Мифология Средиземья с иллюстрациями Антейку - Баркова Александра Леонидовна
Кто же переделал собор в библиотеку?!
Никто. Это библиотека Джона Райландса в Манчестере, построенная его вдовой. В собрание библиотеки входят древнейшие христианские тексты на папирусе, Библия Гутенберга и другие религиозные манускрипты. Именно поэтому здание библиотеки не просто построено в неоготическом стиле, а выглядит как собор. В итоге получился светский храм, что вызывает шок.
И ровно то же мы встречаем на страницах «Властелина колец». «Глазам Пиппина открылся огромный зал. Через высокие окна, пробитые в стенах нефов, проникал свет. Черные цельномраморные колонны заканчивались огромными капителями-кронами, из листьев которых выглядывали причудливые каменные звери; высокие своды тускло поблескивали золотом и пестрели узорами. Но в этом длинном торжественном зале не было ни драпировок, ни ковров, да и вообще ничего тканого или деревянного; только между колонн молчаливыми рядами высились изваяния из холодного камня.
Пиппину вспомнились искусно обтесанные скалы Аргоната, и, разглядывая каменные лики давно умерших королей, он исполнился благоговения. В глубине зала, на ступенчатом возвышении… стоял высокий трон, а за ним мерцало драгоценными камнями резное изображение цветущего дерева. Но трон был пуст. У подножия, на нижней, самой широкой ступени, в черном, ничем не украшенном кресле из полированного камня, восседал, опустив глаза, древний старец».
Итак, в одном не храме на месте алтаря стоит Джон Райландс, в другом — сидит Денетор. В одном над колоннами стоят ученые и писатели, в другом между колоннами стоят короли. Вряд ли манчестерская библиотека так повлияла на творчество Профессора — скорее, это проявление того, как в одних и тех же культурных условиях сходно мыслят люди с одинаковым духовным опытом.
В начале этой книги мы уже цитировали Гарта, который утверждает, что образ королевского дворца списан Толкином с оратория в Бирмингеме (свет, падающий на королевский трон и древо позади него, — это свет из окон купола перед алтарем в бирмингемском храме). И независимо от того, вдохновлялся ли Толкин манчестерской библиотекой, или структура интерьеров просто совпала, — перед нами два равновеликих по художественной значимости образца того, как глубоко верующие люди творят светскую культуру на основе религиозной.
Глава 3. Несокрушимый мир детства
Говоря о сказочных мотивах «Властелина колец», мы доселе подразумевали сказку волшебную, герой которой — подросток и которая изначально предназначалась для взрослых слушателей. Но всем нам известны и сказки другого типа, адресованные детям; в частности, такие сказки строятся на разнообразнейших повторах. На повторах строятся и песни-потешки для детей. Все это нас подводит к «том-бом» — образу Тома Бомбадила.
Казалось бы, это персонаж бесполезный. Его единственная функция в сюжете — дать хоббитам клинки из арнорской гробницы (и, как мы знаем из фильма, Тома легко заменить в этом). Исследователи пишут, что Бомбадил необходим для того, чтобы расширить границы мира, чтобы Средиземье не представало черно-белым. Это верно, но…
Чтобы ответить на вопрос, зачем нужен Том Бомбадил, нам нужно вернуться к самому началу. Но не к началу романа, и даже не к «Хоббиту», и даже не к той шарнирной кукле, с которой играли дети Профессора, — нет, мы вернемся в еще более ранние времена, когда трехлетний Толкин был привезен из Южной Африки в Британию и оказался в деревушке Сэрхоул. Неподалеку рос и ширился промышленный Бирмингем — он потом поглотит Сэрхоул, так что и названия от деревни не останется (сейчас это городской район Холл-Грин), но тогда еще «Сарумановы машины» не добрались до деревушки, где жизнь текла по старинке, а единственным транспортом была лошадь. Толкин неоднократно признавался, что Сэрхоул послужила прообразом Хоббитании. Он покинул эту деревню, когда ему было восемь лет.
