Роман Сенчин - Не стать насекомым
Так же, думаю, активные ромеи витийствовали о ромейском народе, а он в это время гиб. И погиб так, что почти не осталось его следов, не сохранилось в памяти даже названия этого огромного государства, и для него много позже выдумали другое — Византийская империя.
Гибнут и англичане, французы, голландцы, русские. Их постепенно замещают другие народы, другие культуры, религии. Процесс медленный, почти незаметный, но неуклонный, — и ромеи не верили, что их великий Константинополь перестанет быть Константинополем, да и о падении его в некоторых районах города довольно долго не знали или не придали этому падению значения — в храмах шли службы, завоеватели не бесчинствовали. Всё менялось постепенно, на протяжении поколений. Почти как и сегодня…
Историки утверждают, что такова участь всех империй. Россия была империей, потом распалась, и теперь её провинции поглощают метрополию. Логично, но тяжело. И хочется плакать.
Николай Зиновьев плачет стихами. Иногда даёт в них пощёчины, иногда, что тоже возмутило Владимира Шемшученко, пишет «благодарственные верноподданнические опусы». Ну, откровенно верноподданнического я у Зиновьева не встречал, хотя и могу допустить — он государственник, он верит в то, что власть способна помочь, спасти, изменить. Мне лично кажется — вряд ли. Вся история последних десяти лет показывает, что власть не хочет спасать народ. Время от времени придумываются национальные проекты, о которых несколько месяцев оглушительно трезвонят СМИ, время от времени те, кого называют идеологами, выступают со смелыми речами, стратегиями развития. Народ на эти шумы слегка реагирует, ждёт изменений, и на какое-то время ему становится чуть легче стоять на четвереньках… Если бы власть хотела что-то изменить, она бы каждый день била в одну точку, как это делал Иван Грозный, Пётр, большевики, Горбачёв со своей перестройкой. Может, и к ускоренной гибели вела бы народ, но вела, толкала. Нынешняя же власть, скажем так, — тянет время…
Три месяца на страницах «Литературной России» идёт полемика о Белинском. Спорят на самом деле, конечно, не о самом критике, а, как и прежде, о пути России. Нынешние славянофилы отстаивают идеалы и ценности своих предшественников, нынешние западники — своих.
Белинский, конечно, смотрел на Запад, он видел его болезни, но в выборе между ними и «татарскими нравами» выбирал первое. Третьего, к сожалению, не дано. Да и первого уже тоже. Татарские нравы завладели Россией, они всё сильнее врастают и в Запад. То во Франции, то в Швейцарии, то в Бельгии, в Швеции, США издаются законы, имеющие целью остановить этот процесс, но оказываются смешны и бесполезны. Гибнет не только Россия, но целая цивилизация. И некоторые об этом плачут открыто, некоторые — сквозь хохот, как Всеволод Емелин…
Автор статьи «Когда совсем нет света» раздражён стихами Зиновьева — они вредят его «душевному здоровью». Что ж, Владимира Шемшученко никто не заставляет читать подобные тексты, есть другие поэты — громкие и жизнеутверждающие. Только вопрос, верят ли они сами в это жизнеутверждение… Не исключено, что и верят: храмы открыты, и строятся новые, русская речь звучит громко, флаги реют, гербы висят, Георгий Победоносец колет змия копьём, руководители государства говорят о сильной России… В общем-то, всё очень позитивно. Но почему-то посмотришь вокруг, глянешь в себя, и остаётся только плакать.
Сквозь бесовщину и раздрай
Шепчу чуть слышно и невнятно:
«Ну что же, Родина, прощай».
Кто жить остался — непонятно.
А Владимиру Шемшученко — душевного здоровья!
Июнь 2010 г.
До лучших времён
Это лето ознаменовалось для меня одним юбилеем. Одновременно радостным и горестным. Десять лет назад Российская академия наук совместно с Институтом мировой литературы приступили к изданию первого в истории Полного (академического) собрания сочинений и писем Дмитрия Писарева.
