Женщина и война. Любовь, секс и насилие - Гругман Рафаэль Абрамович
Неммерсдорфский эффект превзошёл все ожидания. Когда 12 января в Восточной Пруссии началось новое советское наступление, всего за один месяц, опасаясь повторения Неммерсдорфа, почти восемь с половиной миллионов немцев, живших в восточных провинциях рейха, бросили свои дома и устремились на Запад.
Существует ли сейчас такой народ, пруссы, который, по одной из научных версий, является одним из прямых потомков носителей восточно-балтийского варианта культуры шнуровой керамики (III–II тыс. до н. э.)? Где они?
По Потсдамским соглашениям одна треть Восточной Пруссии отошла к СССР. На этой территории до войны проживало 2 200 000 пруссов. К концу мая 1945 осталось сто девяносто три тысячи. 3-й Белорусский фронт поставленную задачу выполнил.
В отличие от аннексированной Восточной Пруссии, из германских земель, отходящих в советскую зону оккупации, не изгонялось местное население. Но страх, который нагнала армия Черняховского, был настолько велик, что вся Восточная Германия сдвинулась с места. Наступающие войска зачастую занимали пустые сёла.
Характерно донесение, отправленное 18 апреля военным прокурором 11-го механизированного корпуса, докладывающего, что в районе наступательных действий корпуса «военные коменданты в населённых пунктах на участке действий корпуса не выделены, так как в этом нет никакой необходимости, потому что ни одного гражданского человека в занимаемых нами сёлах нет».
Поняв, что войска малость «переборщили», Сталин отдал приказ армиям, действующим на Берлинском направлении, 1-му Белорусскому и 1-му Украинскому фронту, об изменении отношения к немцам. 2-му и 3-му Белорусскому фронту, продолжающим боевые действия в Восточной Пруссии и Померании, директива Ставки не предназначалась. Эти фронты обязаны «нагонять страх», насиловать, убивать, грабить — к окончанию войны аннексируемые территории должны быть этнически чистыми.
Это из области предположений. Письменных директив «нагнать страх» пока ни один историк не обнаружил (так же как, например, и о планировавшейся депортации евреев в марте 1953-го), и здесь вариантов множество. Или документов нет и были только устные распоряжения, или документы уничтожены, или засекречены и когда-нибудь «случайно всплывут», как однажды всплыло совершенно секретное письмо Ленина Молотову об изъятии церковных ценностей под видом помощи голодающим с указанием, что Политбюро даст устную детальную директиву судебным властям.
Отрывок из письма Ленина, написанного 19 марта 1922 года, с припиской: «Строго секретно. Просьба ни в каком случае копий не снимать, а каждому члену Политбюро (тов. Калинину тоже) делать свои заметки на самом документе» [94]: (Автор выделил интересующие нас фразы и полагает, что таким же образом, не оставляя следов, устно отдавались распоряжения по Восточной Пруссии.)
«[…] Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем […] провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления […] Нам надо во что бы то ни стало провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей […] Все соображения указывают на то, что позже сделать это нам не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс.
[…] В Шую послать одного из самых энергичных, толковых и распорядительных членов ВЦИК […] чтобы он в Шуе арестовал как можно больше, не меньше чем несколько десятков представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии по подозрению в прямом или косвенном участии в деле насильственного сопротивления декрету ВЦИК об изъятии церковных ценностей. Тотчас по окончании этой работы он должен приехать в Москву и лично сделать доклад на полном собрании Политбюро или перед двумя уполномоченным на это членами Политбюро. На основании этого доклада Политбюро даст детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников, сопротивляющихся помощи голодающим, был проведен с максимальной быстротой и закончился не иначе как расстрелом […] чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше.
[…] Для наблюдения за быстрейшим и успешнейшим проведением этих мер назначить тут же на съезде, т. е. на секретном его совещании, специальную комиссию […] без всякой публикации об этой комиссии, с тем чтобы подчинение ей всех операций было обеспечено и проводилось не от имени комиссии, а в общесоветском и общепартийном порядке […]»
По такому же принципу осуществляли в Пруссии этническую чистку территорий, аннексируемых Советским Союзом. Глашатаем устных распоряжений начать террор против гражданского населения, сам того не подозревая, стал Эренбург. Его статьями, призывающими к кровавой и беспощадной мести, политработники настраивали бойцов, но, когда настало время поубавить пыл и с длинного поводка перейти на короткий, «пламенному агитатору» моментально закрыли рот.
Письменных директив об изгнании немцев, возможно, и не было. Устные установки и статьи Эренбурга в армии воспринимались по-разному, в зависимости от культуры и воспитания начальника конкретного воинского подразделения. Одни — выставляли караулы, вооружённые патрули и оказывали помощь гражданскому населению, другие — лично возглавляли преступную бойню. Были командиры, жёстко пресекавшие насилие и лично расстреливавшие насильников (ходил слух о некоем комдиве, расстрелявшем лейтенанта, насиловавшего вместе со своими солдатами немецкую женщину), а были и те, кто молча наблюдал за творящимися в войсках безобразиями (в первую очередь это относится к командующим фронтами, маршалам Победы, получившим эти устные распоряжения).
Впрочем, и маршалов осуждать нельзя. Если действительно была устная директива, они обязаны были её выполнить. Они помнили, что у Сталина неприкасаемых нет: из пяти первых маршалов Красной армии трёх — Блюхера, Тухачевского и Егорова — от Кремля до Лубянки и расстрельного приговора отделял всего лишь один шаг. Все помнили непредсказуемый стиль руководства товарища Сталина; помнили, как проходила жёсткая, насильственная коллективизация, а затем опубликована его статья с осуждением перегибов на местах с наказанием особо ретивых исполнителей.
В мае 1945-го это произошло в Германии. Сначала поводок отпустили, затем его пару раз дёрнули и перешли с «мягкого» на «строгий» ошейник. А наводить порядок маршал Жуков умел — лично расстреливал провинившихся командиров! Насилие прекратилось, когда публично расстреляли перед строем пару десятков насильников, прекратили выдавать водку, вывели войска из города в специально созданные гарнизоны и выставили охрану. Как легко навести в войсках дисциплину, если того хотеть! Об одном таком случае, произошедшем в Румынии (и по румынкам прошлись детородным органом!), рассказал бывший танкист, комбат Брюхов [95]:
Командир танка, лейтенант, вместе со своим механиком попытался изнасиловать румынскую девушку, а когда та, выскочив в окно, бросилась бежать, срезал её короткой автоматной очередью. Все в полку знали: лейтенант Иванов озверел, после того как, освобождая Белгородчину, заехал в родную деревню и узнал, что румыны (именно румыны!) загнали семьи коммунистов в сарай — среди них была его жена и двое детей, — облили горючим и подожгли. Праведным был его гнев, заслуживал он снисхождения и отправки в штрафбат, но в неудачное время схватился за оружие: как раз появился приказ прекратить насилие и убийства мирных жителей, и отдано распоряжение для устрашения провести показательный суд. Выстроили танковую бригаду и на глазах родителей убитой румынки, при гробовом молчании бригады, сочувствующей лейтенанту, по приговору военного трибунала он получил пулю в затылок. После этого случая, писал Брюхов, эксцессов с местным населением в бригаде не было. Каким бы ни был гнев, проявлялся он только на поле боя и в матерных вольностях языка в пьяном застолье.
