Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты
— Вы чего не спите? — спрашивает он.
— Не знаю… Не могу… — отвечает она. — Что это выделали с господином Мозесом? Я вышла, смотрю — нет никого… Даже испугалась немного…
— Мозес был связан с Олафом, — говорит Глебски. — Все это до неприятности странно.
— Да, странно… — Госпожа Сневар кладет руку на руку инспектора. — Вам нужно быть очень осторожным, господин Глебски… Было бы ужасно, если бы с вами что-нибудь случилось…
— Вы думаете, что-нибудь еще может случиться?
— Кто его знает… У меня из ума не идут эти серебряные пули
— Да, вот… Мало нам хлопот, а тут еще и серебряные пули… Понимаете, госпожа Сневар…
— Зовите меня просто — Кайса, — просит госпожа Сневар.
— Ладно, — улыбается Глебски. — А вы меня тогда — проси Петер. Так вот, понимаете, Кайса, вурдалаки и всякие там привидения — это всё скорее по ведомству церкви, а не полиции… Не знаю, что и подумать…
— А пистолет, который вы нашли, он Хинкусу принадлежит?
— Почти наверняка. Хинкус и есть наш охотник за вурдалаками. Кстати, тоже вопрос: как пистолет Хинкуса попал к Олафу? Конечно, очень возможно, что это Олаф скрутил Хинкуса. Парень он был здоровенный, а Хинкус — мозгляк мозгляком. Но зачем? Вообще-то покойник был глуп, как пень, если верить вашей племяннице… У дураков бывает странное понятие о юморе… А тогда что у нас получается? — Некоторое врем: Глебски размышляет. Затем произносит со вздохом: — Ничего у нас не получается. Каша какая-то… Мозес, Хинкус… Как не удачно с этим обвалом! Сейчас позвонить бы в Мюр, прислали бы сюда специалистов, медицинского эксперта…
Госпожа Сневар придвигается к инспектору и тихонько кладет голову ему на плечо. В эту минуту портьера раздвигается, в холл снова выходит Мозес, теперь уже в обычном своем старомодном костюме. Госпожа Сневар поспешно отодвигаете от Глебски. Мозес, опираясь на трость, подходит к столику.
— Один небольшой, но важный разговор, — объясняет он.
— В чем дело? — осведомляется Глебски. — Вы готовы отвечать на мои вопросы?
— Не надо никаких вопросов, — говорит Мозес — Надо быстро убрать из отеля чемодан. Это не чемодан. Это футляр. Внутри футляра прибор. Олаф умер от этого прибора. Это очень опасный прибор — угроза для всех. Олаф дурак — он умер. Мы умные — мы не умрем. Скорее давайте чемодан.
— Так, — говорит Глебски. — Хорошо. Я вам дам чемодан. Что вы станете с ним делать?
— Увезу прибор подальше. Попробую разрядить. — Прекрасно, — говорит Глебски и поднимается. — У меня есть машина. Поехали вместе. — Он делает шаг к двери. — Ну? Что же вы стоите?
Мозес молчит.
— Не годится, — произносит он наконец. — Попробуем по-другому. — Он лезет за пазуху и достает из внутреннего кармана толстенную пачку банкнот. — Я даю вам деньги, много денег. А вы даете мне чемодан — Он кладет деньги на столик.
— Сколько здесь? — спрашивает Глебски.
— Мало? Тогда вот еще. — Он лезет в боковой карман, достает еще одну такую же пачку и кладет рядом с первой. — Теперь хватит, мне кажется…
— Господи… — ошеломленно шепчет хозяйка.
— Сколько здесь денег? — снова спрашивает Глебски, повысив голос.
— Я не считал, но все они ваши, — отвечает Мозес.
— Ах, не считали… Ладно, посчитаем сами. Эти деньги я конфискую, Мозес. Госпожа Сневар, вы свидетель: попытка подкупа.
Он берет обе пачки и, сложив их в одну, взвешивает на ладони.
— Так вы взяли деньги? — оживляется Мозес — Давайте скорее чемодан.
— Деньги я конфисковал, — поправляет Глебски.
— Конфисковали, и бог с вами. Где чемодан?
— Вы что — не знаете, что такое «конфисковать»? Пауза.
— Значит, чемодан вы не отдадите… — произносит Мозес.
— Только в том случае, если вы ответите…
— Нет.
Мозес поворачивается и, волоча ноги, сильно хромая, уходит за свою портьеру. Глебски и госпожа Сневар глядят ему вслед.
— Бедный… — бормочет госпожа Сневар.
— Что? — не сразу отзывается Глебски. Он глядит на пачки денег. — Ничего себе — бедный… Здесь, наверное, тысяч сто…
— И это всё за чемоданчик Олафа… Неужели он столько стоит?
— Наверное, гораздо больше… А это всё мы сейчас пересчитаем, и я спрячу в сейф…
Они принимаются считать деньги.
