Юлий Медведев - Бросая вызов
В общем, насчет отношений науки и нравственности как было разногласие, так и осталось.
«Ничего такого не случится…»
— …Да, есть в этих построениях одно уязвимое место, — Феофан Фарнеевич изредка повторяет фразы, обозначая таким путем подзаголовки в своем рассказе— Напомню цифры. Двести пятьдесят миллиардов тонн кислорода, которые «сожгла» современная промышленность за полстолетия, составляют всего лишь две сотых процента общей массы свободного кислорода в атмосфере. Но ведь там не один кислород. А по отношению ко всей массе воздуха двести пятьдесят миллиардов тонн составляют уже не две сотых, а лишь четыре тысячных процента. Мало. Для достоверных измерений этого мало. Тысячные доли процента в ту или другую сторону могут быть отмечены просто потому, что, скажем, день окажется «кислороднее» ночи, речной берег — лесной чащобы. Уменьшение кислорода в атмосфере не имеет к этим тысячным никакого отношения. Таким образом, вычисленный теоретически процент падения концентрации кислорода в воздухе подтвердить экспериментально пока нельзя.
— Как отнеслись к вашему открытию специалисты?
— По-разному. Кое-кто из американских коллег возразил, что ведь мы не знаем всех законов природы и, может быть, существует неизвестный нам естественный регулятор, который не допустит изменения газового состава атмосферы. Например, по расчетам получается, что не когда-нибудь, а уже сейчас жить в Лос-Анжелесе невозможно, столько там выделяется окиси углерода. А ничего, живут. Теоретически нельзя, а практически — живут!
Ну надежда на неизвестные законы делает, по-видимому, бессмысленным серьезное рассмотрение ограничений, которые ставит человеку природа. Кант в «Критике чистого разума» спрашивает, что значит вести себя разумно, и отвечает, что весь интерес разума сосредоточивается в следующих вопросах: 1. Что я могу знать? 2. Что я должен знать? 3. На что я могу надеяться? При оценке воздействий человека на климат нам, к сожалению, нередко приходится отвечать сразу на второй вопрос, не ответив на первый.
А недоразумение с окисью углерода (СО) легко объяснимо. Этот ядовитый газ, в отличие от безвредного СО2, нестойкий. Через несколько часов, максимум — дней СО превращается в СО2, и угроза скорого отравления сменяется отдаленной перспективой удушья.
Через полгода после появления в печати данных Ф. Ф. Давитая, независимо от него и тоже расчетным путем, аналогичные результаты получил академик А. П. Виноградов.
Против выводов Феофана Фарнеевича есть одно возражение, которое поначалу обескураживает. В самом деле: дерево пятидесяти лет и ста пятидесяти расходует на окисление посмертно примерно одинаково кислорода, но старшее произведет этого газа раза в три больше. Действительно получается, что приход может быть намного больше, чем расход. Однако, — оправившись от неожиданности, вспоминаете вы, — учтены ли в расчетах листья? Они опадают и окисляются каждый год! Для экспериментальной проверки этих выводов нужен обильный статистический материал. Сбор его займет, по прикидкам Ф. Ф. Давитая, лет пятнадцать — двадцать. Академик продумывает схему эксперимента. Несколько сотен лабораторий в разных точках земного шара по одинаковой методике, координированно и в течение длительного срока должны будут вести замеры. Вот тогда и выяснится… Можно бы и подождать. Но если расчеты верны, то возможен следующий ход событий. За ближайшие пятьдесят лет концентрация кислорода в воздухе упадет на семь десятых процента. Нехватку ощутят немногие из нас, легочники и сердечники. Зато в следующее пятидесятилетие кислорода уменьшится на шестьдесят семь процентов. Такова взрывная натура экспоненциальной функции: тому же закону самоподхлестывающего нарастания подчиняется деление атомных ядер, заканчивающееся взрывом.
— Так что, — подытоживает ученый, — методы измерения малых сдвигов в газовом составе атмосферы, необходимые для заявленного мною открытия, уже не понадобятся. Сдвиги легко будет обнаружить без тонких наблюдений.
Но… ничего такого не случится!
