Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6495 ( № 8 2015)
Благодаря врождённой целеустремлённости, граничившей с бараньей упёртостью и лебединой верностью идее, Иосиф недолго задержался на второстепенных должностях; помимо прочего, ему благоволила история, сама ситуация, судьба подталкивала его к развитию, давала ему шанс на деле доказать страстную приверженность убеждениям. Дело в том, что в последних числах января того же года происходили важные политические события. Второй процесс был в самом разгаре, и управлению как никогда за всю его непродолжительную историю требовались кадры. Нужно было раздавать указания на местах, проводить «зачистки», работать с агентурой и осведомителями, а также, естественно, брать на себя организацию непротокольных мероприятий. Стойкость, приверженность делу и готовность выполнения любого приказа в то нелёгкое время ценились больше, чем ум, логика и способность адекватно оценивать ситуацию. В управлении витала атмосфера великой таинственности, совершения чего-то важного, к чему причастны были все вместе, но не каждый по отдельности, и от этого нельзя было не соответствовать общему духу, по каким бы то ни было признакам выбиваться из общей массы сотрудников. Единственное, что приветствовалось, – это перевыполнение плана, как и в любой другой сфере жизнедеятельности становящегося на ноги советского общества. Ёся сразу уловил всеобщее настроение: внешнее спокойствие при скрытой, чувствуемой всеми энергичности выполнения доверенной роли, а также необходимость чётких, слаженных (в особенности при непосредственном выполнении заданий) действий. Неизвестно, откуда у этого, воспитанного в простой еврейской семье (несмотря на страшное время гонений, сумевшей сохранить в себе приверженность традициям, духу, идеалам), у младшего, самого любимого всеми другими её членами (детей было двенадцать, трое из которых умерли в младенчестве) взялась эта большевистская хватка и, главное, это страшное чутьё. То ли после всех семейных бед ему хотелось доказать обществу, что он такой же, как и все, и никто не имеет права унижать его только за то, что он еврей. То ли советские общественные принципы настолько успели ко времени становления его детской психики проникнуть в семью, что, вытеснив генетические предпосылки развития личности, заполнили всё пространство его детского сознания и развивались и культивировались вместе с ним с раннего возраста. Неизвестно. Но фактом остаётся только то, что он никогда не подвергал сомнению правильность своих убеждений и принципов и не отдавал себе отчёт в том, что они были навязаны ему извне и что в какой-то момент своей жизни он стал соучастником преступлений, гонителем истинных ценностей. И пусть бы он жил себе спокойно со своими идеалами! Но нет… Он, как и сотни, тысячи других, подобных ему, хотел доказать всем: близким, товарищам, знакомым, городу, стране, всему миру, что именно его – Ёсины – ценности являются самыми ценностными ценностями в мире, самыми правильными, непоколебимыми, несущими правду, равноправие, вечное счастье на земле. Но доказательство оказалось делом неблагородным. Для доказательств нужны были факты, чёткие выводы, а в силу ограниченных умственных способностей исполнителей на местах не всегда хватало ясных аргументов, и вот тогда кем-то и было принято решение не доказывать, а убеждать, не гнушаясь методами. А всех неубеждённых – уничтожать как «социально опасный элемент».
В ситуации «раскола надвое» личность стоит перед трудным выбором, особенно когда на карту поставлено выживание. Чью сторону занять? Ограниченный человек даже при «расколе надвое» не подвергает себя стрессу выбора. Он интуитивно, как животное, руководствуясь самым сильным инстинктом – самосохранения, встаёт на сторону сильнейшего, безоговорочно принимая все его законы, взгляды, теории, методы и проч. Так и Ёся, настрадавшийся в школе и расправивший плечи под тёмно-зелёной формой с ярким, внушавшим ужас людям, стоящим перед выбором в ситуации «раскола надвое», значком на левом предплечье, встал на сторону сильнейшего. И никакие медицинские комиссии никогда не смогли бы лишить его страстного желания встать в ряды «прочих», почувствовать себя соучастником великих событий и навсегда избавиться от унизительного страха быть поруганным, отбракованным, выброшенным и, возможно, уничтоженным.
