Моше Бела - Мир Жаботинского
Эти различия, возможно, еще ярче проявляются в экономике. Экономика «национальна» по самой своей сути. Люди забывают об этом, так как их обманывает поверхностное сходство производственных процессов. Но эта общая схожесть сопровождается бесчисленными «отклонениями». Англия и Франция достигли равно высокого уровня индустриализации. Обе используют примерно одинаковую технику. Но достаточно понаблюдать за экономической и производственной жизнью каждой из этих стран в отдельности, как обнаружится, что разница между ними огромна.
Всякое сообщество людей, имеющее выраженные отличительные признаки, стремится стать нацией, т. е. создать вокруг себя экономическое, политическое, духовное окружение, в котором все будет проникнуто особой «мыслью» и будет соответствовать специфическим «вкусам». Такое окружение это сообщество может создать только на своей собственной территории, в собственном доме. Поэтому всякое отдельно взятое сообщество стремится стать государством. Всякое. Одно — сильнее, ибо необходимая для этого «твердость» заложена в его национальном характере, другое — слабее, ибо не так выражен у него дух сопротивления. Но стремятся все, ибо только в собственном государстве они почувствуют себя «комфортно»; в любом же другом месте они будут ощущать «дискомфорт», и не только само сообщество, но, возможно, и его соседи.
«Лекция по истории Израиля», «Хайнт», 13.5.1932; в сб. «Нация и общество».Но как такое стремление может проявиться у еврейского народа, который вот уже две тысячи лет не испытывал чувства «комфорта»? Жаботинский показывает, что, будучи лишен территории, еврейский народ начал вырабатывать средства для «компенсации» этой потери, которые должны обеспечить его обособленность:
Самый сильный из них, конечно, ритуальная сторона религии: именно в диаспоре еврейство развило, умножило ту всеобъемливающую сеть обрядовых предписаний, которая должна была на каждом шагу предохранять члена общины от чересчур интимных соприкосновений с окружающей средой.— Вторым искусственным изолятором явилось гетто, особый еврейский квартал. Мне очень жаль, если я тут разочарую наивного читателя, который всегда верил, что в гетто нас силой запер какой-то злой папа или злой курфюрст. Он, правда, запер,— но post factum, через много столетий. Гетто образовали мы сами, добровольно, по той же причине, почему европейцы в Шанхае селятся в отдельном квартале: чтобы хоть тут, в урезанной сфере закоулка, жить «по-своему».
Третьим искусственным изолятором явилась экономика. Все мы слыхали про то, что своеобразие и односторонность еврейской экономики являются последствиями угнетения: народы, среди которых мы жили, не подпускали нас ни к земледелию, ни в цехи, ни на государственную службу — оттого мы все и ушли одно время в торговлю. Это правда, но не вся. «Угнетение» тут сыграло главную роль, но далеко не всегда в форме сознательного veto в устах правителя и законодателя: гораздо важнее был «гнет» самой силы вещей, гнет самого факта диаспоры. Еврей сам инстинктивно сторонился от экономических функций, захваченных «туземцами»: отчасти из страха, что прогонят или убьют, отчасти из того же нежелания чересчур интимных контактов. Намек на это есть еще в Ветхом Завете — когда братья Иосифа (первый опыт «диаспоры»), прибыв в Египет, просят у него совета, чем бы им заняться, и он их учит: «Скажите, что вы пастухи — потому что египтяне скотоводства чуждаются».
Еврейское государство, рукопись, 1936.Эти средства обособления служили свою службу веками. Но пришла промышленная революция, и преграды стали рушиться со всех сторон. Все смешалось: неевреи решительно вторгались в «еврейские» области деятельности, евреи могли теперь заниматься чем угодно. Средства обособления перестали «срабатывать» — ежедневно множились контакты евреев с неевреями. Казалось, что две тысячи лет сохранения своей национальной обособленности пропали даром. Однако стремление к самобытности не подвело и на сей раз:
В тот самый момент совершенно неожиданно, казалось бы, расцвел политический сионизм. Раз искусственные средства обособления утратили «работоспособность», в дело вступило средство естественное — стремление вернуться на свою землю, создать свое государство.
Там же.Ассимиляция
«Вся их жизнь — сплошная ошибка, вся их работа — насмарку».
