Еремей Парнов - Зеркало Урании
Продолжим, однако, наше повествование об этапах "генной инженерии", о логике на сей раз научного исследования.
Основным носителем генов, как известно, являются хромосомы. Но могут существовать и более мелкие их образования — кольцеобразные плазмиды.
Именно они и сделались главным объектом экспериментов. После того как был найден фермент, способный расщеплять ДНК на отдельные звенья, в Стэнфордском университете приступили к расщеплению плазмидов для внедрения в них чужих генов. Вначале удалось пересадить однотипные гены родственным бактериям, а потом гены стафилококковых бактерий плазмидам совершенно иного вида, так называемой "кишечной палочке". В итоге образовался новый гибрид, обладающий свойствами как стафилококков, так и кишечной палочки. А совсем недавно в институте Карнеги группа Джона Морроу провела ювелирный эксперимент — ввела в кишечную палочку гены южноамериканской жабы.
Не правда ли, опыты доктора Эйнсли, сообщением о смерти которого открывается роман, не идут ни в какое сравнение с головокружительными достижениями реальной науки?
Следующим этапом должен был стать перенос в кишечную палочку генов, ответственных за производство стрептомицина. В случае успеха человечество могло бы получить мощное средство в борьбе с болезнями.
Но опыты неожиданно были прекращены самими исследователями. Национальная академия наук США не только приняла такое беспрецедентное в истории науки решение, но и обратилась к ученым мира с целью установить добровольный мораторий на исследования по генной инженерии с кишечной палочкой. Американские биохимики призвали прекратить эксперименты, могущие вызвать заражение человеческого организма гибридными бактериями, свойства которых невозможно заранее предсказать. Ведь кишечная палочка составляет значительную часть нашего "внутреннего населения"!
"Штаммы этой бактерии, — как говорится в сенсационном заявлении ведущих американских ученых, — обитают в кишечнике человека и обладают способностью обмениваться генетической информацией с другими типами бактерий, среди которых есть и болезнетворные. Таким образом, не исключено, что новые элементы ДНК, введенные в кишечную палочку, могут широко распространиться среди человеческих, бактериальных, растительных или животных популяций и последствия этого явления сейчас невозможно предсказать".
В романе «Мутант-59» катастрофа возникла из-за трагического стечения трех различных явлений, связанных с последствиями научно-технического прогресса. Мысленно мы могли поставить подобный эксперимент и с другими тремя независимыми процессами, о которых повествуют наши новеллы. Я выбрал для этого нарочито сходные ситуации. Не надо обладать большой фантазией, чтобы увидеть куда более страшные картины. Тем более, что реальная биосфера не признает локальной осторожности Педлера и Дэвиса, которые отвели для своего «светопреставления» весьма скромный участок в центре Лондона. Ограничение, наложенное на идею, мгновенно мстит снижением художественной убедительности. Нам остается неясным, что спасло от заражения пластмассовой чумой остальной мир. Во всяком случае, не Темза, свободно сбрасывающая все свои нечистоты в море.
Но это, конечно, частность. Главное для нас в том, что наука с честью вышла из весьма серьезного испытания.
Подведем итоги мысленного эксперимента с подменой условных фантастических коллизий реальными, причем далеко не однозначными проблемами научно-технического прогресса. Фантастика дает такую возможность. И язык у нее, о какой бы науке ни шла речь, единый — общедоступный. Легендарный Персей мог видеть в зеркале своего щита и прекрасное лицо Андромеды, и змееволосую голову Медузы Горгоны. Без этого щита, как мы помним, меч был бессилен. Эти обстоятельства и позволили нам взять для оценки моральных и целевых аспектов науки научно-фантастическое произведение. В катастрофах «Мутанта-59» менее всего виновна наука сама по себе.
Комментируя заявление американских биохимиков, В. А. Энгельгардт сказал: "Главная угроза заключается не в самих опытах как таковых, а в том, чтобы они не стали предметом оперирования в руках людей легкомысленных и беспечных или же в руках злонамеренных элементов. Против этих опасностей и должны быть направлены первоочередные усилия".
Это прекрасный ответ на вопросы, которые поставили перед нами Педлер и Дэвис.
Научный поиск-это не слепая езда по неведомым магистралям. Все зависит от того, где проложены его многоразветвленные колеи: на твердом фундаменте социального равенства и продуманного планирования или же на болотистой почве так называемой "частной инициативы".