Уже в конце зимы того же года, для «начала», как полагало руководство, и «в качестве проверки», как себе вообразил Ёся (ведь ему так хотелось, чтобы его испытали, дали ему шанс на деле доказать, что он счастлив быть в одной лодке со «всеми»), молодому кадру поручили задание. В соответствии с этим заданием ему предстояло из морозной (а зима 1937-го была страшно, зловеще холодной) Москвы отправиться в суровую Карелию.Требовалось проверить работу одного из местных отделений, посмотреть, правильно ли на местах поняли суть концепции «троек», да и вообще: центру нужно было держать руку на пульсе. При получении задания Ёся не задал ни одного уточняющего вопроса, не высказал ни одного возражения. Он стоял перед майором прямо, как палка, приклеенная к паркетному полу, и не сводил с него неморгающий взгляд, и когда майор, озвучив задание, вопросительно, строго посмотрел на него, Ёся ощутил необходимость кивнуть в знак понимания. Никогда не задавать уточняющих вопросов – ещё одно уникальное качество Ёси, обнаружившееся в процессе работы. Даже когда ему было что-то неясно, он предпочитал молчать, а при выполнении задания в ситуации неопределённости он готов был брать на себя ответственность за действия. Потом, в кабинете начальства, когда от него требовались объяснения каких-либо действий, он так же, как и при получении задания, отмалчивался. Ёсино молчание всегда воспринималось начальством не как страх показаться глупым, для этого он был слишком уверенно «приклеен к полу», но как подтверждение единственно возможного выхода в сложившейся при выполнении задания ситуации. Некоторые, наиболее благосклонно настроенные по отношению к Ёсе и способные к фантазиям начальники усматривали в таком поведении героическую покорность – цену, которую сотрудник готов был заплатить во имя общего дела.
Мартовская муха, видимо, набравшись сил, звонко, с новым задором шлёпнулась о стекло. Иосиф Адамович очнулся от мыслей. Он раздражённо взглянул на муху, прервавшую его сладостные воспоминания, и первым его желанием после «пробуждения» было прибить это гнусное существо. Но пока он шарил глазами по кабинету, пытаясь найти сегодняшнюю газету – подходящее орудие убийства, он вспомнил о страшном чувстве одиночества и истинной роли мухи в его сегодняшнем дежурстве.
Перед ним лежала всё та же шифровка – отчёт о проделанной работе, в котором непосвящённому могли быть понятны только цифры, всё остальное выглядело странно, особенно в стенах того здания, где работал Иосиф Адамович. Например, напротив 15:25 было написано: «Пришёл зайчик, взял ключ от кабинета мартышки». Странно, ничего не скажешь! Очень странно! Но Иосифу Адамовичу всё в этой толстой разлинованной тетради было понятно, и каждый раз перелистывая её, просматривая, он испытывал удовольствие от причастности к чему-то важному, глобальному, истинному. С годами это чувство нисколько не притупилось, наоборот – оно окрепло и имело уже не только физиологические корни, простую «шкурную» приятность, но и идеологическую основу, прочный базис, который приобретается с годами, с опытом и наиболее явно ощущается в период подведения промежуточных, а ещё больше – окончательных жизненных итогов. Иосиф Адамович ещё раз ласково, насколько ему позволяло его сурово-туповатое выражение лица, посмотрел на раскрытую перед ним страницу и, заметив что-то, по-старчески суетливо взял шариковую ручку и дорисовал точку после слова «мартышки». Иосиф Адамович любил во всём, а особенно в работе, порядок и считал себя крайне порядочным человеком!
Ошалелая муха снова принялась метаться по подоконнику, видимо, до следующей попытки пробить стекло. Заколдованный мир шифровок вновь перенёс Иосифа Адамовича в далёкие воспоминания, ласкающие самые возвышенные душевные чувства. Он вспомнил, как, уезжая из Москвы на своё первое ответственное задание, его молодую грудь, спрятанную под ласковым ворсом шинели, переполняло ощущение радостной тревоги. Он, словно молодой Николай Ростов, страстно желающий доказать государю свою преданность, с нетерпением ждал момента, когда делом сможет подтвердить приверженность идее. Конечно, сам Иосиф и не догадывался о существовании Николая Ростова, ведь про это не писали в тех бумагах, которые он читал. Но правды ради следует отметить, что позднее из материалов дел он узнал, кто такой Пастернак и товарищ Живаго, а по тюремным коридорным слухам до него дошли некоторые сведения о своём тёзке Иосифе… Бродском. Чем конкретно занимался товарищ Бродский, штатный сотрудник Четвёртого управления так до конца и не понял, но зато уяснил, что это был социально опасный элемент, дезертир и к тому же, по информации осведомителей, тунеядец. Размышления о Бродском вернули его на секунду в реальность. Он увидел перед собой всё тот же зашифрованный отчёт о проделанной работе и стал судорожно нашаривать в своём сознании потерянную приятную мысль, чтобы вновь почувствовать сладость, прерванную воспоминаниями об антисоветских элементах. «О чём же я это… о чём, – думал он, – где же я был… да что же это такое…» И, подцепив потерянную нить, успокоился и погрузился в сказочную дрёму.