Неожиданно, без остановки, видимо, забегая вперед: «Нет, нет, ничего такого не случится». Так опережает события бабушка, рассказывая сказку, чтобы дитя не испугалось. Будут разные страсти-мордасти, но в жизни, учит нас с детства сказка, так устроено, что в конце концов верх берет добрый, смелый и честный. Надо не сдаваться, смотреть правде в глаза и не перекладывать трудности на чужие плечи. И еще надо верить в эту мудрость. Без оглядки. Если не потерял веры в себя, в свои силы, никакие испытания тебе не страшны. Вот философ Хома Брут не внял «внутреннему голосу», оглянулся — и:
«— Вот он! — закричал Вий и уставил на него железный палец. И все, сколько ни было, кинулись на философа. Бездыханный, грянулся он на землю, и тут же вылетел дух из него от страха». В авторском примечании к этой повести Гоголь писал, что «Вий есть колоссальное создание простонародного воображения. Вся эта повесть есть народное предание». И уж конечно, она есть иносказание, наставление, притча. «Внутренний» же голос, поддерживающий человека в окружении темных сил, шел не от науки, не от резона. Этот голос проникает в нас из благородных небылиц и нелепиц, из бабушкиных сказок, отпечатывающих в нетронутом воображении заветы гуманности.
Нужна ли вера ученому? Замечено, что энтузиазм не обязательно является врагом всякого мышления, пока он необходим для достижения трудной цели; опасность вырастает из ощущения, что страстность веры гарантирует ее истинность. Лукавая улыбка сквозит в фразе Тейяра де Шардена: «Для того, чтобы надеяться, нужны рациональные приглашения к акту верования».
Неожиданный поворот
«Ничего такого не случится…» Академик не верит собственным выводам? Или уже найден выход из положения?
В начале семидесятых годов внимание мировой общественности привлекли работы Д. В. Форрестера и супругов Дониеллы и Денниса Медоуз. На основании статистических данных эти исследователи показали, что для современного развития производства, потребления, а также для динамики народонаселения характерен экспоненциальный рост. Выполненный во всеоружии электронно-вычислительной техники и техники математического моделирования, труд провозглашает неизбежный крах человечества в мировом масштабе, если этот рост не будет сурово ограничен. Где-то около 2100 года должно наступить замораживание производительных сил.
Позвольте, по представления о прогрессе, подъеме благосостояния…
— Нужны другие критерии экономической эффективности. Признаком здоровой экономики следует считать не развитие, не рост валового продукта, не рост потребления на душу населения, а экономический штиль. Прекратим рост, протянем существование дольше, удастся миновать и перегрев планеты, и кислородный дефицит.
Позднее два других провидца М. Мезарович и Е. Пестель представили так называемому «Римскому клубу» (одна из международных организаций, занимающихся изучением глобальных проблем) западноевропейский вариант приемлемого будущего. Их условие сводится к тому, что мировая экономика должна стать вроде единого организма, тогда в интересах целого с ростом всего организма какие-то органы будут расти, какие-то могут уменьшаться, в результате достигается динамическое равновесие, при котором органическая экономика будет обновляться подобно тому, как каждые семь лет обновляется человеческое тело. Если вдуматься, тут те же пределы роста, только указано, как наилучше их достигнуть.
…Что-то знакомое было во всем этом. Вот уж подлинно: хорошо забытое старое!
Эксперт, найдя прототип, порочащий новизну заявки, должен испытывать удовлетворение, — понял я, когда вспомнил, откуда оно знакомо. Самодовольство усиливалось тем, что источник был не из числа лежащих под рукой. Герберт Спенсер, «Система синтетической философии». (Впрочем, этот мыслитель, кажется, успел обдумать все, что подлежит обдумыванию, и все успел изложить, у него найдется суждение по любому вопросу, но трудно отыскать нужное из-за неимоверного количества текста, оставленного им в виде толстенных фолиантов.) «За усилением спроса гораздо скорее следует увеличение предложения… Очевидно, что этот промышленный прогресс имеет своим пределом (тут совпадение дословное — работа Д. X. и Д. Д. Медоуз с соавторами называется «Пределы роста». — Ю. М.) то, что Дж. Ст. Милль назвал «неподвижным состоянием». Когда населенность достигнет значительной степени во всех доступных для жительства частях земного шара, когда естественные богатства каждой страны будут вполне расследованы и когда техника производства достигнет своего крайнего развития, должно получиться в каждом обществе почти полное равновесие как по отношению рождаемости и смертности, так и по отношению к производству и потреблению. Каждое общество будет проявлять лишь самые незначительные уклонения от средней нормы, а ритм его промышленных функций будет иметь изо дня в день и из года в год сравнительно очень небольшие колебания».
