Захар Прилепин - Летучие бурлаки (сборник)
— Захару пора на поезд, — услышал я их ангельские голоса в начале двенадцатого.
Подступала мрачная осенняя полночь.
Режиссёр не реагировал, придирчиво отсматривая очередной дубль в открытой палатке неподалёку. Что-то его опять явно не устраивало.
— Захару пора на поезд, он опоздает, — ещё раз повторили мои ангелы в пуховиках.
— Да-да… — сказал режиссёр неопределённо, вглядываясь в мою очередную попытку умереть с сиропом на устах.
— Осталось меньше часа, — сказали в который раз мои ангелы.
Я тихо подкрался и стоял у режиссёра за спиною, облизываясь, как вампир.
— Захар, спасибо! — сказал режиссёр, поднимаясь. — На сегодня всё!
Ах, с каким чувством я бежал со съёмочной площадки.
Ох, как нервно спал я на своей верхней полке.
Эх, сколько воды я выпил, чтоб истребить вкус сиропа.
Боже мой, как я смотрел на детей и жену, когда вошёл в свой дом!
…Но их заинтересованность в моей работе была столь огромна и горяча, что я решил отложить порку на потом.
Через неделю я сам забыл о своих страданиях и отправился на очередной съёмочный день в столицу в приподнятом настроении.
Съёмочных дней оставалось ещё двенадцать.
В этом фильме я играл плохого человека, который всех убивает.
Так что все остальные съёмочные дни мне было гораздо легче — я стрелял в других актёров, а не они в меня.
«А неплохая, в сущности, работа», — думал я, расстреливая в последний съёмочный день целую автомобильную колонну.
Шёл первый снег, падали и кувыркались машины, актёры грели руки о термосы с чаем, надевали защитные костюмы и подставляли языки под розовый сироп. Им было противно, холодно и муторно.
С тихой улыбкой я заряжал холостыми свою снайперскую винтовку.
Война творцам
Во мху и в паутине
Общаясь с коллегами, у которых не очень сложилась творческая судьба, узнаю́ много нового, необычного.
Говорить об этом нельзя, но мы будем.
— Дмитрий Быков получил «Национальный бестселлер» и раздал половину денег тем людям, которые помогли ему её получить, — сообщают мне, и тут же спрашивают: — Ты не поможешь мне решить этот вопрос? Скажи там кому надо: я раздам вообще всю премию.
Я молчу и таинственно улыбаюсь.
Я так привык слышать подобное, что уже только молчу и улыбаюсь. Не орать же.
— Мы все знаем, что Алексей Иванов — это издательский проект, — сообщает мне сразу целая группа писателей. — Если бы не его раскрутка — ничего бы не было: он пустое место.
По-прежнему таинственно улыбаюсь и молчу.
Нет бы сказать: «Идиоты, идите и заройтесь в навоз, чтоб вас никто не слышал больше».
— Везде свои да наши, — говорят мне. — Свои двигают своих, нормальным людям туда нет хода.
Потом смотрят на меня и милостиво добавляют:
— А про тебя отдельный разговор. Думаешь, мы не знаем?.. — и тихо смеются, и пихают меня в бок.
Синяк уже на боку.
Что-то они такое знают.
Были времена, когда я пытался спорить. Казалось, что объяснить реальное положение дел очень просто.
— Понимаете, — говорил я, — самое большое количество престижных премий получил на сегодняшний день писатель Михаил Шишкин. Я его немного знаю. Дело в том, что он не имеет и никогда не имел никаких особых знакомств в литературной среде. Шишкин живёт то в Швейцарии, то ещё где-то, вообще не ввязываясь в литературную жизнь России. Приезжает, забирает премию и отбывает. Всё объясняется элементарно: он неплохо пишет, умеет.
Мои оппоненты, как правило, не знают, кто такой Михаил Шишкин, им сложно со мной спорить.
— Понимаете, — посвящал я своих знакомых в таинственное и мрачное закулисье русской литературы, — координатор премии «Национальный бестселлер» Виктор Топоров не очень любил Дмитрия Быкова. В свою очередь, Дмитрий Быков отвечал ему взаимностью. Проще говоря, они друг друга ненавидели. У Быкова не было никаких тайных возможностей завладеть этой премией, равно как всеми остальными премиями на свете. Это крайне сложно, если не сказать — невозможно — чисто технически. И тем более Быкову незачем заниматься этой ерундой. Мало того, вовсе не секрет, что Топоров был всякий раз ужасно раздражён, что придуманную им премию получал Быков. Но ничего не мог с этим поделать.
Люди, слушающие меня, смеются. Они знают, как это бывает, и не хотят, чтоб я держал их за дураков. Они не дураки.