Итак, жизнь в Сэрхоул совпала с его дошкольным детством, то есть периодом, когда ребенок чувствует себя максимально защищенным, когда о бедах взрослого мира он знает немного и они всегда обходят его стороной — отчасти благодаря заботе родителей, отчасти благодаря гибкости детской психики. А теперь откроем приложения к «Властелину колец» и посмотрим на историю Шира. На севере Средиземья могут бушевать войны, Король-Чародей уничтожает армии арнорцев, волки рыщут по Пустоземью, страшная зима может накрыть земли, где снег выпадает не каждый год… Но в Шире самые большие неприятности закончатся тем, что голову орочьего вождя закинут в кроличью нору, изобретя игру в гольф, а вражьи армии вовсе не заметят существования хоббитов. Как видим, Толкин на всю жизнь сохранил этот взгляд ребенка на свою Хоббитанию: из нее можно (и нужно!) выйти во взрослый мир, но взрослый мир не может войти внутрь Шира, а если и проникнет, как Сарумановы приспешники, то будет изгнан, а раны, нанесенные земле хоббитов, волшебным образом исцелятся. И неважно, что реальная Сэрхоул была поглощена Бирмингемом, — в сердце каждого человека мир детства окружен самой несокрушимой из стен.
А затем приходит новое детство: Профессор становится отцом. И в семье появляется деревянная шарнирная кукла — Том Бомбадил. И, пока еще независимо от него, — истории про хоббита и гномов, которые Профессор рассказывает своим детям. Потом возникнут первые стихи про Тома и Дочь Реки, а позже, уже во «Властелине колец», все это сольется воедино: Бомбадил, разговаривающий детскими стишатами и спасающий хоббитов от недетских бед. Бомбадил — это образ отца, как ощущает его ребенок (напомним, что с собственным отцом Толкин расстался в три года, а через год тот умер от лихорадки).
Ощущение детства, навсегда запечатленное Профессором в образе хоббитов, закономерно определяет и их рост, и то, что их поначалу принимают за детей. А поскольку это идет не от логики, не от размышлений о мире, а от самых глубинных переживаний, то оно выглядит органично и не вызывает вопросов или возражений. Бомбадил выручит из любой беды, чудесным образом оказавшись рядом? Это нормально. Кольцо, перед которым трепещут мудрые и могучие, не имеет над ним власти? Разумеется. Он предсказывает тебе будущее (в его доме Фродо видит сон о своем пути в Валинор)? Иначе и быть не может. Разумеется, Тома Бомбадила можно сравнивать со сказочным дарителем, типа Бабы-яги в избушке на курьих ножках, где герой и выспится, и получит чудесные знания, но… но если мы возьмем любую сказку, где герой попадает к Бабе-яге, то этот сюжетный ход будет в ней одним из важнейших (герой узнает, кто похитил его жену и где ее искать, получит коня и/или волшебные предметы), но при этом яга никогда не станет выручать героя. То есть в образе Тома Бомбадила сказочный архетип трансформируется, но не в сторону авторского литературного, а в направлении детских переживаний. Восприятие читателем этого образа зависит от того, насколько в нем силен внутренний ребенок. Если силен — Бомбадил принимается целиком и безоговорочно; если нет — возникают концепции типа «Бомбадил — негативный персонаж, поскольку его лес полон злых сил, соседи — нежить, и он ничего не делает, чтобы их уничтожить». Эти идеи соседствуют с гораздо более распространенной в фэндоме концепцией «негативного Гэндальфа»: его осуждают за то, что он дает хоббитам трудные и труднейшие задачи, вместо того чтобы сделать все самому. Но Гэндальф, как и Том, — это воплощение образа отца (недаром Гэндальф практически всегда фигурирует вместе с хоббитами), но в двух разных ипостасях: Том — это отец защищающий, всемогущий отец малыша, Гэндальф — отец учащий, отец мальчика и подростка (напомним, что Гэндальф появляется в творчестве Толкина, когда его старшему сыну было тринадцать лет, а младшему — шесть).
В таком ракурсе очевидно, почему и Гэндальф, и Том не берут на себя решение судьбы Кольца. Но это ответ извне (и из недр читательского подсознания), а над ответом изнутри мира Толкину пришлось изрядно поработать. И если объяснение для Гэндальфа сформулировано логично (Гэндальф боится, что с его желанием творить добро Кольцо превратит его во всемогущего тирана), то в случае с Бомбадилом возникает парадокс: Кольцо не имеет над Томом никакой власти, то есть оставить его в Вековечном Лесу безопаснее и стократ проще, чем нести в Мордор, и все же этого делать нельзя. Аргумент «он был бы ненадежным хранителем» не выглядит убедительно. То есть здесь на образ отца накладывается и образ лесного духа, который просто существует, может спасти заблудившегося путника, но не покидает своих владений.
