Захар Прилепин - Летучие бурлаки (сборник)
Но главная социальная проблема всё равно заключается в другом.
В России писателей теперь больше, чем читателей. С какого-то момента это перестало быть риторической фразой и превратилось в скучную статистику.
Смотрите.
Если подсчитать членов всех писательских союзов — наберётся тысяч пятьдесят человек. Если прибавить к ним авторов литературных «толстяков», далеко не все из которых являются членами союзов, — ещё тысяч десять. Плюсуйте пользователей сайтов «Проза. ру» и, навскидку, «Художники войны», — вот вам полмиллиона одних писателей.
А среднестатистический тираж книги — три, ну, пять тысяч экземпляров!
Как же так может быть?
Если б писатели читали друг друга — мы бы жили в своей маленькой прекрасной стране, с десятками и сотнями тысяч друзей и соратников, понимающих и слышащих всякого пишущего.
Но дело обстоит несколько иначе.
Вот вы, к примеру, писатель, и, читая этот текст, ужасно сердитесь на меня. А теперь перестаньте на минутку сердиться и вспомните, сколько книг наших современников вы прочли за последний месяц. Ни одной ведь? А за год? Три? Две? И до конца дочитали?
Нет? А чего там читать, правильно, чушь всякую.
Но чего ж вас-то должны читать до конца?
Жизнь порой бывает несправедливой и подлой, но чаще всего она просто платит человеку взаимностью.
Нынешние писатели — они сплошь и рядом читатели так себе.
По моим наблюдениям, читают книги люди, которые сами, как правило, ничего не пишут. Их осталось мало, но они ещё есть, и на них вся надежда.
Сколько раз я бывал на спецкурсах и лекциях для молодой литературной поросли. Если, к примеру, литературные встречи проводятся далеко за городом, куда надо ехать час-другой-третий, молодые писатели ведут себя как среднестатистические пассажиры метро и электричек: смотрят на пейзажи и думают свои ужасно умные мысли. Нет бы книжку достать, полистать. А когда раскроют свои багажные сумки — там и нет никаких книжек. Только собственные рукописи.
Как сказал один молодой писатель: «Я не читаю книг и не считаю нужным. Ведь корова, которая даёт молоко, — сама не пьёт молока».
Каков остряк. Только не спрашивай теперь, почему за твоим молоком не строятся в очередь. Мало ли откуда ты его надоил.
Помню, в середине нулевых года три провёл я на литературных семинарах в Липках, самых масштабных в России. Там набирали группы из десятка-другого молодых литераторов со всей страны — и с этими группами работали настоящие взрослые писатели: два мастера на каждый класс.
Общаясь со своими одногруппниками, я вскоре осознал очень важную вещь: они, за редкими исключениями, не читали ни одной книжки своих мастеров и делать этого не собирались.
А мастера-то их читали! Всех, кто был в группе! Ну, они старые, эти мастера, им заняться больше нечем.
Впрочем, эти мастера — тоже тоскливые исключения.
Потому что иные провинциальные отделения писательских союзов — кошмар не меньший, чем сборы молодых и ранних. Тут молодые, самодостаточные и надутые дураки, там — древние и озлобленные. Ничего давно не знающие, но всех презирающие неистово и горестно.
Влезут в свою паутину, покроются мхом, вырастят мутные, подозрительные глаза — и глядят этими подозрительными глазами из паутины: не жид ли приехал? А кто тогда?
«Вы там, в своей Москве…», — говорят.
Я к ним в их миллионник приехал из своей деревни, где живёт пять человек, а они мне про мою Москву рассказывают, вот ведь, а.
Хотя большинство из них, слава богу, и не доходят на встречи.
Видел тут в одном чудесном писательском блоге запись: «К нам в Петербург приедут Быков и Прилепин. Не хочу отвлекаться на эту мелкотравчатую суету. Лучше пойду и напишу несколько волшебных строк».
Прелесть.
Иди напиши несколько волшебных строк, волшебник.
Своим волшебным пером.
Достоевский круче, чем нефть
Профессию литератора скоро упразднят. Надо это спокойно признать.
Маяковский и Есенин жили на свои стихи. Вознесенский и Рождественский очень хорошо жили на свои стихи. Астафьев и Белов жили на свою прозу. И Василий Аксёнов тоже — пока не уехал.
Те, кого публиковали, — жили на свой литературный труд.
