корпуса командировала в Киев специальную депутацию, не сказав мне об этом ни слова. Это меня так тронуло, что я не мог не высказать этого Скрипчинскому, хотя и видел его в первый раз в жизни. П.В.Скрипчинский со своей стороны отнесся ко мне необычайно приветливо, говоря, что рекомендация “громадских кол” (общественных кругов) является достаточным основанием для меня быть совершенно уверенным, что правящие лица охотно предложат мне служит на Украине. Все это окончательно прекратило мои колебания, и я принял решение поступить на украинскую службу. В штаб первой армии я послал телеграмму о том, что к месту службы прибыть не могу.
Переговорив с П.В.Скрипчинским, я узнал, что Петлюра на несколько дней выехал из Киева и раньше, чяем через 5-6 дней видеть его не удастся. Тогда я решил проехать к своей семье, так как с водворением большевиков ук власти необходимо было устроить личные дела, а к сроку, указанному Скрипчинским, приехать в Киев (от Курска, близ которого жила в имении моя семья, до Киева 8-9 часов пути). 18-го ноября я уехал из Киева. Скрипчинский обещал мне в случае более раннего возвращения Петлюры в Киев —протелеграфировать.
Не получив телеграммы, я дождался условленного срока и 23-го ноября выехал в Киев. Утром на следующий день я отправился к Скрипчинскому. От него я узнал, что в этот день командующий войскамы округа подп. Павленко делает осмотр гарнизону Киева и что на этом смотру будет и Петлюра, где лучше всего и попытаться с ним увидеться и условиться о приеме. Меня несколько удивил такой необычайный поворот дела, но я согласился сам устраивать себе прием, полагая, что в том новом мире, в который бросила меня судьба, прежде всего ничему не надо удивляться.
С Гимназической улицы я отправился к месту смотра на Крещатик. Вся Фундуклеевская была загромождена кавалерией, и я с удовольствием мог убедиться, что она в очень недурном состоянии. Впоследствии я узнал, что мне пришлось видеть здесь так называемый полк “Вильной Украины” — часть, действительно подобранную очень недурно и сохранившуюся до самого занятия Киева большевиками.
На Крещатике был страшный сумбур. Вдоль улицы проходила пехота и кому-то отвечали, но где был этот кто-то, мне так и не удалось найти, так как пересечь улицу было невозможно. Я уже отчаялся в своем предприятии, когда внезапно около протиснулся большой автомобиль-карета и в публике заговорили, что это Петлюра. Так как автомобиль остановился недалеко, то я немедленно направился к нему, но был резко осажен каким-то субъектом в шапке с большим красным шлыком. Я объяснил ему, кто я и что мне нужно, и просил доложить Петлюре. Субъект (впоследствии я хорошо узнал его, так как это был так называемый “полковник” Чеботарев) просунулся в автомобиль и через минуту сообщил мне, что “пан атаман” просит меня в 4 часа на Гимназическую улицу. Самого Петлюру я так и не видел, потому что он остался в автомобиле, я же, не желая долее толкаться у этого последнего, ушел с места парада. О состоянии пехоты, виденной на параде, судить было трудно, так как она шла узким фронтом и довольно беспорядочно. Во всяком случае, было впечатление, что ее довольно много и что начальство свое она признает, так как люди заметно подтягивались, подходя к месту, где кто-то невидимый для меня их приветствовал.
Около 4-х часов я явился на Гимназическую. Но, видимо, в этот день мне суждено было лишь дальше ознакомиться с порядками военного секретариата, но Петлюру видеть не было суждено. Не только Петлюры, но и Скрипчинского в секретариате не оказалось, и до 5 часов не появился ни тот, ни другой. Тогда я изловил какого-то поручика (это оказался Саенко, впоследствии мой адъютант) и просил его разведать у каких-либо властей предержащих, что же мне предпринимать дальше. Около 6 часов Саенко, наконец, сообщил мне, что, если я хочу, я могу видеться с помощником Петлюры полк. Жуковским и начальником генерального штаба генералом Бобровским, а других высших чинов в секретариате в даное время нет и, вероятно, сегодня не будет. Признаюсь, я немного пожалел, что поторопился донести в первую армию о неприбытии, так как украинские порядки с места не предвещали много хорошего. Во всяком случае, я согласился видеться с обоими названными мне лицами.
Подполковник Жуковский, в форме пограничной стражи, принял меня крайне резко и недружелюбно и, хотя я и сослался на депутацию 6-го корпуса, полагая, что и ему от Скрипчинского об этом должнл быть известно, но он отнесся к этому довольно безразлично. В общем, его ответ был такого смысла, что “много-де вас тут шляется генералов, но мы вам не верим и к себе не берем”. Я был глубоко поражен и обижен этим ответом и еще раз подчеркнул, что сами украинцы меня звали служить здесь, а вовсе не я навязываю свою особу. Расстались мы на том, что завтра, 8-го декабря, в 9 часов утра он устроит мне прием “атаманом” Петлюрой.
Генерал Бобровский оказался действительно генералом ген.штаба и притом крайне деликатным и доброжелательным. Мы разговорились с ним по товарищески, и он несколько, хотя и крайне осторожно, охарактеризовал мне первичный хаос, царящий в секретариате. Оказывается, здесь всякий действовал в свою голову без всякой правильной организации работы, подчиненности и докладов. Петлюра больше всего предавался приемам разных депутаций и занятиям в раде министров и в центральной раде. Жуковский, человек, по словам Бобровского, порядочный, но крайне нервный и невоспитанный, замещал Петлюру в приеме бесчисленных посетителей, которые являлись бичом Божиим для секретариата, такое их было количество. Второй помощник Петлюры, Кедровский, ведал политической частью, а он, ген.Бобровский, вместе со своими помощниками, подп. Кольчевским и Сливинским, пытался организовать ген.штаб. По мнению Бобровского, войска украинские были недурны, но нуждались в твердом руководстве. Для меня эти новые лучи в темное для меня царство украинских правительственных распорядков были очень ценны. Разъяснения генерала примирили меня и с Жуковским; у человека, видимо, действительно глаза на лоб лезли от переизбытка предлагающих свои услуги.
На другой день к назначенному времени я пришел в секретариат. Петлюра был уже там, и уже знакомый мне Саенко сообщил, что он примет меня вслед за той депутацией от какого-то полка с фронта, которая уже сидела у него. Я мог убедиться воочию в порядочности Жуковского, несмотря на его свирепость.
Должен признаться, что в ожидании приема я чрезвычайно волновался, хотя предыдущая моя служба и приучила меня ко всяким приемам, до Высочайшего включительно. В 6-м корпусе Петлюра был популярен, как борец за украинскую идею. По его телеграммам голове рады, а впоследствии и самому командиру корпуса, я мог судить, что это человек, идущий на самые смелые и решительные меры. Он рисовался мне, как новый, незнакомый мне тип революционного трибуна и борца за народ, выдвинутого самим народом. Для человека старой военной школы и чисто военного прошлого соприкосновение с таким деятелем являлось вещью совершенно необычной.