Обратимся вновь к «Мутанту-59», который послужил нам своего рода наглядной моделью. Обычно при анализе — даже беглом — произведения принято выделять основную мысль. Не будем отступать от традиций. Благодаря своевременно принятым мерам, зло было наказано и катастрофы на Земле удалось избежать. А навсегда замолкшая среди марсианской пустыни автоматическая станция?..
В наши дни, когда многостороннее сотрудничество стран с различным политическим строем стало непреложной реальностью, забота о нашем общем доме-биосфере прочно утвердилась в сердцах людей. Именно ей мы обязаны удовольствию прочитать умную и остро написанную книгу Кита Педлера и Джерри Дэвиса.
Мыслями, на которые она навела меня, я поделился здесь с вами. Иначе как "опыт исследования", я не могу их назвать.
Ловушка Скиннера
Где жизнь, что мы живя потеряли?
Где мудрость, что мы потеряли в познаниях?
Где познание, что мы потеряли в сведениях?
ЭллиотЭти строки могли бы стать эпиграфом к роману Чэда Оливера "Ветер времени". И дело здесь не столько в смысловых соответствиях, сколько в общем настроении, неугасающем беспокойстве человека, ждущего ответа на вечные вопросы. От этих вопросов нельзя уйти. От них не спрятаться, как не спрятаться от самого себя. Они льются на землю звездным светом, выпадают радиоактивными дождями, раздирают уши пронзительным свистом сверхзвуковых истребителей. И нет на свете таких уголков, где люди могут быть безучастны к будущему человечества. Оно не отдалено туманным горизонтом. Оно стало нашим завтрашним днем, заботой первостепенной важности. Человечество сделало первый шаг к звездам. Каждый день теперь может оказаться первым днем распространения цивилизации на другие миры. Но готово ли к этому человечество? Для Чэда Оливера это главный вопрос, вопрос вопросов. И он не спешит с ответом. Может быть, потому, что ни на мгновение не забывает о космическом огне, оставившем на камнях Хиросимы тени людей, впервые увидевших эту вспышку грозной силы. Они успели лишь заломить руки над головой, как сломанные крылья, и исчезли…
Спокойно, неторопливо течет повествование. Чэд Оливер мастерски обрисовывает детали, заостряет внимание на мелочах. Сонная одурь захолустного городка. Ленивая нега искрящейся солнцем воды, где в тени кустов стоит против течения золотая форель. Автор словно хочет уверить читателя, что в такой день, в таком благословенном месте не может случиться ничего необычного. Тем более с таким типичным "средним американцем", как Уэстон Чейз. И читатель настраивается на этот отдых на лоне природы. Он готов провести его вместе с Уэстоном. Этот человек прост, понятен, естествен. И почти каждому знакомо испытанное им чувство, когда "пойманная рыба разжигала желание поймать еще". Но пока читатель занят рыбной ловлей, он сам оказывается в положении рыбы. Чэд Оливер искусно ведет его на тончайшей леске мастерски построенного сюжета.
Вдруг резкое движение, внезапный поворот, убыстрение ритма, и события нарастают со скоростью снежной лавины. Кажется, вот-вот Чэд Оливер перешагнет ту предельную меру, за которой кончается художественная правда, увлеченный собственным воображением.
Но в самый последний момент писатель останавливается, делится с читателем своими сомнениями, подбрасывает ему одну-другую художественную находку, от которой во все стороны расходятся волны достоверности. Как чародей из маленькой сюиты Дюка, Чэд Оливер вызвал невероятной силы град, заставил своего героя метаться в поисках спасенья, карабкаться "а скалы, забиться в каменную пещеру. Неужели завязка не могла случиться в более спокойной обстановке, на более реалистичном фоне? Ведь молния необычного поражает тем сильнее, чем зауряднее, обыденнее родившие ее облака. Что ж, возможно, автор и допустил небольшой просчет, когда уложил Уэстона спать на сырые камни пещеры. Но одной лишь фразой ему удается вернуть доверие читателя. "Он (Уэстон. — Е. П.) ворочался на жестком ложе, не просыпаясь, но и во сне ощущая ход времени".
Это сказано точно и лаконично. Это верно передает ощущение Уэстона, забывшегося холодным тревожным сном. Перед нами живой человек, а не робот, призванный выпаливать столько-то битов определенной информации. И когда в разговоре с Арвоном он проявляет полнейшее невежество в астрономии, пытаясь нарисовать солнечную систему, читателю это понятнее и ближе, чем популярная лекция, произнесенная скучным эрудитом, который, казалось, только и ждал встречи со звездными пришельцами.