В течение 2000–2005 годов в издательстве «Наука» вышло девять из двенадцати томов, в 2007 году появился ещё один (но отыскать его мне не удалось), а затем наступила пауза, продолжающаяся до сего дня. И, судя по всему, нет никаких предпосылок, чтобы она прервалась…
В советское время так называемые революционные демократы являлись чуть ли не нашим всем литературно-критической мысли эпохи до Октябрьской революции. Представители других направлений оставались явно в тени, найти их статьи было не так-то просто. Ясно, что у большинства этот продолжавшийся десятилетия пиар вызвал к революционным демократам стойкое отторжение. Они всё меньше походили на живых людей, всё сильнее напоминали памятники. Белинский, благодаря советским художникам и биографам, стал практически неотличим от Железного Феликса, Чернышевский, Добролюбов, Писарев превратились в неких литературных чекистов.
Каждое новое поколение советской молодёжи читало произведения революционных демократов всё неохотнее и меньше, а когда с наступлением перестройки стало можно и вовсе не читать, тех, кто открывал их книги, остались наверняка сущие единицы.
Жаль. И дело здесь не в симпатии или антипатии новых поколений к революционным демократам, а в знании их наследия, или в простом знании о существовании наследия. Тем более что забвение окутывает не только имена Белинского, Чернышевского и тех, кого принято причислять к их соратникам, но и представителей других направлений общественной мысли. Появляющиеся люди с потребностью умственной работы задыхаются и вянут без подпитки для этой работы, зачастую не подозревая о существовании книг Чернышевского, Писарева, Аксаковых, Самарина, Герцена, Аполлона Григорьева, Стасова, Салтыкова-Щедрина… Нынешние двадцатилетние в смятении и недоумении, не понимая, что происходит с Россией, с людьми, они чувствуют неправильность того миропорядка, что устанавливается в родной стране. Ответ на эти недоумения они наверняка бы нашли в статьях 40-х–60-х годов XIX столетия. По крайней мере статьи Дмитрия Писарева много бы дали нынешней мыслящей молодёжи, на многие параллели бы навели. Но нынешняя молодёжь о Писареве ничего (или почти ничего) не знает.
Из большой четвёрки тех революционных демократов, чьей одной из главных сфер деятельности была литературная критика, — Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Писарев, — последнему с изданием творческого наследия в советское время повезло меньше остальных.
В официальных статьях и учебниках Писарева обязательно журили за радикальность взглядов, отмечали, что в его мировоззрении есть противоречия, и т. д. В этих статьях чувствуется некая двусмысленность: вроде бы Писарев из числа центральных борцов с самодержавием, один из самых пламенных, но уж очень пламенный, часто сокрушавший тех, кого нельзя было сокрушать, критиковавший то, что критиковать ни при каком строе не дозволяется… И, наверное, неслучайно, что советским читателям произведения Писарева давали дозированно, выборочно… В 1940-е и 1950-е годы планировалось издание Полного собрания сочинений, но планы эти не воплотились в жизнь. Самым полным можно считать четырёхтомник, выпущенный в середине 1950-х. В него вошли все основные статьи Писарева, но создать исчерпывающий творческий портрет критика по этому четырёхтомнику сложно. Порой не программные произведения определяют наше отношение к тому или иному литератору, а прошедшие незамеченными при первой публикации или же извлечённые из архива наброски, черновики. Вспомним изумлённое восклицание Баратынского, разбиравшего архив Пушкина: «Да он был мыслитель!..»
Успевшие выйти тома Академического собрания сочинений Писарева открывают нам его малоизвестные произведения, не переиздававшиеся или с момента их первой публикации, или за последнее почти столетие (со времени выхода Полного собрания сочинений в шести томах в 1909–1913 гг., хотя «полным» его назвать можно лишь условно, т. к. значительная часть произведений в него по тем или иным причинам не вошла).
Кстати сказать, до революции издание наследия Писарева можно назвать чуть ли не благополучным, несмотря на цензурные трудности. (Писареву повезло с издателем.) Ещё при его жизни начался выход собрания сочинений в 10 частях, затем оно, с цензурными изъятиями, правда, было повторено в 1870-х. В 1894 году вышло первым изданием Полное собрание сочинений, которое было переиздано четыре, а некоторые тома и большее количество раз. Каждое издание выходило тиражом не менее 3 тысяч экземпляров и очень быстро раскупалось.
Нынешнее издание Писарева — 700 экземпляров. Не знаю, сколько сотен (или десятков) человек на него подписались, сколько приобрели томики в магазинах. Я, например, покупал их в магазине «Академкнига» на Цветном бульваре в Москве; недавно зашёл туда и увидел, что все девять томов до сих пор есть в наличии, цены по нынешним временам смешные — от 85 до 187 рублей…
