Деннис Смит - Пожарная команда № 82
Я-то знаю, чем я расстроен. Только за прошлый год одна наша 82-я пожарная команда выезжала по сигналу ложной тревоги больше двух тысяч раз. И в большинстве случаев — по вине вот таких же мальчишек, которым некуда пойти и нечем заняться. Мальчишек, чьи родители никогда не уделяют им внимания, не дарят подарков, никогда их не приласкают. Чья роль в семье сводится к получению нескольких лишних долларов в ежемесячном пособии на многодетность. Детей, чьи родители, не имея никакого представления о противозачаточных средствах, так и не научились любить своих нежеланных потомков, детей, рожденных в невежестве и нищете и обреченных на лишения.
Как поступить с девятилетним мальчишкой, который в шутку потянул за ручку сигнала пожарной тревоги, а это повлекло за собой смерть человека? Проще всего сказать, что смерть — результат несчастного случая, явление печальное, но непосредственно не связанное с подачей ложного сигнала тревоги. Еще проще сказать, что провинившемуся всего девять лет и поэтому, чтобы довести до его сознания всю тяжесть его поступка, его следует просто отдать под надзор районных патронажных организаций. Именно так, кстати сказать, с ним и поступили.
Я не ратую за то, чтобы ребенку отрубили руку, но я убежден, что его следует поместить на год в исправительное заведение. Я понимаю, он живет в тяжелых социальных условиях, все так, но я не могу больше слышать разговоры о том, что виновник преступления — нищета, а не малолетний хулиган. Всякий, кого признают виновным в преднамеренной подаче ложного сигнала тревоги, должен отбыть год заключения в тюрьме, а если преступник несовершеннолетний, то в исправительно-трудовой колонии. Но за восемь лет, что я проработал пожарным, я видел только один случай, когда человека посадили, хотя за эти годы я выезжал по тысяче преднамеренно ложных сигналов тревоги.
В прошлом году пожарные Нью-Йорка сделали 72 060 выездов по ложной тревоге — в среднем 197 ложных тревог ежедневно. И при этом судья и полиция не считают подачу ложного сигнала тревоги серьезным преступлением. Редко кого арестовывают, еще реже признают виновными и совсем уж изредка подвергают наказанию.
Кроме Майка Карра, за последние восемь лет я знаю два случая, когда пожарные погибли во время выезда по ложной тревоге. Но страдают не только пожарные. Нередки случаи, когда мы выезжаем по ложной тревоге в один конец своего участка, а тем временем на другом конце вспыхивает настоящий пожар. В борьбе с огнем самое главное — время. Сколько раз бывало: появись мы на несколько минут раньше, и нам, возможно, удалось бы спасти людей. В прошлом году в Нью-Йорке во время пожаров погибло триста семь человек. Я не располагаю статистическими данными, но могу с уверенностью утверждать, что некоторые из этих смертей не удалось предотвратить только потому, что в нужную минуту пожарных отвлекли по ложной тревоге.
Майк Карр мертв, и вдове с семьей придется существовать на половину его жалованья. Кажется странным, что если бы в результате этого несчастного случая Майк остался нетрудоспособным, ему была бы назначена пенсия в размере трех четвертей жалованья. И сам он был бы жив, и жена не лишилась бы мужа. Но Майк погиб, и вдова будет получать на содержание семьи только половину того, что он зарабатывал. То же самое относится и к вдове того парня, который вчера провалился сквозь крышу.
Мы в депо не говорим о Майке Карре, но часто думаем о нем. Для наших мыслей и чувств не так-то легко подобрать слова.
■
- Деннис, Деннис, — смутно доносится до меня чей-то голос. Не хочу просыпаться, но понимаю, что выхода нет. Мне снился сон. Не помню, какой именно. Кажется, сон был приятный, потому что я чувствую себя отдохнувшим и освеженным. — Деннис, Деннис, — зовет меня мать. Голос звучит неуверенно. Ему недостает убедительности, ей, видно, не хочется меня будить, да никуда не денешься, надо. — Деннис, Деннис— Голос ее пробивается ко мне, и я пытаюсь подняться. И вдруг, совершенно неожиданно, в моей памяти возникают вместо маминых другие слова: «Руфус, Руфус!» Я снова опускаю голову. Что делает сейчас эта женщина? Утром, перед уходом с работы, я узнал, что Руфус скончался по дороге в больницу, и теперь у меня в ушах звучит тоскливый, умоляющий голос его жены.
— Деннис.
— Все в порядке, ма. Все в порядке. Я уже встал.
— Приготовить тебе яичницу с ветчиной?
Смотрю на стенные часы в кухне:
— Нет. Спасибо. Не успею. Уже половина пятого.
Я стараюсь приезжать в часть до пяти, но сегодня буду там не раньше половины шестого.
— Может, выпьешь кофе или чаю?
