Вадим Штепа - RUтопия
На первый взгляд, такая констатация означала тотальную безысходность. Но фактически это было воссоздание стиля жизни первых христианских общин, где также не было никакой «жреческой» иерархии. Так, сквозь небывалый церковный кризис на Руси словно бы повеял живительный дух новизны из эпохи первых Евангелий… (→ 2–6) Наблюдательный историк Николай Костомаров заметил этот парадокс:
Раскол гонялся за стариною, старался как бы точнее держаться старины; но раскол был явление новой, а не древней жизни.
Флоровский к этому позже добавил:
И «старовер» есть очень новый душевный тип.
Впоследствии староверы, не связанные более верностью «отступившему» царству, оказались самыми свободными людьми в России — аутентично русскими, но без имперской ксенофобии и европейски образованными, что отразилось в их колоссальном участии в развитии экономики и культуры того времени. Так Благодать вновь опрокинула Закон и таинственным образом превратила «самое древнее» в «самое новое». А порой и «самое юное» — самиздат «неформалов» конца ХХ века в действительности берет начало с уникального издания, которое выпускалось странниками двумя веками раньше и называлось «Газета с того света». А все анархические гимны рок-н-ролла восходят к подпольному хиту тех лет:
Паспорт у нас из града вышняго Ерусалима
Убежали мы на волю от худого господина!
Официальная московская никониянская организация, контрафактно именующая себя «Русской православной церковью» и не устающая призывать сограждан к смирению и покаянию, сама, тем не менее, ничуть не покаялась за инквизиторский погром и трехвековое преследование исконной русской Церкви. Она ограничилась лишь высокомерным признанием в 1971 году «равночестности» обрядов — тогда как вопрос был поставлен уже давно, но совершенно иначе: а являются ли обряды их самих «равночестными» православной традиции? Поэтому на все эти «признания» староверы давно и справедливо реагируют спокойным дистанцированием. Еще в 1912 году Второй Собор Поморской Церкви отвечал так:
Христиане поморцы, находясь в Церкви Христовой, не имеют нужды ни в снятии недействительных клятв незаконного собора 1666 г., ни в единоверии, чуждом Церкви Христовой.
«Единоверие» — это давняя лукавая политика властей, «разрешающая» православным исполнять их исконные обряды, — в обмен на то, чтобы они вошли в юридическое подчинение официальной церкви. Однако отказ большинства староверов от этого «компромисса» стал самым наглядным доказательством того, что суть размежевания состоит вовсе не в обрядности.
Сергей Корнев подчеркнул это остроумным и точным сравнением:
В решении собора РПЦ примириться со старообрядчеством через признание двоеперстия и т. п. изначально заложено некое циничное приземление полемики: как будто главная тема спора — различие обрядов, а не радикальный разрыв в эсхатологии, теологии, взгляде на мир, в самом ощущении жизни. С этой точки зрения признание никонианством своих «перегибов» и призыв к объединению выглядят примерно так же, как если бы раввинский синедрион посмертно реабилитировал Христа, признал его заслуги (как пророка и чудотворца), конфисковал у Иуды 30 сребреников и призвал христиан вернуться в лоно ветхозаветной религии.
Староверов зачастую сравнивают с протестантами — и действительно, определенную аналогию провести можно. Староверы восстали против синодальной бюрократии точно так же, как и протестанты против папского абсолютизма. Сближает их между собой и сетевой тип строения общин, и особая хозяйственная этика, и вкус к открытиям — когда английские протестанты осваивали Америку, русские староверы заселяли Север и Сибирь (и в сущности они шли навстречу друг другу, к мысу Провидения (→ 3–2)). Существенной разницей, однако, помимо очевидного доктринального различия, являются сами методы утверждения своей правоты. В истории староверия никогда не было эксцессов типа антиутопии протестанта Мюнцера, когда все не согласные с его трактовкой христианства подлежали уничтожению — это было просто зеркальное отражение папизма, против которого он боролся. Староверы, конечно, уверены в своей богословской правоте, но, как правило, всегда выражают ее довольно дипломатично. Пример этому подал первый настоятель Выгореции и автор знаменитых «Поморских ответов» Андрей Денисов, когда на провокационный вопрос засланного синодом на «разглагольствование» иеромонаха Неофита: «Так что же, вы утверждаете, что единственные спасетесь?» ответил: «Наша вера спасительна, об иных же не ведаем».
