Михаил Веллер - Легенды Арбата
— Это присказка такая, — отмахивается Симон, и невидимый майор, как далекий домовой в погонах, следит за ним из телефонной мглы. Боже, что за наказание! Ну как ты ему по телефону объяснишь, что все международные переговоры, да еще с капиталистическими странами, обязательно прослушиваются? Что все международные письма обязательно читаются цензурой, оттого и ходят по два месяца?
Через два месяца, к приходу официального приглашения, он уже знает о дяде все, как о родном. Обо всех его болячках. О том, что от круассанов утром у него запоры. О том, что он живет на авеню де ля Мотт-Пике, на шестом этаже с лифтом и видом на Эйфелеву башню. О том, что по субботам он ходит в синагогу, но не всегда.
— Так теперь уже я могу в субботу тебя встречать? — радуется дядя. — Это приглашение тебя устроит?
Это даже поразительно, какая мертвая хватка бывает у некоторых ласковых стариков!
Симон объясняет (а сам непроизвольно представляет кэгэбэшника, который все это слушает, и старается выглядеть пред ним как можно лояльнее: это было свойственно всем советским людям при любых международных переговорах!). Что по советским порядкам полагается, чтобы ехать за границу, быть человеком семейными. (И оставлять семью дома... нет, не то чтоб в заложниках...) А во-вторых, сначала полагается съездить в социалистическую страну. Так что он должен сначала поехать, летом, скажем, в отпуск, в Болгарию. А уже потом во Францию.
— У тебя с головой все в порядке? — не понимает дядя. — Симон, ты меня извел за эти полгода! Симон, я так долго тебя искал, наводил справки, получал твой телефон! А теперь ты говоришь, что тебе надо в Болгарию для того, чтобы приехать в Париж! Скажи, ты когда-нибудь видел карту Европы???!!! Ты не умеешь лгать, скажи мне, почему ты не хочешь приехать, и закончим этот разговор!
...Ночью Симону снится Париж. Он голубой и прозрачный. На завтрак горячие круассаны. Дядя — румяный старичок, который одновременно является хрупкой и до слез милой пепельноволосой девушкой — она уже жена Симона, и это она его и зовет.
Он просыпается со слезами на глазах, допивает коньяк из дареной клиентом бутылки, курит до утра, и смертная тоска по Парижу скручивает его.
Его не пустят в Париж никогда. Он холост, беспартиен, интеллигент, он еврей, и он никогда раньше не был за границей, даже в братской Болгарии. За границу вообще мало кого пускают. Да почти и никого. А уж таких, как он — никогда!.. Как ты это дяде объяснишь? После таких речей с иностранным гражданином его мгновенно выкинут с работы и не возьмут уже никуда, только дворником. А еще недавно за такие речи расстреливали по статье «шпионаж» и «контрреволюционная деятельность».
3. Увидеть Париж и умеретьИ он идет в ОВИР, чтобы покончить со всей этой бодягой. И его ставят на очередь на прием, а потом — на очередь на рассмотрение заявления, а потом велят собирать документы, а потом еще одна очередь, чтобы получить перечень необходимых документов, а только потом выяснится, что там половины не хватало. А каждая очередь — это недели и месяцы, не считая часов и дней высиживания в коридорах.
Он попросил характеристику по месту работы, и родная консультация на удивление холодно отозвалась об его ограниченных способностях и невысоком моральном уровне.
Профком отметил его низкую социальную активность, а спортком — слабую спортивную подготовку и уклонение от мероприятий.
Отдел кадров трижды отказывался ставить печать, требуя перепечатать все по форме и поставить подписи в надлежащих местах.
По вторым и четвертым средам месяца собиралась районная парткомиссия, бдительно утверждавшая идеологическую зрелость выезжантов. Не молотилка, не мясорубка, но душу вынимала до истерики.
— Вы член партии? — с иезуитской доброжелательной вежливостью спрашивают его. — А как же вы претендуете на поездку в капиталистическую страну, в среду враждебного нам идеологического окружения? Там ведь возможны любые провокации, любые идеологические дискуссии! Не в составе группы?.. Без сопровождения?! Индивидуал?! Вот видите... тем более.
О, эпопея натурале! Вояж совка за границу! Пустите Дуньку в Европу! Облико морале! Уно грано кретино руссо! Хоть одним глазом, одной ногой!
Выстроенные в последовательность инстанции сплетались в сеть филиалов сумасшедшего дома. Требования психиатров поражали непредсказуемостью.
У него попросили свидетельство о рождении его дяди — причем подлинник. И свидетельство о рождении отца — чтоб подтвердить родство.
