Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты
— Нет, тут не в Хинкусе дело, — нетерпеливо перебивает Глебски. — То есть Хинкус, конечно, тип подозрительный, мы им еще займемся, но к смерти Олафа он явно отношения не имеет.
— Почему вы так думаете?
— Да это очень просто. Если принять, что часы Хинкусу раздавили, когда связывали его, то это произошло примерно в половине девятого… Большая стрелка там, правда, отвалилась, но маленькая остановилась между восемью и девятью…
— Вот так штука! А я и не догадался поглядеть…
— Вот. А в это время Олаф еще дулся с Мозесом и фокусником в карты. Он тогда еще был жив. А когда он умирал… или его убивали… Хинкус валялся у меня в ванной.
— Тогда кто же…
— Я и говорю, что ничего не понимаю. Кто связал Хинкуса? Кто убил Олафа? А тут еще серебряные пули эти… И этот ложный вызов, который, оказывается, совсем не ложный, вернее, не совсем ложный…
— Какой вызов?
— Кто-то передал отсюда по телефону телеграмму в нашу мюрскую полицию от имени госпожи Сневар…
— Так вы приехали по вызову?
— Да.
— Понятно… Постойте, Глебски!.. — Симонэ останавливается и хватает инспектора за рукав. — Я вспомнил!
— Что?
— Когда же это было… М-м… Я околачивался возле бара ждал эту… это… ну, Брюн я ждал, хотелось пропустить рюмочку, а в это время Хинкус звонил в Мюр по таксофону… Теперь я все понял! Конечно же, он диктовал телеграмму! Правда, тогда особого внимания не обратил… увидел я его тогда впервые в жизни… но запомнились мне такие слова: «Жду, поторопитесь…»
— Когда это было?
— Сегодня утром, перед завтраком…
— Не получается… — произносит Глебски. — Вызов был послан прошлой ночью… Но все равно, интересно. Значит, Хинкус кого-то ждет.
— Если обвал забил дорогу, ждать ему придется долго…
— И на том спасибо.
— Что вы имеете в виду?
— Хинкус — это Филин. Гангстер. Кого он может, по-вашему, ждать?
— Гм… Да, пожалуй… Погодите, Глебски. Давайте пока оставим этого типа и попробуем рассуждать методически… — Давайте.
— Значит, как все было? Мы сидели в баре и трепались. Четверо. Хозяйка, вы, Брюн и я. Так? Про серебряные пули, про вурдалаков, про всякую такую чушь. Затем, где-то около десяти, в холл спустились старики… Мозес и дю Барнстокр. То есть карточная игра у них закончилась. Надо понимать, Олаф пошел прямо к себе, Мозес тоже прямо к себе, а дю Барнстокр решил пропустить рюмку кюрасо… Пока все правильно. Так?
— Так.
— Затем дю Барнстокр удаляется к себе наверх, а следом за ним удирает наверх Брюн… Так?
— Постойте, постойте, Симонэ… Затем происходит обвал…
— …и через минуту Брюн возвращается, — подхватывает Симонэ, — неделикатно посылает меня к черту…
— Подождите, Симонэ… — медленно, прикрыв глаза, произносит Глебски. — Вспомните: гул обвала, затем тишина… и наверху как будто хлопнула дверь! Дверь! Чья дверь? Кто хлопнул дверью? Хинкус сидит связанный у меня в ванной, дю Барнстокр уже у себя в номере, Олаф тоже у себя… и Брюн! Вы молодчина, Симонэ! Как это я не обратил внимания? Пошли!
Они почти бегом устремляются к лестнице и спускаются в холл. Госпожа Сневар с удивлением и любопытством смотрит на них.
— Госпожа Сневар, — говорит Глебски казенным голосом. — Мне совершенно необходимо немедленно поговорить с вашей… с вашим племянником. С Брюн.
— С Брюн? Но бедное дитя спит…
— Почти уверен, что не спит. А если и спит, то придется его… ее… разбудить. Кстати, вы сообщили ему… ей… про смерть Олафа?
— Нет, конечно…
— Прекрасно. Пойдемте. Симонэ, сделайте одолжение, посторожите тут, пока мы не вернемся…
Госпожа Сневар поднимается. Лицо ее выражает испуг и беспокойство. Симонэ молча занимает ее место возле винтовки.
— Но вы уверены… — нерешительно произносит хозяйка.
— Это совершенно необходимо, — твердо говорит Глебски.
Они идут за портьеру, вступают в коридор и останавливаются перед дверью напротив двери в контору. Госпожа Сневар легонько стучит. Ответа нет. Госпожа Сневар оглядывается на Глебски и стучит громче.
— Кто там? — откликается сонный басок.
— Это я…
— Ты, тетка? Чего тебе?
— Открой, пожалуйста…
— Входи, не заперто…
Глебски отстраняет хозяйку и рывком распахивает дверь Комната погружена в полумрак, светит только ночник.