Выгореция, просуществовавшая более, чем полтора века (1694–1855), была уникальным примером воплощенной утопии в географических границах Российской империи. В лучшие годы ее население доходило до 10 тысяч человек, так что это действительно была своего рода «суверенная республика», а учитывая ее средний возраст, скорее даже «молодежная коммуна», где царила небывалая за ее пределами свобода. (→ 2–6) В то время, как в московской Славяно-греко-латинской академии была система, аналогичная советским «спецхранам», в Выгорецкой библиотеке, наряду со священным преданием, хранились и изучались труды европейских философов, мистиков и просветителей. Выговцы мыслили универсально-церковными категориями, осознавая себя «последними людьми Нового Израиля». Однако это не было каким-то упадочным эскапизмом. Братья Денисовы изобрели изящное риторико-богословское объяснение своего места и времени. Антихрист, который явился на Русь, правит бал исключительно в своей, никониянской церкви. Выгореция же является преемником и продолжателем изначальной церковной традиции.
Интересно и уникально прямое общение выговцев с императором Петром Великим. Официальная историография обычно изображает Петра и староверов как некие полярные противоположности — здесь же эти «полюса» сошлись. Среди выговцев было немало рудознатцев, чей опыт был крайне необходим Петру, строившему в Олонецкой губернии оружейные заводы. Кроме того, были среди них и крепкие купцы, помогавшие хозяйственному росту только что основанного Петербурга. Так что ни о каких государственных репрессиях речи не заходило — хотя выговцам порою досаждали чиновники официальной церкви. И когда они совсем достали, на свет появилась уникальная «охранная грамота», подписанная «полудержавным властелином» Меншиковым в 1711 году:
По Санкт-Петербургской губернии всем вообще, как духовного, так и светского чину людям и кому сей указ надлежит ведать, дабы впредь никто вышеупомянутым общежителям Андрею Денисову со товарищи и посланным от них обид и утеснения и в вере помешательства отнюдь не чинили под опасением жестокого истязания.
Никониянские деятели, напротив, любят упрекать Петра в том, что он «отменил патриаршество». Но заслуживала ли Патриарха эта мутная пародия на исконную Церковь? Даже когда патриаршество у них было восстановлено, пародия превратилась совсем уж в гротеск. Так, советский патриарх Алексий I был четырежды кавалером ордена Трудового Красного Знамени. Трудно найти пример большей взаимной профанации христианства и коммунизма![40]
Сотрудничество же Петра с выговцами, к сожалению, не успело увенчаться великим историческим союзом, который уравновесил бы новую северную столицу, с ее подчеркнуто светско-имперской миссией, соответствующим новым духовным центром. Тогда петровская цивилизация обрела бы гораздо большую устойчивость, и была бы гарантирована от опасности «боярской реставрации», тенденции которой постоянно воплощала Москва. Петербург и сам по себе, в своей «призрачности» и «утопичности», был прямым светским отражением православного исхода из падшего Третьего Рима на Север. Слияние этих двух параллельных потоков могло бы окончательно преодолеть довлевшее над русской историей евразийское татаро-московское иго. Духовно исчерпавший себя «московский период русской истории» был бы естественным образом «закрыт» — как некогда киевский, переставший воплощать в себе общерусские интересы. И нынешний московский гиперцентрализм показался бы просто кошмарным несбыточным сном…
Но Петр, будучи жестким централистом и империалистом, предпочел сосредоточить все столичные функции, в том числе и духовный центр, в одном городе. Возможно, тогда, в ходе непрерывных северных войн, это вызывалось необходимостью момента, но именно такая концентрация как раз и позволила затем перенести весь этот имперский гиперцентр полностью в Москву, уничтожив тем самым дело жизни Петра. Да и сам Петербург, получив возможность распоряжаться духовной жизнью, слабо отдавал себе отчет в ее особой природе, пытаясь применять к ней категории военной дисциплины. Именно поэтому при милитаристе Николае I была уничтожена политически лояльная и экономически эффективная, но не соответствующая «общепринятому» никониянскому стандарту Выгореция. Хотя надо заметить, что изрядная доля вины за такой печальный исход лежит на самих староверах, которые не сумели в свое время развить и предложить никакой более современной духовно-социальной доктрины, иными словами, действительно разработать полноценную и популярную версию «русского протестантизма» на базе православного вероучения. Тогда результат исторического спора с застывшим в своей догматике никониянством на Русском Севере мог быть совершенно иным… Ныне же Поморье, олонецкие и архангельские земли, где Петр строил первые корабли, и где его личность оценивают совсем по другому, чем в Петербурге и Москве, вне «западничества» и «славянофильства», словно бы несут на себе следы этого несостоявшегося события — рождения новой духовной столицы Руси…