— Ну что значит — сгорели в сорок четвертом году? Вы ведь понимаете, что это не объяснение. Пусть вам выдадут справочку в архиве по запросу домоуправления. Ничего, значит обратитесь еще раз, пусть они войдут в положение. Как же без документов мы можем удостовериться в родстве лица, приглашающего вас?
В ОВИРе стали напирать на наилучшее решение этого сложного вопроса: а пусть лучше дядя сам едет сюда, раз так рвется к племяннику. А какие у племянника жилищные условия? М-да... Ну... А пусть они оба встретятся в Москве! В гостинице! В хорошем советском интуристовском отеле, да.
— Он болен, — повторяет Симон. — Он уже давно никуда не выезжает.
— Так он вас что, для ухода приглашает? А что будет, если, допустим, он захочет усыновить вас? Или напротив, предложит вам оформить над ним опекунство? (Ты, тварь, будешь жировать там — а нас за тебя вздрючат здесь?)
С каждой справкой сказка про белого бычка прибавляет главу.
Он у вас кто, вы говорили? На пенсии. А средства есть? Состояние? Богатый человек? Так это все облегчает! Мы можем обеспечить ему прекрасный уход! Санаторий в Крыму, Минеральные Воды. Наш Внешбанк сам свяжется с его банком, вы узнайте номер счета. Поговорите с ним, у нас пенсионерам прекрасно.
Нет-нет, вынесли окончательный вердикт. Самое милое дело — пусть приедет, и мы оформим здесь, по всем законам, опекунство над ним.
«Он заболел, а не охренел!» — скачет истеричный анекдот из Симона.
Мы думаем, вы сами понимаете, что говорить о вашей поездке во Францию пока преждевременно. Да, когда составите приглашение вашему дяде, принесите нам показать... посоветоваться.
Тому полгода, и Симон валит дяде, что пока у него временные трудности.
— Я не понимаю, — нервничает дядя, — нужно что-нибудь еще? Ты от меня ничего не скрываешь?
И Симон нудно брешет, что очереди большие, что преимущества работникам со стажем, что документы сгорели во время войны, и что процедура это небыстрая!
— Может быть, я могу чем-нибудь помочь тебе? — печально спрашивает дядя.
— Чем тут поможешь, — вздыхает Симон и успокаивает: — ничего, даст бог все устроится. — И вспоминает рекомендации овировцев. — А не хочешь ли ты приехать в Москву и встретиться со мной там? — весьма фальшивым тоном спрашивает он.
— Ага, — говорит дядя. — Не тебе в Париж, а мне в Москву? Интересная идея. После войны Лео Трепер меня не послушал и уехал в Москву. Недавно я получил весточку, что он вышел из сибирских лагерей. Скажи, это ты сам придумал? Только сейчас?
И дядя сухо прощается. А Симон не знает о разведчике Трепере.
4. Невыносимая сладость бытияЧерез две недели звонит треснутый телефон на обшарпанной стене в коридоре:
— Товарищ Левин? Здравствуйте, Симон Рувимович. Это вас беспокоят из Комитета Государственной Безопасности. Майор Ашурков. Симон Рувимович, есть ли у вас сейчас возможность разговаривать? Я вас ни от чего не отвлекаю?
— Н-нет, — говорит Левин и выпрямляется по стойке смирно с государственным лицом, но ватные ноги складывают его на сундучок под стенкой.
— Симон Рувимович, в какое время вам было бы удобно зайти к нам, чтобы побеседовать? — утонченно издевается голос.
— В-в-в какое скажете... — докладывает Левин.
— Но вы ведь заняты все рабочие дни в юридической консультации, мы не хотим нарушать ваш рабочий распорядок.
— Э-э-э... — блеет Симон в полном ошизении. — Н-н-ничего... пожалуйста... конечно...
— Не следует откладывать, — мягко настаивает голос. — Завтра в четыре часа дня вас устроит? А сегодня? В три? А в час? Паспорт с собой возьмите, пожалуйста, пропуск будет заказан. Мы ждем вас по адресу... ул. Пагари... Куда прислать за вами машину? Близко? Как вам удобнее.
Вот и засекся крючок. Открасовался молодой юрист, чей не надо родственник.
— Что ж, — вздохнул он, — это лучше, чем если тебя берут ночью из постели.
Он сел, встал, еще сел, еще встал, свет включил, выключил, в консультации сидел как пыльным мешком шлепнутый, и к нужному часу достиг полной товарной спелости: зеленый снаружи и с мелкой дрожью внутри.
В подъезде за зловещей вывеской, в чистом вестибюле, ему выдали пропуск взамен паспорта и забрали на хранение портфельчик, где была сменка белья, тонкий свитер и умывальные принадлежности, плюс три пачки чая, папиросы и кулек конфет. Симон хорошо знал, что надо брать с собой при аресте.