Когда средства самообособления, созданные еврейским народом, утратили свою силу, среди еврейской интеллигенции появилось, естественно, «могучее» движение за ассимиляцию. Оно стало серьезной угрозой самому существованию еврейского народа. Но пути истории неисповедимы. Как это ни парадоксально, ассимиляция, в конечном счете, послужила толчком к духовному возрождению еврейского народа. Жаботинский так комментировал этот удивительный «поворот» истории:
Тут следует разобраться, была ли это действительно «ассимиляция». Всякий народ, терпящий иго, знает, что национальное возрождение наступает именно с расцветом «ассимиляции». Лет семьдесят назад все наблюдатели были убеждены, что «германизация» чехов неизбежна; лет тридцать назад индийская интеллигенция насмехалась над своей «самобытной культурой» и распевала исключительно английские песни. Результаты же были обратными. Объективно, с точки зрения истории, период ассимиляции есть не что иное, как первый шаг к возрождению национального самосознания. Веками народ сидел «в подвале». И вот, жизнь зовет его наружу, вынуждает бороться за свое существование при помощи новых, невиданных им доселе средств. Разумеется, освоить эти средства без посторонней помощи невозможно. Люди с жадностью принимаются за учение, и со стороны кажется, что наступила «ассимиляция» и что еще немного — и весь народ «растворится». Но стоит одному поколению освоить язык чуждой культуры, как приходит следующее поколение и переводит все освоенное на родной язык. И в результате появилась Чехословацкая республика, а завтра, возможно, появится и республика Индия.
Итак, господа, так же, как специфика нашей экономической жизни, как наши религиозные предписания и как гетто были не чем иным, как средствами национального самообособления и самосохранения, «вечным сионизмом», так и ассимиляция евреев есть не что иное, как неизбежный этап развития национального самосознания, шаг по дороге из Сиона в Сион.
Лекция по истории Израиля, «Хайнт», 13.5.1932; в сб. «Нация и общество».Считая еврейскую ассимиляцию естественным процессом, Жаботинский, тем не менее, делал все возможное для ускорения обратного процесса — возвращения «ассимилированных» к национальным истокам, к сионизму. В большей мере, нежели какой-либо другой лидер сионизма, Жаботинский посвятил себя борьбе с ассимиляцией. Он сам был в свое время близок «к растворению» в русской культуре и потому отлично понимал процессы, происходящие в душе человека, стремящегося раствориться в культуре чужого народа. В сдержанных выражениях он описал однозначную реакцию исконного населения на попытки чужака присоединиться к нему. Попутно он изложил и свое кредо в этом вопросе:
Я националист и вовсе не ощущаю себя при этом гражданином второго сорта. Я имею в этой стране такие же права, как и русский. Я хочу говорить, писать, учиться, судиться на своем национальном языке. Я не намерен приноравливаться ни к кому и ни к чему и, наоборот, требую, чтобы государство примерялось к моим национальным требованиям в той же мере, в какой оно обязано примеряться к требованиям русских, украинцев, поляков, татар и т. д. Пока я вижу свое место в России именно таким, я — не выше других, но и не ниже, мы все в равной мере граждане, граждане «одного сорта». Но если я захочу вдруг стать русским, то все изменится. Я сразу стану приемышем, «неофитом». Невозможно усвоить чужую культуру, ментальность, самосознание ни в течение одного поколения, ни в течение нескольких поколений. Во всем будет выражаться моя «чуждость». Возможно, по прошествии многих и многих лет мои режущие ухо и глаз «чуждые» черты несколько сгладятся, но пока это не произойдет, я буду оставаться неполноценным русским, ненастоящим русским, «примазавшимся» к русским.
Меня могут любить или не любить — речь сейчас не об этом, главное, что русская культура будет не во мне и не со мной, а с русским народом, я для нее буду посторонним. Когда возникнет потребность в национальном, истинно русском, про труды такого постороннего скажут: «Быть может, он был искренен в своем стремлении стать русским, обогатить русскую культуру, быть может, ему даже это и удалось и он служил нам не за страх, а за совесть, но — тысяча извинений, сейчас нам нужно нечто национальное, нечто истинно русское. Извините». Вот это и значит быть русским второго сорта. Надо различать понятия «сын России» и «русский». Сыновья России — мы все, живущие от Амура до Днестра, и в этой массе «русские» составляют лишь треть. Еврей может быть сыном России первого сорта, но русским — только второго. Таким будут видеть его другие и с неизбежностью будет ощущать себя он сам.