— Кто это? — слышится от постели испуганный голос.
— Зажгите свет!
В постели происходит какое-то движение, затем щелкает выключатель. Вспыхивают лампы торшера. Брюн, в огромных черных очках, в пижаме, с растрепанной прической, восседает на пуховиках.
— Какого дьявола?.. — яростно осведомляется «оно». — Что вам здесь нужно среди ночи? Тетка, что это за новости?
— Брюн, дитя мое, — дрожащим голосом произносит хозяйка, — Господин инспектор настоял…
Глебски подходит к постели.
— Снимите очки! — приказывает он.
— Еще чего…
Глебски протягивает руку и срывает очки. Конечно, это девушка, и премиленькая, с припухшими со сна глазами.
— Чего вы хамите? — кричит она. — Отдайте очки! Фараон чертов!
— Брюн, дитя мое… — плачущим голосом бормочет госпожа Сневар.
— Так, — говорит Глебски. — Слушать меня! Быстро и не медленно говорите: когда и где вы расстались с Олафом? Живо!
— С каким еще Олафом? Отдайте очки!
— Олаф убит, и вы — последний человек, кто видел его живым. Когда это было? Где? Живо! Ну?
Брюн отшатывается и, словно защищаясь, вытягивает перед собой руки ладонями вперед. — Неправда… — шепчет она. — Это неправда… Не может быть!
— Давеча, около десяти, вы закрыли бар и отправились — куда?
— К-куда?
— Да, куда вы отправились, когда закрыли бар?
— Я… Я поднялась наверх… Я забыла в столовой книжку… Инспектор качает головой.
— Попробуйте еще раз.
— Это правда!
— Так. Вы пошли в столовую и взяли книжку. Так?
— Т-так…
— Врете. Когда вы спускались по лестнице, никакой книжки у вас не было. Говорите правду.
— Брюн, деточка! — чуть ли не со слезами говорит хозяйка. — Не запирайся, говори все, как было…
— Что вы ко мне пристали? — истерически визжит Брюн. — Никому никакого дела нет, где я была и с кем ходила! Не желаю говорить! Ну, Олаф убит, а я тут при чем? Оставьте меня! Оставьте!
— Молчать, скверная девчонка! — гаркает инспектор. — Говори все немедленно, как на духу! Если будешь лгать и отпираться, я надену на тебя наручники и отправлю в тюрьму! Дело идет об убийстве! Ты это понимаешь?
Некоторое время Брюн молчит. Она сидит, съежившись, натянув одеяло до подбородка. Затем опускает голову и закрывает лицо руками. Говорит шепотом:
— Ладно. Все скажу. Он мне сразу понравился, как только приехал. И я ему тоже. Он сразу понял, что я не мальчишка. Он добрый был, сильный… Глупый, конечно, до невозможности… Но так даже лучше было… Мы еще до ужина сговорились, что я к нему приду… когда все угомонятся… Я сама так захотела, хотя он меня отговаривал…
— Брюн, ох, Брюн… — стонет госпожа Сневар.
— Он согласился, чтобы я пришла в полночь, но я не вытерпела… Увидела, что они играть кончили, и сразу пошла… Тихонько открыла дверь и вошла…
— Дальше, — говорит Глебски.
— Он был там в темноте… Стоял у раскрытого окна… Очень холодно было у него… Я ему говорю: зачем окно раскрыл, холодно ведь… Он еще постоял молча спиной ко мне, расставив руки крестом, а потом повернулся и подошел… и обнял меня весь холодный от мороза…
— Дальше, дальше, — торопливо говорит Глебски.
— Ну и вот… Вдруг раздался грохот, и я сказала: слушай, это лавина! И тут он схватился за голову, будто что-то вспомни снова бросился к окну, но сейчас же вернулся, схватил меня плечо и выбросил в коридор. Я чуть не растянулась… И дверь хлопнул и на ключ заперся… И всё. Я разозлилась ужасно пошла к себе и сразу завалилась спать…
— Так, — произносит Глебски — Он бросился к окну… Может быть, кто-нибудь позвал его снаружи?
— Нет. Я не слышала.
— А в коридоре вы никого не видели?
— Никого. Пауза.
— Больше вы ничего не можете мне сообщить? Брюн трясет головой. Глебски поднимается.
— Ладно, — говорит он. — Пока на этом закончим. Вы понимаете, конечно, что вам придется повторить этот рассказ, когда начнется официальное следствие. Покойной ночи.
Он выходит, оставив госпожу Сневар с племянницей. В холле он садится рядом с Симонэ и некоторое время молчит. Симонэ терпеливо ждет.
— Теперь я уже вообще ничего не понимаю, — говорит Глебски. — Девчонка, конечно, говорит правду…
— Так это все-таки девчонка?
— Угу… У нее с Олафом был романчик, она к нему заявилась, и он ее почему-то выставил… Да мне и раньше было ясно, что она к убийству не причастна, иначе почему номер Ола был заперт изнутри?