— Понимаете, — прибегал я к последнему доводу. — Алексей Иванов — прекрасный писатель, он написал несколько литературных шедевров.
На меня уже не смотрят. Во мне разочарованы.
— Никакие литературные стратегии не способны привить интерес к сочинениям плохого писателя — если речь идёт про более-менее серьёзную литературу, — продолжал нудить я. — Мне известны несколько очень богатых людей, которые, заработав все деньги на свете, начинали писать прозу. Выход своих сочинений они обставляли пышно, как юбилей любимой мамы: реклама на радио, бегущая строка в общественном транспорте, стикеры в метро, хвалебные развороты в самых тиражных печатных изданиях, и т. д., и т. п.
Итог озадачивал: продано десять тысяч экземпляров первой книги, второй — пять тысяч, третьей — одна тысяча.
Подобных казусов — множество.
Обратных примеров — нет.
Любовь к Виктору Пелевину — народная, искренняя, её не надуешь, как воздушный шарик. Любовь к Людмиле Улицкой — искренняя, и тоже, в определённом смысле, народная, и уж точно никем не придуманная.
Мало того, литература — это не шоу-бизнес, здесь нет многомиллионных прибылей, и даже миллионные встречаются крайне редко. Тут нельзя поставить на кон золотую монету и получить мешок монет в качестве чистого кэша.
Так что издатели давно ни на кого не ставят, а тихо ждут, когда что-нибудь само прорастёт.
В литературе не так много легковерной публики, которую можно обмануть.
Огорчённые невниманием сочинители искренне верят, что читателям можно навязать любую ерунду. Слушайте, у нас в России серьёзную литературу читают считанные тысячи человек. Вы всерьёз считаете их идиотами? Но если они идиоты, которые покупаются на любую чушь, — зачем вам нужны такие читатели?
Оппоненты молчат и хитро улыбаются.
Да, чуть не забыл про самое главное! Все знают: литературу ещё в девяностые захватили люди заезжие и правят там свой бесовской бал.
— Э! — просил я своих собеседников. — Годы девяностые — в некотором смысле уже история. Но взгляните сегодня на новую литературную генерацию: Михаил Елизаров, Денис Гуцко, Роман Сенчин, Дмитрий Данилов, Сергей Шаргунов, Андрей Рубанов — всё русские ребята. Такие морды — смотреть страшно. Ни одного приличного интеллигентного лица. Есть ещё Ильдар Абузяров, он татарин, — ну то есть опять, считай, русский. И Герман Садулаев, чеченец. И Алиса Ганиева, дагестанка.
Имеется в наличии, чисто для разнообразия, Олег Зоберн, но он самый несчастный в этом поколении и самый обиженный. Вопреки здравому смыслу и тихим надеждам Зоберна, самый русофобский в мире «Русский Букер» достаётся то харьковскому молодчику Елизарову, то ростовскому казаку Гуцко. Что характерно: глава жюри, земля пухом, Василий Аксёнов отказался в своё время вручать премию Гуцко, потому что очень хотел отдать её своему другу Найману, а милейший Александр Кабаков пришёл в ужас от победы Елизарова, назвав его роман «фашистским трэшем».
Но даже такие титаны ничего не могли поделать с нашими чернозёмными самородками.
«Может, плохо знают молодых?» — думаю я кисло, разглядывая оппонентов.
— Ну, смотрите тогда на следующее поколение — пятидесятилетних! — восклицаю. — Чьи имена на слуху? Про Алексея Иванова уже говорили, ладно. А русского писателя-почвенника Алексея Варламова, кстати, лауреата «Большой книги», знаете? Такой, с бородой? А? Нет? А русского писателя-почвенника Олега Павлова, кстати, лауреата Букеровской премии, знаете? Тоже такой, с бородой? Опять нет? А ещё одного русского писателя, правда, без бороды, зато из Тульской области, — Александра Терехова?
Страшно молвить, но ведь и Виктор Пелевин — русский писатель. И, не бросайте в меня чугунком, Владимир Сорокин — не менее русский писатель.
Мы уж не говорим про Юрия Полякова.
В книжные магазины-то ходите, милые? И что, никого не увидели там, кроме Шендеровича?
…Есть, никто не спорит, и некоторая компанейщина, и клубы по интересам, и застарелая вражда, и премии для своих, и журналы для наших, и государственное осмысленное оглупление реально самого читающего в мире советского читателя, и прочее, и прочее.
Есть, наконец, собственная человеческая судьба, которая иной раз гнобит человека так, как никакие окололитературные твари не сумеют.
Но главная социальная проблема всё равно заключается в другом.
В России писателей теперь больше, чем читателей. С какого-то момента это перестало быть риторической фразой и превратилось в скучную статистику.