— Да. Чаю. Спасибо. — Поднимаюсь с кушетки, ищу брошенные на пол носки. Становлюсь на колени, заглядываю под кушетку. Вот они. Теперь брюки. Я оставил их на стуле, но их здесь нет.
— Ма, ты не видала мои брюки?
— Я повесила их на вешалку. Должен же кто-то следить за твоей одеждой. Они висят у меня в шкафу.
Порядок. А где же моя рубашка?
— Послушай, мама, ты не знаешь, куда девалась моя рубашка?
— Она здесь, на кухне. Я только что выгладила ее.
Выхожу на кухню, целую маму в щеку.
— Спасибо, мама, рубашка как новая.
Сажусь за стол и кладу сахар в чай. Мама придвигает ко мне два куска поджаренного хлеба и идет к холодильнику за банкой с вареньем.
— Знаешь, мама, — говорю я, — тебе бы носить фамилию Гольдберг. Ты бы меня еще куриным бульончиком пичкала.
— Я урожденная Хоган, — говорит она. — А по мужу Смит. Но мать все равно мать, какая бы у нее ни была фамилия, она должна заботиться о своих детях. — Она садится напротив меня. — И раз уж на то пошло, хотя мне, может, и не надо бы вмешиваться, — продолжает она, — но я считаю, что в последнее время ты слишком много работаешь, Деннис. Почему бы тебе не переменить место? Ты уже отработал больше пяти лет в этом паршивом районе, на этих бесконечных пожарах. Подыскал бы теперь должность в муниципалитете или еще где-нибудь.
Моя мама считает, что на городской службе я стану влиятельным лицом, что делать мне там ничего не придется, только сидеть и руководить. В Нью-Йорке многие, как мама, помнят времена Демократических клубов и патронажной деятельности «Таммани-холла[1]». Им невдомек, что с этим покончено навсегда.
— Послушай, ма, — говорю я со всей убежденностью, на какую способен, — в этом паршивом районе живет много хороших, работящих людей, но оттого, что они черные, или оттого, что они говорят по-испански, у них нет возможности поселиться в центре Манхэттена, даже в таком перенаселенном и запущенном доме, как твой. А право на услуги города имеют даже те, кто не работает, хотя и мог бы работать. Вот я и предоставляю им услуги. Обслуживаю людей, оказываю им неотложную помощь. И мне нравится так зарабатывать себе на жизнь. Если наступит день, когда моя работа мне разонравится, — тогда я подыщу себе другую. А пока давай не будем больше об этом разговаривать.
— Тебе лучше знать. Может, ты и прав, но, по-моему, это просто безумие оставаться на такой работе, когда ты мог бы получить место в центре города, в хорошей, чистой конторе.
— Спасибо за чай, мама. Я к тебе на днях еще заеду.
Я уже давно усвоил, что одного объяснения в день на любую тему вполне достаточно. Если объяснять все свои поступки, не останется времени на то, чтобы что-то делать.
■
Я живу в небольшом городке Вашингтонвилле. Это милый городок в 60 милях к северу от Нью-Йорка, и единственное, что мне не по душе в нем, — это его слишком длинное название. Окрестности Вашингтонвилла — пологие холмы, на которых пасут скот. Всего лишь десять лет назад местные фермеры начали продавать горожанам земельные участки. Люди приезжали и по сей день приезжают сюда из Нью-Йорка, чтобы приобрести собственный клочок Америки. Полицейские, пожарные, монтажники, учителя, машинисты, автомеханики покидают насиженные места вблизи своей работы. А почему бы и нет? Прожив всю жизнь в тесноте многоквартирных домов, я хочу своим сыновьям дать немного больше простора, чем имел сам, хочу, чтобы они могли гонять на велосипедах и дышать чистым воздухом.
Мой клочок Америки — это дом с четырьмя спальнями и прилегающие к нему пол-акра земли. Дом расположен на вершине холма, из окон — вид на дальние горы и на соседский двор. Здесь царят мир и простота. Правда, мне не дано наслаждаться безмолвием, описанным у Торо, — до меня то и дело доносятся крики играющих во дворе детей, треск соседской газонокосилки или снегоочистителя, но зато — если захочется — я могу посадить здесь грядку фасоли.
Несколько лет назад в Бойсе, штат Айдахо, умерла одна старушка. Она не оставила завещания, и ее имущество разделили между дальними родственниками. Дядя моей жены, слепой бедняк, живущий в Ирландии, стал по тамошним представлениям богачом, состоятельный кузен стал еще состоятельнее. На долю моей жены также пришлось несколько тысяч долларов, как раз достаточно для первого взноса за дом. Из жалованья пожарного нам никогда не удалось бы накопить этих денег. Такова жизнь — я с женой и тремя сыновьями должны были ютиться в трехкомнатной квартире, пока где-то, за тысячу миль, не умерла незнакомая старушка.