— А все-таки мне его почему-то очень жалко… — произносит госпожа Сневар. — Весь он какой-то больной и одинокий.
Глебски молчит. Он считает банкноты, шевеля губами и изредка слюня пальцы.
* * *Утреннее солнце ярким светом заливает столовую. В столовой пока только Глебски и Брюн. Глебски сидит за общим столом лицом к входной двери, лицо его сильно осунулось, но гладко выбрито, волосы влажны после душа и аккуратно причесаны. Брюн, по-прежнему в огромных черных очках и по-прежнему с нахально задранным носом, ходит вокруг стола расставляет приборы. На Глебски она старается не смотреть.
Часы бьют девять, и в столовую входит Симонэ — в толстом пестром свитере, тоже свежевыбритый, но с помятой физиономией.
— Привет, Брюн! — жизнерадостно здоровается он и усаживается рядом с инспектором. — Ну и ночка, друзья мои! Я пяти часов не проспал, честное слово. Нервы разгулялись. Все время чудится, будто мертвечинкой тянет по дому…
— Приятного аппетита, — неприязненно говорит Глебски.
— Пардон… — говорит Симонэ. Он тянется к блюду с сэндвичами, шевелит над ним пальцами, но, так ничего и не взяв убирает руку. — Как, Глебски, нашли еще что-нибудь?
— Сто шестнадцать тысяч двести восемьдесят пять крон, — мрачно отвечает Глебски.
Симонэ присвистывает, а Брюн впервые коротко взглядывает на Глебски.
— У кого? — спрашивает Симонэ. — Неужто у Хинкуса?
— Нет, не у Хинкуса… Кстати, — инспектор лезет в карман за ключами, выбирает один и протягивает Симонэ. — Не сочти те за труд, отоприте этого сукина сына, пусть идет завтракать
— Ага, — говорит Симонэ. — Сию минуту.
Он вскакивает, устремляется к двери и, едва не столкнувшись с входящим дю Банрстокром, вылетает в коридор. Дю Барнстокр, как всегда элегантный и прилизанный, потирая ладошки, приближается к столу.
— Добрый день, господин Глебски, — блеет он. — Доброе утро, дитя мое… Разрешите присоединиться?
Он усаживается напротив Глебски, наливает себе кофе со сливками и выбирает бутерброд.
— Ничего нового, господин Глебски? — робко осведомляется он.
Инспектор мотает головой. Дю Барнстокр вздыхает и принимается за еду. Возвращается Симонэ, бросает перед инспектором ключ и сообщает:
— Сейчас придет…
Брюн тоже садится и, ни на кого не глядя, начинает завтракать.
— Коньяку бы сейчас выпить… — понизив голос, произносит Симонэ. — Но ведь неприлично, наверное… Или ничего? А, Глебски?
Глебски пожимает плечами и берется за кофейник.
— Нет, я бы выпил рюмку, — уже громче говорит Симонэ. — Как вы полагаете, Брюн?
Брюн молча поднимается, достает из буфета початую бутылку и рюмку, с треском ставит перед Симонэ и возвращается на свое место.
— Спасибо, дорогая, — растроганно бормочет Симонэ и наполняет рюмку. — Разодолжили…
— Гм… — произносит дю Барнстокр. — А где же наша прелестная хозяйка?
Ему не отвечают.
— И господина Мозеса что-то не видно… — упавшим голосом говорит дю Барнстокр и замолкает.
Дверь приоткрывается, и в столовую осторожно протискивается Хинкус. Старательно глядя себе под ноги, он семенит вокруг стола, усаживается рядом с Глебски, поднимает глаза и вдруг замирает, приоткрыв рот. С совершенно обалделым видом глядит он на дю Барнстокра, затем на лице его явственно проступает радость, и он совершенно по-детски улыбается во весь рот.
Глебски сбоку пристально рассматривает его.
— Как ваше драгоценное самочувствие, господин Хинкус? — любезно осведомляется дю Барнстокр.
— Я-то себя ничего чувствую, — каким-то сдавленным голосом отзывается Хинкус — А вот вы-то как себя чувствуете?
Дю Барнстокр в изумлении откидывается на спинку стула.
— Я? Благодарю вас… — Он глядит на Глебски, на Симонэ и снова обращает взгляд на Хинкуса. — Может быть, я как-то задел, затронул… В таком случае, я приношу…
— Не выгорело дельце! — говорит Хинкус, с остервенением запихивая себе за ворот салфетку. — Сорвалось, а, старина?
Симонэ, Глебски и Брюн смотрят попеременно то на него, то на дю Барнстокра.
— Право, я боюсь… — жалобно блеет старый фокусник. — имел в виду исключительно ваше самочувствие…
— Ладно, замнем для ясности… — ответствует Хинкус и запихивает в рот угол сэндвича.
— А хамить-то не надо бы! — говорит вдруг Брюн. Хинкус коротко взглядывает на нее и сейчас же опускает глаза.
— Брюн, дитя мое… — говорит дю Барнстокр.