Те, кого не всегда публиковали, — работали кем попало. Отсюда апокриф, что Андрей Платонов был дворником при Литературном институте. Вот какая, мол, проклятая советская власть. Сегодня сорок лучших писателей могут устроиться дворниками при всех институтах Москвы — никто и бровью не поведёт: а чего вы хотели, господа? Чтоб вас кормили за ваши метафоры?
Есенин в 1924 году хвалился, что только ему, Маяковскому и Ахматовой платят по рублю за строчку. Рубль — он весил тогда. У Маяковского была первая в Москве иномарка, с личным шофёром. Есенин вывез из деревни в Москву двух своих сестёр, снял им жильё, они начали учиться.
Есенину было двадцать девять лет, пацан, когда с ним встречался Троцкий, а Фрунзе требовал, чтоб поэту организовали на советском Кавказе видимость Персии. А то страшно отпускать в Персию такого ценного человека — сочинителя стихов.
Может, вы не знаете, так я расскажу: сегодняшний поэт, перебравшийся в Москву, — это такой весёлый бомж, которому никто, никогда и ни за что не платит. Нет в природе ни Троцкого, ни Фрунзе, никакому чиновнику даже в голову не взбредёт позаботиться о поэте. Впрочем, вру, Михаил Ходорковский выплачивает десяти (очень хорошим) поэтам ежемесячные стипендии — но это всё-таки другая история.
…потом, конечно, за стихи ещё и убивали — не надо нам об этом напоминать, мы в курсе.
Потом снова не убивали, а только иногда грозили им кулаком и обещали кузькину мать. Поэты делали вид, что очень пугались.
На публикацию подборки стихов в толстом журнале при соввласти можно было сносно существовать месяц, а то и больше, за книжку же давали столько, что хватало на полгода богемной жизни.
Сотруднику ГАИ можно было показать «корочки» члена Союза писателей, и в ответ лейтенант отдавал честь, «корочки» возвращал и говорил: «Аккуратнее, товарищ писатель!»
Первый акт нашей весёлой драмы случился в «перестройку».
Не поверите, но это сами литераторы первыми начали голосить: отчего это наш брат существует на свои доходы от книг, что за ерунда?
«Нигде в мире, — рассказывали нам, — такой ситуации нет! Она ненормальная! Все писатели существуют на должности “профессоров при университетах” — читают лекции и получают за это».
Инициатива, конечно, принадлежала тем, кому не очень доставалось от литературного пирога в советские годы, но всё равно, право слово, всё это несколько отдавало идиотизмом.
Вот мы имели ситуацию, при которой поэты — поэты! — зарабатывали на хлеб поиском нужных рифм и стихотворных размеров — нигде в мире действительно ничего подобного не было и уже не будет, — но вместо того, чтоб порадоваться подобному обстоятельству и гордиться им, мы самозабвенно обругали и разрушили свои уникальные достижения.
«Будем ходить в рванье и похмеляться плохим пивом, лишь бы доказать, что советский режим — дурак» — такова была позиция писателя. Сам ты дурак.
Российские университеты, естественно, не в состоянии никаким литераторам платить достойную зарплату за лекции, поэтому «цивилизованный европейский вариант» у нас не прижился.
При университете трудился, навскидку, один Евгений Александрович Евтушенко, но университет этот находится в США.
В итоге среднестатистический русский писатель, занимающийся, с позволения сказать, серьёзной литературой, а не производством дамских романов или серийных детективов, стремительно превратился в маргинала.
На Западе, открою я вам тайну, писатель давно уже маргинал: живёт на стипендии (если дадут), выступления в библиотеках (если позовут) и прочие параллельные доходы. Но у нас, как мы помним, стипендии писателям приходило в голову выплачивать только отдельным з/к, а библиотеки такие бедные, что не то чтоб писателя привезти в гости — они и книг-то его не могут купить.
Девяностые и «нулевые» писатели переплывали на подручных средствах.
Во-первых, пилили всевозможные литературные фонды: эта глупая советская власть надавала писателям земель и зданий, а когда она самоликвидировалась, самые ловкие из пишущей братии успели пристроиться к «активам» и «пассивам». Эхо кромешного межписательского дележа по сей день время от времени выплёскивается в прессу. Писателя Юрия Полякова не так давно вообще чуть не убили вместе с женой на родной переделкинской даче.
Во-вторых, литераторы действительно пошли работать кто куда — но на этот раз ни одна сволочь не печалилась об их судьбе; сами же писатели, сидевшие в своих дырах без света и тушёнки, отчего-то предпочитали рассказывать про страдания Андрея Платонова, а не про то, в кого они превратились. Блаженные, да и только.
